нованно обегает  привычные
места, в которых обычно бывал вместе с пропавшим, и все больше расширяет
радиус своих поисков, облетая большие пространства с непрерывным призыв-
ным криком. С утратой партнера тотчас же пропадает какая бы то  ни  было
готовность к борьбе, осиротевший гусь  вообще  перестает  защищаться  от
своих сородичей, убегает от более молодых и слабых; а  поскольку  о  его
состоянии сразу же "начинаются толки" в колонии, то он мигом оказывается
на самой низшей ступени иерархии.  Порог  всех  раздражении,  вызывающих
бегство, понижается; птица проявляет крайнюю трусость не только по отно-
шению к сородичам, она реагирует на  все  раздражения  внешнего  мира  с
большим испугом, чем прежде. Гусь, бывший до этого ручным, может  начать
бояться людей, как дикий.
   Иногда, правда, у гусей, выращенных человеком, может случиться обрат-
ное: осиротевшая птица снова привязывается к своему опекуну, на которого
уже не обращала никакого внимания, пока была счастливо связана с другими
гусями. Так произошло, например, с гусаком Копфшлицем, когда мы отправи-
ли в ссылку его друга Макса.
   Дикие гуси, нормальным образом выращенные их собственными родителями,
в случае потери партнера могут вернуться к родителям, к своим братьям  и
сестрам, с которыми они перед тем уже не поддерживали каких-либо  замет-
ных отношений, но - как показывают именно эти наблюдения - сохраняли ла-
тентную привязанность к ним.
   Несомненно, к этой же сфере явлений относится и тот факт,  что  гуси,
которых мы уже взрослыми переселили в дочерние колонии  нашего  гусиного
хозяйства - на озеро Аммерзее или на  пруды  Амперштаувайер  в  Фюрстен-
фельдбрюке, - возвращались в прежнюю колонию на  Эсс-зее  именно  тогда,
когда теряли своих супругов или партнеров по триумфальному крику.
   Все описанные выше симптомы, относящиеся к вегетативной нервной  сис-
теме и к поведению, очень похоже проявляются и у скорбящих  людей.  Джон
Баулби в своем исследовании грусти у маленьких детей дал наглядную  тро-
гательную картину этих явлений; и просто невероятно,  до  каких  деталей
простирается здесь аналогия между человеком и птицей! В точности как че-
ловеческое лицо при длительном сохранении описанного депрессивного  сос-
тояния бывает отмечено постоянной неподвижностью - "убито горем",  -  то
же самое происходит и с лицом серого гуся. В обоих случаях за счет  дли-
тельного снижения симпатического тонуса особенно  подвержены  изменениям
нижние окологлазья, что характерно для внешнего проявления "опечаленнос-
ти". Мою любимую старую гусыню Аду я издали узнаю среди сотен других гу-
сей по этому скорбному выражению ее глаз; и я получил однажды впечатляю-
щее подтверждение, что это не плод моей  фантазии.  Один  очень  опытный
знаток животных, особенно птиц, ничего не  знавший  о  предыстории  Ады,
вдруг показал на нее и сказал:
   "Это гусыня, должно быть, хлебнула горя!" Из принципиальных соображе-
ний теории познания мы считаем ненаучными, незаконными любые  высказыва-
ния о субъективных переживаниях животных, за исключением одного: субъек-
тивные переживания у животных есть. Нервная система животного отличается
от нашей, как и происходящие в ней процессы; и можно принять за аксиому,
что переживания, идущие параллельно с этими процессами, тоже качественно
отличаются от наших. Но эта теоретически  трезвая  установка  по  поводу
субъективных переживаний у животных, естественно, никак не означает, что
отрицается их существование. Мой учитель Хейнрот на упрек, что он  будто
бы видит в животном бездушную машину, обычно отвечал с улыбкой:
   "Совсем наоборот, я считаю животных  эмоциональными  людьми  с  очень
слабым интеллектом!" Мы не знаем и не можем знать, что субъективно  про-
исходит в гусе, который проявляет все объективные симптомы человеческого
горя.
   Но мы не можем удержаться от чувства, что его страдание сродни  наше-
му!
   Чисто объективно - все поведение, какое можно наблюдать у дикого  гу-
ся, лишенного уз триумфального крика, имеет наибольшее сходство с  пове-
дением животных, очень привязанных к месту обитания, когда  их  вырывают
из привычного окружения и пересаживают в чужую обстановку. Здесь начина-
ются те же отчаянные поиски, и так же пропадает всякая боеготовность  до
тех пор, пока животное не найдет свои родные места. Для сведущего  чело-
века характеристика связи серого гуся с партнером по триумфальному крику
будет наглядной и меткой, если сказать, что гусь  относится  к  партнеру
так же - со всех точек зрения, - как относится к центру своей территории
чрезвычайно привязанное к своему участку животное, у которого эта привя-
занность тем сильнее, чем больше "степень его знакомства" с нею.  В  не-
посредственной близости к этому центру не только внутривидовая агрессия,
но и многие другие автономные жизненные проявления соответствующего вида
достигают наивысшей интенсивности. Моника  Майер-Хольцапфель  определила
партнера по личной дружбе как "животное, эквивалентное дому", и тем  са-
мым ввела термин, который успешно избегает антропоморфной  субъективиза-
ции поведения животных, но при этом во всей полноте охватывает  значение
чувств, вызываемых настоящим другом.
   Поэты и психоаналитики давно уже знают, как близко соседствуют любовь
и ненависть; знают, что и у нас, людей, объект любви почти всегда,  "ам-
бивалентно", бывает и объектом агрессии. Триумфальный крик у гусей  -  я
подчеркиваю снова и снова - это лишь аналог, в самом лучшем случае  лишь
яркая, но упрощенная модель человеческой дружбы и любви; однако эта  мо-
дель знаменательным  образом  показывает,  как  может  возникнуть  такая
двойственность. Если даже - при нормальных условиях - во втором акте це-
ремонии, в дружеском приветственном повороте друг к другу агрессия у се-
рых гусей совершенно отсутствует, то в целом - особенно в первой  части,
сопровождаемой "раскатом", - ритуал содержит полную меру автохтонной аг-
рессии, которая направлена, хотя и скрытно, против возлюбленного друга и
партнера.
   Что это именно так - мы знаем не только из эволюционных  соображений,
приведенных в предыдущей главе, но и из наблюдения исключительных случа-
ев, которые высвечивают взаимодействие первичной агрессии и ставших  ав-
тономными мотиваций триумфального крика.
   Наш самый старый белый гусь, Паульхен, на втором году жизни спаривал-
ся с гусыней своего вида, но в то же время  сохранял  узы  триумфального
крика с другим таким же гусаком, Шнееротом, который хотя и  не  был  ему
братом, но стал таковым в совместной жизни. У белых гусаков есть обыкно-
вение - широко распространенное у настоящих и у нырковых уток, но  очень
редкое у гусей - насиловать чужих самок (особенно тогда, когда они нахо-
дятся на гнезде, насиживая яйца). Так вот, когда на следующих год супру-
га Паульхена построила гнездо, отложила яйца и стала их насиживать, воз-
никла ситуация, столь же интересная, сколь  ужасная:  Шнеерот  насиловал
самку постоянно и жесточайшим образом, а Паульхен ничего на  мог  против
этого предпринять! Когда Шнеерот являлся на гнездо и хватал гусыню,  Па-
ульхен с величайшей яростью бросался на развратника, но  затем,  добежав
до него, обходил его резким зигзагом и в конце  концов  нападал  на  ка-
кой-нибудь безобидный эрзац-объект, например на нашего  фотографа,  сни-
мавшего эту сцену. Никогда прежде я не видел столь отчетливо эту  власть
переориентирования, закрепленного ритуализацией: Паульхен хотел  напасть
на Шнеерота, - тот, вне всяких сомнений сомнений, возбуждал его гнев,  -
но не мог, потому что накатанная дорога ритуализованного действия проно-
сила его мимо предмета ярости так же жестко и надежно, как стрелка,  ус-
тановленная соответствующим  образом,  посылает  локомотив  на  соседний
путь.
   Поведение этого белого гуся показывает совершенно однозначно, что да-
же стимулы, определенно вызывающие агрессию, приводят не к нападению,  а
к триумфальному крику, если исходят от партнера. У белых гусей вся цере-
мония не разделяется на два акта так отчетливо, как у серых,  у  которых
первый акт содержит больше агрессии и направляется наружу, а второй сос-
тоит почти исключительно в социально мотивированном обращении к  партне-
ру. Белые гуси вероятно вообще сильнее заряжены агрессивностью, чем наши
дружелюбные серые. Так же и их триумфальный крик, который в этом отноше-
нии примитивнее у белых гусей, чем у их серых родственников. Таким обра-
зом, в описанном ненормальном случае смогло возникнуть поведение,  кото-
рое в механике побуждений полностью соответствовало исходному переориен-
тированному нападению, нацеленному мимо партнера, какое мы уже видели  у
цихлид. Здесь хорошо применимо Фрейдово понятие регрессии.
   Несколько иной процесс регрессии может внести определенные  изменения
и в триумфальный крик серых гусей, а именно - в его вторую,  неагрессив-
ную фазу; и в этих изменениях отчетливо проявляется изначальное  участие
агрессивного инстинкта. Это в высшей степени драматичное  событие  может
произойти лишь в том случае, если два сильных  гусака  вступают  в  союз
триумфального крика, как описано выше. Мы уже говорили, что  даже  самая
боеспособная гусыня уступает в борьбе самому слабому гусаку, так что  ни
одна нормальная пара гусей не может выстоять против двух таких друзей, и
потому они стоят в иерархии гусиной колонии очень высоко. С возрастом  и
с долгой привычкой к этому высокому  рангу  у  них  растет  "самоуверен-
ность", т.е. уверенность в победе, а вместе с тем и  агрессивность.  Од-
новременно интенсивность триумфального крика растет и вместе со степенью
знакомства партнеров, т.е. с продолжительностью их союза. При этих  обс-
тоятельствах вполне понятно, что церемония единства такой  пары  гусаков
приобретает степень интенсивности, которая у разнополой пары не достига-
ется никогда. Уже неоднократно упоминавшихся Макса и Копфшлица,  которые
"женаты" вот уже девять лет, я узнаю издали по сумашедшей восторженности
их триумфального крика.
   Так вот, иногда бывает, что триумфальный крик таких  гусаков  выходит
из всяких рамок, доходит до экстаза, - и  тут  происходит  нечто  весьма
примечательное и жуткое.
   Крики становятся все громче, сдавленнее и быстрее,  шеи  вытягиваются
все более горизонтально и тем самым  теряют  характерное  для  церемонии
поднятое положение, а угол, на который  отклоняется  переориентированное
движение от направления на партнера, становится все меньше. Иными слова-
ми, ритуализованная церемония при чрезмерном нарастании ее интенсивности
утрачивает те двигательные признаки, которые отличают ее от неритуализо-
ванного прототипа. Таким образом происходит настоящая  Фрейдова  регрес-
сия: церемония возвращается к эволюционно более раннему, первоначальному
состоянию. Впервые такую "разритуализацию" обнаружил И. Николаи на  сне-
гирях. Церемония приветствия у самочек этих  птиц,  как  и  триумфальный
крик у гусей, возникла за счет ритуализации из исходных угрожающих  жес-
тов. Если усилить сексуальные побуждения самки снегиря долгим одиночест-
вом, а затем поместить ее вместе с самцом, то она преследует его жестами
приветствия, которые принимают агрессивный характер тем отчетливее,  чем
сильнее напряжение полового инстинкта.
   У пары гусаков возбуждение такой экстатической любви-ненависти  может
на любом уровне остановиться и вновь затихнуть; затем  развивается  хотя
еще и крайне возбужденный, однако нормальный триумфальный крик, заверша-
ющийся тихим и нежным гоготаньем, даже если их жесты только что угрожаю-
ще приближались к проявлениям яростной агрессивности. Даже  если  видишь
такое впервые, ничего не зная о только что описанных процессах, - наблю-
дая подобные проявления чрезмерно  пылкой  любви,  испытываешь  какое-то
неприятное чувство.
   Невольно приходят на ум выражения типа "Так тебя люблю, что съел  бы"
- и вспоминается старая мудрость, которую так часто  подчеркивал  Фрейд,
что именно обиходная речь обладает надежным и верным чутьем к  глубочай-
шим психологическим взаимосвязям.
   Однако в единичных случаях - за десять лет наблюдений у нас в  прото-
колах всего три таких - разритуализация, дошедшая до наивысшего экстаза,
не поворачивает вспять; и тогда происходит событие, непоправимое и  вле-
кущее чрезвычайно тяжелые последствия для дальнейшей  жизни  участников:
угрожающие и боевые позы обоих гусаков приобретают все более чистую фор-
му, возбуждение доходит до точки кипения, - и  прежние  друзья  внезапно
хватают друг друга "за воротник" и ороговелым  сгибом  крыла  обрушивают
град ударов, грохот  которых  разносится  по  округе.  Такую  смертельно
серьезную схватку слышно буквально за километр. Обычная драка двух гуса-
ков, которая разгорается из-за соперничества по поводу самки  или  места
под гнездо, редко длится больше нескольких секунд, а больше минуты - ни-
когда. В одной их трех схваток между бывшими партнерами по триумфальному
крику мы запротоколировали продолжительность боя в четверть часа,  после
чего бросились к ним встревоженные шумом сражения. Ужасающая, ожесточен-
ная ярость таких схваток лишь в малой степени объясняется, пожалуй,  тем
обстоятельством, что противники слишком хорошо знакомы и потому  испыты-
вают друг перед другом меньше страха, чем  перед  чужаком.  Чрезвычайная
ожесточенность супружеских ссор тоже черпается не только из этого источ-
ника. Мне кажется, что, скорее, в каждой настоящей любви  спрятан  такой
заряд латентной агрессии, замаскированной узами партнеров, что при  раз-
рыве этих уз возникает тот отвратительный феномен, который  мы  называем
ненавистью. Нет любви без агрессии, но нет и ненависти без любви!
 
 
   Победитель никогда не преследует побежденного, и мы ни разу не  виде-
ли, чтобы между ними возникла вторая схватка. Наоборот, в дальнейшем эти
гусаки намеренно избегают друг друга; если гуси большим  стадом  пасутся
на болотистом лугу за оградой, они всегда находятся в диаметрально  про-
тивоположных точках. Если они случайно - когда  не  заметят  друг  друга
вовремя - или в нашем эксперименте оказываются рядом, то  демонстрируют,
пожалуй, самое достопримечательное поведение, какое мне приходилось  ви-
деть у животных; трудно решиться описать его, рискуя попасть под  подоз-
рение в необузданной фантазии. Гусаки - смущаются\  В  подлинном  смысле
этого слова! Они не в состоянии друг друга видеть, друг на друга посмот-
реть; у каждого взгляд беспокойно блуждает вокруг, колдовски  притягива-
ется к объекту его любви и ненависти - и отскакивает, как  отдергивается
палец от раскаленного металла.
   А в добавление к тому оба беспрерывно через что-то перепрыгивают, оп-
равляют оперение, трясут клювом нечто несуществующее и т.д. Просто  уйти
они тоже не в состоянии, ибо все, что может выглядеть бегством, запреще-
но древним заветом: "сохранять лицо" любой  ценой.  Поневоле  становится
жалко их обоих; чувствуется, что ситуация чрезвычайно болезненная.  Исс-
ледователь, занятый проблемами внутривидовой агрессии, много бы  дал  за
возможность посредством точного количественного анализа мотиваций  уста-
новить пропорциональные соотношения, в которых первичная агрессия и  ав-
тономное, обособившееся побуждение к триумфальному крику взаимодействуют
друг с другом в различных частных случаях такой церемонии.  По-видимому,
мы постепенно приближаемся к решению этой задачи, но рассмотрение  соот-
ветствующих исследований здесь увело бы нас слишком далеко.
   Вместо того мы хотели бы еще раз окинуть взглядом все то, что  узнали
из данной главы об агрессии и о своеобразных механизмах торможения,  ко-
торые не только исключают какую бы то ни было  борьбу  между  совершенно
определенными индивидами, постоянно связанными друг с другом, но и  соз-
дают между ними особого рода союз. С примером такого союза мы  подробнее
познакомились на триумфальном крике гусей. Затем  мы  хотим  исследовать
отношения между союзом такого рода и другими механизмами социальной сов-
местной жизни, которые я описал в предыдущих главах. Когда я сейчас  пе-
речитываю ради этого соответствующие главы, меня охватывает чувство бес-
силия: я сознаю, что мне не удалось воздать должное величию  и  важности
эволюционных процессов, о которых - мне кажется - я знаю, как они проис-
ходили, и которые я решился описать. Надо полагать, более или менее ода-
ренный речью ученый, который всю свою жизнь занимался какой-то материей,
должен бы быть в состоянии изложить результаты трудов своих таким  обра-
зом, чтобы передать слушателю или читателю не только то, что  он  знает,
но и то, что он при этом чувствует. Мне  остается  лишь  надеяться,  что
чувство, которое я не сумел выразить в словах,  повеет  на  читателя  из
краткого изложения фактов, когда я  воспользуюсь  здесь  подобающим  мне
средством краткого научного резюме.
   Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, которые полностью ли-
шены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных ста-
ях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертано развитие пос-
тоянной дружбы и братского единения отдельных особей; но как раз у таких
мирных стадных животных ничего подобного не бывает никогда, их объедине-
ние всегда совершенно анонимно. Личные узы, персональную дружбу мы нахо-
дим только у животных с высокоразвитой внутривидовой  агрессией,  причем
эти узы тем прочнее, чем агрессивнее соответствующий вид. Едва  ли  есть
рыбы агрессивнее цихлид и птицы  агрессивнее  гусей.  Общеизвестно,  что
волк - самое агрессивное животное из всех млекопитающих  ("bestia  senza
pace" у Данте); он же - самый верный из всех друзей. Если животное в за-
висимости от времени года попеременно становится  то  территориальным  и
агрессивным, то неагрессивным и общительным, - любая возможная для  него
персональная связь ограничена периодом агрессивности.
   Персональные узы возникли в ходе  великого  становления,  вне  всяких
сомнений, в тот момент, когда у агрессивных животных появилась необходи-
мость в совместной деятельности двух или более особей ради какой-то  за-
дачи сохранения вида; вероятно, главным образом ради заботы о потомстве.
Несомненно, что личные узы и любовь во многих случаях возникли из  внут-
ривидовой агрессии, в известных случаях это происходило путем ритуализа-
ции переориентированного нападения или угрозы. Поскольку возникшие таким
образом ритуалы связаны лично с партнером,  и  поскольку  в  дальнейшем,
превратившись в самостоятельные инстинктивные действия,  они  становятся
потребностью, - они превращают в насущную потребность и постоянное  при-
сутствие партнера, а его самого - в "животное, эквивалентное дому".
   Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и  любви.
За время долгих эпох в истории Земли наверняка появлялись животные, иск-
лючительно свирепые и агрессивные. Почти все рептилии,  каких  мы  знаем
сегодня, именно таковы, и трудно предположить, что в древности это  было
иначе. Однако личные узы мы знаем только у костистых рыб,  у  птиц  и  у
млекопитающих, т.е. у групп, ни одна их которых не известна до  позднего
мезозоя. Так что внутривидовой агрессии без ее контр-партнера, без  люб-
ви, бывает сколько угодно; но любви без агрессии не бывает.
   Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко  отделять
от внутривидовой агрессии. В отличие от обычной агрессии она бывает нап-
равлена на индивида, в точности как и любовь, и по-видимому любовь явля-
ется предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть можно, наверно,
лишь то, что когда-то любил, и все еще любишь, хоть и отрицаешь это.
   Пожалуй, излишне указывать на аналогии  между  описанным  выше  соци-
альным поведением некоторых животных - прежде всего диких гусей - и  че-
ловека. Все прописные истины наших пословиц кажутся в той же мере подхо-
дящими и для этих птиц. Будучи эволюционистами и дарвинистами с  колыбе-
ли, мы можем и должны извлечь из этого важные выводы.  Прежде  всего  мы
зн