по  нарисованной  тропе,  помахивая  топором  не
больше зубочистки и издавая звуки, словно часы,  прокашливающиеся  перед
тем, как пробить очередной час.
   "Пожри меня Апоп, - раздраженно подумал  он,  -  будем  надеяться,  я
ничего не сломал. Откуда такое падение  нравов?  Ведь  помню  же  я  еще
время, когда яги требовали в плату за свои  услуги  изысканные  шахматы,
секстанты и телескопы. А что теперь? Чертовы игрушки. И  к  тому  же,  -
подумал он сокрушенно, - они никогда не отличались должным почтением, но
теперь и вовсе охамели".
   Он встал и тряхнул головой. От дыма курившихся благовоний  в  палатке
царил полумрак; он поспешно подошел к выходу, откинул полог и зажмурился
от неожиданно яркого солнца, заливавшего вересковые луга Айлингтона.
   Ведь это произошло совсем недалеко отсюда, припомнил он, когда восемь
лет назад бедняга Аменофис Фике отдался псоглавому богу Врат и,  утратив
почти весь  разум  и  магические  способности  -  за  исключением  этого
проклятого дара переселения из тела в  тело,  -  сбежал.  С  пистолетной
пулей в животе и отметиной Анубиса - шерстью, растущей по всему  телу...
сбежал, чтобы начать сомнительную карьеру Джо - Песьей Морды,  оборотня,
которым лондонские мамаши  пугают  непослушных  детей.  Сбежал,  оставив
Ромени -  ка,  которому  полагалось  бы  давно  уже  уйти  на  покой,  -
ответственным за все Объединенное Королевство.
   "Ну,  -  не  без  самодовольства  подумал  Ромени,  -  Мастер  хорошо
постарался, ваяя этого ка. Не думаю, чтобы Фике - или даже Романелли!  -
смогли бы лучше вести дела Мастера в Британии. Должно быть,  он  отзовет
меня, вернув в исходное небытие, вскоре после переворота - то  есть  уже
на этой неделе. Ничего, я уйду без сожаления. Восемь лет жизни - большой
срок для ка.
   Хотелось бы мне  только,  -  подумал  он,  хищно  прищурив  глаза,  -
разгадать тайну тех опасно образованных чародеев,  которые  использовали
для своих путешествий по времени Врата, случайно открытые Фике. О  черт,
это! Дойль, которого я отловил тогда, вполне мог бы расколоться, будь  у
меня чуть  больше  времени  поработать  над  ним.  Откуда  они  все-таки
взялись?"
   Он нахмурился. "Но это же совсем несложно узнать, -  вдруг  сообразил
он. - Для этого достаточно  вычислить,  какие  еще  Врата  были  открыты
одновременно  с  Кенсингтонскими.  Судя  по  всему,  они  из  тех,   что
существуют парами, - большие, продолжительные здесь и довольно  короткие
в другом  времени.  Они  относительно  редки,  к  тому  же  меня  всегда
интересовали только продолжительные,  и  все  же  вычислить,  из  какого
времени они все появились,  не  так  сложно,  и  эта  информация  сможет
пригодиться тому, кто придет за мной следом".
   Отвернувшись от солнца, он снова сел за стол и начал рыться  в  своих
записях.  Он  нашел  датированную  первым  сентября   и,   нахмурившись,
углубился в ее изучение.
   Не прошло и нескольких  минут,  как  он  нетерпелива  прикусил  губу,
окунул перо в  чернильницу  и,  зачеркну!  старые  вычисления,  принялся
старательно считать все заново.
   - Нельзя доверять математические расчеты ка, -  пробормотал  он  себе
под нос. - Хорошо еще, что я внимательно замерил Кенсингтонские Врата...
   Наконец он выписал ответ и замер в  недоумении:  новый  результат  не
отличался от того, что он зачеркнул. Он не сделал ошибки - в  тот  вечер
действительно было только одно окно. Сентябрьское  окно  во  времени  не
относилось к парным.
   Тогда откуда  же  они?  Ответ  пришел  к  нему  так  быстро,  что  он
поморщился, как это он не додумался до этого раньше.
   Разумеется, люди в каретах прыгнули из одного окна в другое  -  но  с
чего он взял, что эти два окна должны существовать в одно время?
   Дойль и все его приятели-чародеи  попали  в  первое  сентября  тысяча
восемьсот десятого года из окна в другом времени.
   "И если это смогли сделать они, - восторженно подумал Ромени, - то  и
мы сможем. Да, Фике, быть может, твоя жертва не так уж и напрасна! Ра  и
Озирис! Что мы... что мы сможем  сделать  с  этим  умением?  Прыгнуть  в
прошлое и предотвратить  взятие  Каира  англичанами?  Или  прыгнуть  еще
раньше и подорвать могущество Англии настолько, чтобы к  этому  столетию
она не представляла собой какой-нибудь  значительной  силы!  И  подумать
только, для чего компания Дойля использовала все  это  могущество?!  Для
того, чтобы послушать выступление какого-то  поэта!  Мы  используем  его
более... более эффективно", - подумал он,  и  губы  его  раздвинулись  в
волчьей усмешке.
   Но, подумал он, придвигая поближе магическую переговорную свечу,  это
слишком серьезное дело, чтобы справиться с  ним  в  одиночку.  Он  зажег
свечу от лампы на столе, и каплеобразный язычок пламени лампы затрепетал
и, казалось, отпрянул, когда на кончике фитиля волшебной свечи  вспыхнул
круглый огонек.

***

   Настолько,  насколько  этот  улыбчивый  молодой  человек  вообще  мог
радоваться чему-либо, он был рад тому, что воздействие на  него  доктора
Ромени не только избавило его от неизменно сопутствующего  свободе  воли
груза ответственности, но и сделало  относительным  понятие  физического
дискомфорта. Конечно, его слегка беспокоили голод или усталость в ногах,
а где-то  еще  глубже,  в  самых  далеких  закоулках  сознания  слышался
тревожный или даже ужасающийся голос, но огонь его сознания беспрестанно
поливался водой, так что образующийся  пар  только  питал  невообразимый
двигатель, а несколько  еще  тлевших  углей  не  ощущали  ничего,  кроме
бездумного удовлетворения от того, что эта машина работает хорошо.
   Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг  квартала  до  тех
пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется  и  не  окликнет  его  от
дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.
   - Доброе утро, дружище, - произнес он. - Я лорд Байрон.  Не  угостить
ли вас пинтой чего-нибудь? - Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал
ответ - тот звучал глухо, как из-за перегородки, - но какая-то часть его
мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту  номер
три: - Я действительно шестой барон Байрон  из  Рочдейла,  друг  мой;  я
унаследовал титул в 1798 году,  когда  мне  было  десять  лет.  Если  вы
удивляетесь тому, что настоящий пэр  делает  в  месте,  подобном  этому,
распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что
истинная Англия - это простые труженики, а не лорды и прочая знать.  Вот
я и говорю...
   Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:
   - Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен!  -  Рука
молодого человека  с  точностью  хорошо  отлаженной  машины  выудила  из
жилетного кармана монету  и  выложила  ее  на  ближайшую  горизонтальную
плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три  с
того места, на котором остановился. - К черту всех тех, кто правит  нами
только потому, что им  посчастливилось  уродиться  из  аристократической
утробы! Я заявляю: король, вы или я - ни один из нас не  лучше  другого,
так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не  трудившись
ни дня за всю свою жизнь, а другие  надрываются  день-деньской,  а  мясо
едят дай Бог  раз  в  неделю?  Американцы  смогли  избавиться  от  этого
неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались,  так
что я считаю: мы тоже...
   Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда
ушел? Впрочем, какая  разница  -  не  пройдет  и  минуты,  как  подсядет
кто-нибудь еще. Он снова сел, и  на  лице  его  появилась  отсутствующая
улыбка.
   Спустя пару минут он заметил, что рядом сидит кто-то еще, и он  начал
снова:
   - Доброе утро, дружище. Я лорд Байрон.  Не  угостить  ли  вас  пинтой
чего-нибудь?
   Ему ответили одной из тех фраз, о которых его предупреждали, и  он  с
неожиданным беспокойством ответил согласно варианту номер восемь:
   - Да, друг мой, до недавнего времени я странствовал за границей.  Мне
пришлось вернуться на родину из-за болезни, лихорадки, что  до  сих  пор
затуманивает мой рассудок. Пожалуйста, простите  меня  за  мою  ослабшую
память... мы с вами знакомы?
   Последовала долгая пауза, на протяжении которой все еще  продолжавший
улыбаться молодой человек почему-то ощущал себя все более неуютно, но  в
конце концов его собеседник ответил отрицательно,  так  что  он  смог  с
облегчением продолжать:
   - Если вы  удивляетесь  тому,  что  настоящий  пэр  делает  в  месте,
подобном этому, распивая с простыми...
   Собеседник оборвал его  вопросом,  прозвучавшим  не  приглушенно,  но
пугающе отчетливо.
   - Как продвигается ваша работа над "Паломничеством Чайлд-Гарольда"? -
спросил  незнакомец.  -  Простите,  вы   ведь   работаете   сейчас   над
"Чайлд-Гарольдом"? Как  там...  "Жил  в  Альбионе  юноша.  Свой  век  он
посвящал лишь развлечениям праздным..." Что там дальше?
   Эти слова почему-то подействовали на молодого  человека  как  ледяной
душ, волшебным образом прояснив его слух и зрение, -  его  окружение  из
приятно-размытого сделалось ужасающе  отчетливым,  и  в  первый  раз  за
четыре дня он увидел лицо собеседника.
   И лицо это оказалось из тех,  что  не  могут  не  привлечь  внимания:
покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее,  обрамленное
пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым
и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.
   Молодой человек - теперь он уже не улыбался - был проинструктирован и
на случай такой ситуации. "Если беседа вдруг приобретет опасный  оборот,
- не раз повторял ему Ромени, - и вы утратите защитную завесу, что  дает
вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в  лагерь,  пока
люди на улице не разорвали вас на части, как крысы - увечную  собаку..."
Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то  еще,  что-то  более
важное, чем наставления Ромени.
   "Распутством  не  гнушаясь  безобразным,   душою   предан   низменным
соблазнам..." - услышал Байрон собственный голос. Эти  непонятно  почему
столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на  свободу  целый
рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером  и
Хобхаузом на борту брига "Спайдер"... албанцы в Тепелене в белых юбках и
расшитых золотом шапках, на поясах  -  украшенные  дорогими  самоцветами
пистолеты и кинжалы... выжженные солнцем желтые холмы  под  синим  небом
Морей... что-то связанное с лихорадкой и... и врач?  Мозг  его  с  почти
наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но
голос продолжал нараспев: "Но чужд равно и чести  и  стыду,  он  в  мире
возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников
веселую среду..."
   Ему показалось - чья-то рука перехватила ему горло, и  он  знал,  что
это доктор  Ромени.  В  голове  его  прозвучал  приказ  лысого  доктора:
"Немедленно возвращайтесь в лагерь!"
   Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой,
задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.

***

   Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного  роста,
и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять  на  ногах.  Боже  мой,
подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком,  это  ведь  в  самом
деле Байрон - он знает "Чайлд-Гарольда", которого никто  в  Британии  не
узнает еще целых два года! Но что с ним?  И  почему  так  ошибается  его
биография? Как он мог оказаться здесь?
   Шатаясь, подбежал он к двери и остановился,  привалившись  к  косяку.
Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно
двинулся в ту сторону, отчаянно желая  научиться  носить  это  весьма  и
весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
   Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным
взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего  кабака.
Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
   - Пива мне и моему другу! - по возможности внятно произнес  он  тетке
за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный
язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося  молодого  человека  к
ближайшему столу и усадил, потом склонился  над  ним,  положив  руку  на
спинку стула так, чтобы  тот  не  имел  возможности  сбежать.  -  Теперь
выкладывайте, - загремел его голос, - что  с  вами?  Вам  не  интересно,
откуда я знаю эти строки?
   - Я... я болен, - беспокойно произнес  Байрон;  улыбка  его  казалась
безумной, особенно когда он  так  явно  нервничал.  -  У  меня  мозговая
лихорадка... прошу вас, мне надо идти... я болен... - Фразы вылетали  из
него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую  Дойль  тянул  у
него изо рта.
   Неожиданно Дойль  вспомнил,  где  ему  приходилось  видеть  такую  же
бессмысленную улыбку: на лицах  религиозных  сектантов,  побирающихся  в
аэропортах или у входов в недорогие рестораны. Черт возьми, подумал  он,
да он ведет себя так, будто его запрограммировали!
   - Как вам сегодняшняя погода? - спросил Дойль.
   - Прошу вас, мне надо идти. Я болен...
   - Какое сегодня число?
   - ...у меня мозговая лихорадка, что  до  сих  пор  время  от  времени
затуманивает мой рассудок...
   - Как вас зовут?
   Молодой человек зажмурился.
   - Лорд Байрон, шестой  барон  Рочдейл.  Не  угостить  ли  вас  пинтой
чего-нибудь?
   Дойль опустился на стул напротив. - Да, спасибо, - ответил он. -  Вот
как раз нам несут.
   Байрон выудил из кармана золотой и расплатился за пиво, хотя к своему
не прикоснулся.
   - Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает...
   - "Ведь он прошел  весь  лабиринт  Греха,  -  перебил  его  Дойль,  -
содеянного зла не искупая..." Кто это написал?
   Улыбка Байрона снова исчезла куда-то, и он отодвинул стул,  но  Дойль
встал и загородил ему выход.
   - Так кто это написал? - повторил он.
   - Э-э... - По бледному лицу Байрона струился пот, и когда он  наконец
ответил, это прозвучало не громче шепота: - Я... я написал.
   - Когда?
   - Год назад. В Тепелене.
   - Как давно вы вернулись в Англию?
   - Я не... четыре дня? Кажется, я был болен...
   - Как вы попали сюда?
   - Как я...
   Дойль наклонил свою львиную гриву:
   - Вот именно. Как вы сюда попали. На корабле? Каком? Или сушей?
   - О! О, конечно. Я вернулся... -  Байрон  нахмурился.  -  Я...  я  не
помню.
   - Не помните? Вам это не кажется странным? И откуда, как вам кажется,
я знаю эти ваши стихи?  -  Черт,  подумал  он,  жаль,  нету  здесь  Тэда
Патрика.
   - Вы читали мои  стихи?  -  спросил  Байрон  с  той  же  таинственной
улыбкой. - Вы  оказали  мне  большую  честь.  Впрочем,  теперь  все  это
представляется мне ребячеством. Теперь я  предпочитаю  поэзию  действия.
Меч разит вернее слова. Моя цель - нанести удар, что разрубит...
   - Постойте, - сказал Дойль.
   - ...разрубит цепи, сковывающие нас...
   - Да постойте же! Послушайте, у меня не так много времени,  и  голова
действует неважно, но ваше присутствие здесь...  мне  необходимо  знать,
что вы здесь делаете... ох, черт, да мне необходимо узнать кучу вещей...
- Дойль поднес ко рту пивную кружку, и  голос  его  превратился  в  едва
различимый  шепот.  -  Например,  настоящий  ли   это   1810   год   или
поддельный...
   Несколько секунд Байрон смотрел на него, потом  неуверенно  потянулся
за своей кружкой.
   - Он сказал, чтобы я не пил, - произнес он.
   - Ну его к черту, - пробормотал Дойль, смахивая с пышных усов  клочья
пены. - Вы что, будете докладывать ему о каждой выпивке?
   - Ну... ну его к... к черту, - согласился Байрон,  хотя  произношение
давалось ему с трудом. Он сделал большой  глоток,  и  когда  он  опустил
кружку, его взгляд сделался более осмысленным. - Ну его к черту.
   - Кто это "он"? - спросил Дойль.
   - Кто?
   - Черт, ну, этот - тот, что запрограммировал...  простите,  тот,  что
запряг, оседлал вас и надел  шоры?  -  Байрон  удивленно  нахмурился,  и
только что появившаяся в его глазах ясность снова  начала  угасать,  так
что Дойль поспешно сказал: - Доброе утро, дружище! Я - лорд  Байрон.  Не
угостить ли вас  пинтой  чего-нибудь?  Если  вы  удивляетесь  тому,  что
настоящий пэр делает в месте, подобном этому... - кто это все говорил?
   - Я говорил.
   - Но кто сказал это вам, кто заставил вас вызубрить это? Это ведь  не
ваши слова, верно? Попытайтесь вспомнить, кто сказал все это вам.
   - Я не...
   - Закройте глаза. А теперь услышьте эти слова,  только  произнесенные
другим голосом. Что это за голос?
   Байрон послушно закрыл глаза, помолчал и только потом ответил:
   - Более низкий. Говорит старик.
   - Что он еще говорил?
   - Милорд, - голос Байрона и впрямь зазвучал на  октаву  ниже,  -  эти
заявления и реплики должны помочь вам пережить  эти  два  дня.  Но  если
беседа приобретет опасный оборот и вы утратите защитную завесу, что дает
вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в  лагерь,  пока
люди на улице не разорвали вас на части, как крысы - увечную  собаку.  А
теперь Ричард отвезет вас в город в карете, и он же подберет вас сегодня
вечером на углу Фиш-стрит и Бред-стрит. А  вот  и  Ричард.  Заходи.  Все
готово к выезду? Аво, руа.  Руа,  этот  игрушка,  что  заграничный  чели
принести,  -  заведи  ее,  пусть  мой  обезьянка  посмотреть.  С  твоего
позволения, Ричард, мы поговорим об этом позже. А пока отвези милорда  в
город. - Байрон удивленно открыл глаза. - А  потом,  -  добавил  он  уже
собственным голосом, - я оказался в карете.
   Дойль очень старался не  показать,  как  он  взволнован,  и  сидел  с
невозмутимым видом, но мысли его бешено заметались.  Боже  сохрани,  это
снова Ромени, сообразил он. Какую, черт возьми, роль играет  он  в  этом
деле? На что он надеялся, промывая мозги Байрону и заставляя его  вести,
можно сказать, подстрекательские речи? Ведь он не стремился к скрытности
- для того чтобы найти его сегодня, мне достаточно было  прислушаться  к
слухам о сумасшедшем лорде, что за свой счет поит любого. Не  Ромени  ли
стоит за присутствием Байрона в Англии сегодня? Так или иначе,  придется
мне прижать этого несчастного.
   - Послушайте, - сказал он. - У вас есть  еще  немало  высокооктановых
воспоминаний, и нам не удастся поговорить об этом  здесь.  У  меня  есть
комната в паре кварталов отсюда - я ее, так сказать,  унаследовал,  -  и
мои соседи не отличаются  излишним  любопытством.  Давайте-ка  пройдемся
туда.
   Байрон поднялся на ноги все с тем же оглушенным видом.
   - Очень хорошо, мистер...
   Дойль открыл рот, чтобы ответить, потом вздохнул:
   - Ох, черт. Пожалуй, вы можете звать меня Вильямом Эшблесом. Пока. Но
будь я проклят, если останусь Вильямом Эшблесом до конца поездки. Идет?
   Байрон неуверенно пожал плечами:
   - Пожалуй, я не  против.  Дойлю  пришлось  напомнить  ему,  чтобы  он
заплатил за пиво, и всю дорогу  к  дому  Дойля  Байрон  вертел  головой,
разглядывая дома и толпы прохожих.
   - Черт, я и правда в Англии,  -  пробормотал  он.  Его  темные  брови
нахмурились и оставались в таком положении до конца пути.
   Они довольно быстро добрались до  обветшалого  здания,  поднялись  по
лестнице - подгоняемые нецензурной  бранью  некоторых  жильцов,  видимо,
считавших оную площадь своей собственной комнатой, судя по тому,  какими
выражениями они встречали Дойля и его  спутника,  поспешно  пряча  куски
своей убогой пищи, - и вошли в комнату,  некогда  принадлежавшую  Джо  -
Песьей  Морде.  Когда  же  они  наполнили  две   чашки   из   кофейника,
оставленного на углях  в  камине  и  все  еще  теплого,  Байрон  впервые
посмотрел на Дойля осмысленным взглядом.
   - Скажите, мистер Эшблес, какое число сегодня?
   - Дайте вспомнить... двадцать шестое. -  Выражение  лица  Байрона  не
изменилось, поэтому Дойль, отхлебнув кофе, добавил:  -  Двадцать  шестое
сентября.
   - Но эт