аем, что самыми последними общими предками птиц и  млекопитающих  были
примитивные рептилии позднего девона и начала каменноугольного  периода,
которые наверняка не обладали высокоразвитой общественной жизнью и  вряд
ли были умнее лягушек. Отсюда следует, что подобия социального поведения
у серых гусей и у человека не могут быть унаследованы об общих  предков;
они не "гомологичны", а возникли - это не подлежит сомнению  -  за  счет
так называемого конвергентного приспособления. И так же несомненно,  что
их существование не случайно; вероятность - точнее, невероятность -  та-
кого совпадения можно вычислить, но она  выразилась  бы  астрономическим
числом нулей.
   Если в высшей степени сложные нормы поведения - как, например,  влюб-
ленность, дружба, иерархические устремления, ревность, скорбь и  т.д.  и
т.д. - у серых гусей и у человека не только похожи, но и просто-таки со-
вершенно одинаковы до забавных мелочей - это говорит нам наверняка,  что
каждый такой инстинкт выполняет какую-то совершенно определенную роль  в
сохранении вида, и притом такую, которая у гусей и у людей почти или со-
вершенно одинакова. Поведенческие  совпадения  могут  возникнуть  только
так.
   Как подлинные естествоиспытатели, не верящие в "безошибочные инстинк-
ты" и прочие чудеса, мы считаем самоочевидным, что каждый такой поведен-
ческий акт является функцией соответствующей специальной телесной струк-
туры, состоящей из нервной системы, органов чувств и т.д.; иными словами
- функцией структуры, возникшей в организме под давлением  отбора.  Если
мы - с помощью какой-нибудь электронной или просто  мысленной  модели  -
попытаемся представить себе, какую сложность должен иметь  физиологичес-
кий аппарат такого рода, чтобы произвести хотя бы, к примеру, социальное
поведение триумфального крика, то с изумлением обнаружим, что такие изу-
мительные органы, как глаз или ухо, кажутся чем-то совсем простеньким  в
сравнении с этим аппаратом.
   Чем сложнее и специализированное два органа, аналогично устроенных  и
выполняющих одну и ту же функцию, тем больше у нас оснований  объединить
их общим, функционально определенным понятием - и обозначить одним и тем
же названием, хотя их эволюционное  происхождение  совершенно  различно.
Если, скажем, каракатицы или головоногие, с одной стороны,  и  позвоноч-
ные, с другой, независимо друг от друга изобрели глаза, которые построе-
ны по одному и тому принципу линзовой камеры и в обоих  случаях  состоят
из одних и тех же конструктивных элементов - линза,  диафрагма,  стекло-
видное тело и сетчатка, - то нет никаких разумных доводов  против  того,
чтобы оба органа - у каракатиц и у позвоночных - называть глазами,  безо
всяких кавычек. С таким же правом мы можем это себе позволить и в  отно-
шении элементов социального поведения высших животных, которое как мини-
мум по многим признакам аналогично поведению человека.
   Высокомерным умникам сказанное в этой главе должно послужить  серьез-
ным предупреждением. У животного, даже не принадлежащего к  привилегиро-
ванному классу млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведе-
ния, который соединяет определенных индивидов на всю жизнь и превращает-
ся в сильнейший мотив, определяющий все поступки,  который  пересиливает
все "животные" инстинкты - голод, сексуальность, агрессию и  страх  -  и
создает общественные отношения в формах, характерных для  данного  вида.
Такой союз по всем пунктам аналогичен тем отношениям, какие у нас, у лю-
дей, складываются на основе любви и дружбы в их самом чистом и благород-
ном проявлении.
 
 
 
   12. ПРОПОВЕДЬ СМИРЕНИЯ
 
   Рубанок не проходит здесь -
   В доске сучки торчат везде -
   Твоя то спесь.
   И ты всегда-всегда
   Гарцуешь у нее в узде.
 
   Христиан Моргенштерн
 
 
   Все, что содержится в предыдущих одиннадцати главах,  -  это  научное
естествознание. Приведенные факты достаточно  проверены,  насколько  это
вообще можно утверждать в отношении результатов такой молодой науки, как
сравнительная этология. Однако теперь мы оставим изложение того, что вы-
явилось в наблюдениях и в экспериментах с агрессивным поведением  живот-
ных, и обратимся к вопросу: можно ли из всего этого  извлечь  что-нибудь
применимое к человеку, полезное для предотвращения тех опасностей, кото-
рые вырастают из его собственного агрессивного инстинкта.
   Есть люди, которые уже в самом этом вопросе  усматривают  оскорбление
рода людского. Человеку слишком хочется видеть себя центром  мироздания;
чем-то таким, что по самой своей сути не принадлежит остальной  природе,
а противостоит ей как нечто иное и высшее. Упорствовать в этом заблужде-
нии - для многих людей потребность. Они остаются глухи к  мудрейшему  из
наказов, какие когда-либо давал им мудрец, - к  призыву  "познай  себя";
это слова Хилона, хотя обычно их приписывают Сократу. Что же мешает  лю-
дям прислушаться к ним?
   Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмоциями. Первое из них
легко устранимо у каждого разумного человека; второе, при всей  его  па-
губности, все же заслуживает уважения; третье понятно в  свете  духовной
эволюции - и потому его можно простить, но с  ним  управиться,  пожалуй,
труднее всего на свете. И все они неразрывно связаны и переплетены с тем
человеческим пороком, о котором древняя мудрость гласит, что  он  шагает
впереди падения, - с гордыней. Я хочу прежде  всего  показать  эти  пре-
пятствия, одно за другим; показать, каким образом они  вредят.  А  затем
постараюсь по мере сил способствовать их устранению.
   Первое препятствие - самое примитивное. Оно мешает самопознанию чело-
века тем, что запрещает ему увидеть историю собственного  возникновения.
Эмоциональная окраска и упрямая сила такого запрета парадоксальным обра-
зом возникают из-за  того,  что  мы  очень  похожи  на  наших  ближайших
родственников. Людей было бы легче убедить в их происхождении,  если  бы
они не были знакомы с шимпанзе. Неумолимые законы  образного  восприятия
не позволяют нам видеть в обезьяне - особенно в шимпанзе - просто живот-
ное, как все другие, а заставляют разглядеть в ее физиономии  человечес-
кое лицо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный человеческой меркой,  ка-
жется чем-то ужасным, дьявольской карикатурой на нас.  Уже  с  гориллой,
отстоящей от нас несколько дальше в смысле родства, и  уж  тем  более  с
орангутангом, мы испытываем меньшие трудности. Лица стариков - причудли-
вые дьявольские маски - мы воспринимаем вполне серьезно  и  иногда  даже
находим в них какую-то красоту. С шимпанзе это совершенно невозможно. Он
выглядит неотразимо смешно, но при этом настолько  вульгарно,  настолько
отталкивающе, - таким может быть лишь совершенно  опустившийся  человек.
Это субъективное впечатление не так уж ошибочно: есть основания  предпо-
лагать, что общие предки человека и шимпанзе по уровню развития были го-
раздо выше нынешних шимпанзе. Как ни смешна сама по  себе  эта  оборони-
тельная реакция человека по отношению к  шимпанзе,  ее  тяжелая  эмоцио-
нальная нагрузка склонила очень многих ученых  к  построению  совершенно
безосновательных теорий о возникновении человека. Хотя происхождение  от
животных не отрицается, но близкое родство с шимпанзе либо  перепрыгива-
ется серией логических кульбитов, либо обходится  изощренными  окольными
путями.
   Второе препятствие к самопознанию -  это  эмоциональная  антипатия  к
признанию того, что наше поведение подчиняется законам естественной при-
чинности. Бернгард Хассенштайн  дал  этому  определение  "антикаузальная
оценка". Смутное, похожее на клаустрофобию  чувство  несвободы,  которое
наполняет многих людей при размышлении о всеобщей причинной  предопреде-
ленности природных явлений, конечно же, связано с их оправданной потреб-
ностью в свободе воли и со  столь  же  оправданным  желанием,  чтобы  их
действия определялись не случайными причинами, а высокими целями.
   Третье великое препятствие человеческого самопознания  -  по  крайней
мере в нашей западной культуре - это наследие идеалистической философии.
Она делит мир на две части: мир вещей, который идеалистическое  мышление
считает в принципе индифферентным в отношении ценностей, и  мир  челове-
ческого внутреннего закона, который один лишь заслуживает признания цен-
ности. Такое деление замечательно оправдывает эгоцентризм человека,  оно
идет навстречу его антипатии к собственной зависимости от законов приро-
ды - и потому нет ничего удивительного в том, что оно так глубоко вросло
в общественное сознание. Насколько глубоко - об этом можно судить по то-
му, как изменилось в нашем немецком языке  значение  слов  "идеалист"  и
"материалист"; первоначально они означали лишь философскую установку,  а
сегодня содержат и моральную оценку. Необходимо уяснить себе,  насколько
привычно стало, в нашем западном мышлении, уравнивать понятия "доступное
научному исследованию" и "в принципе оценочно-индифферентное". Меня лег-
ко обвинить, будто я выступаю против этих трех препятствий человеческого
самопознания лишь потому, что они противоречат моим собственным  научным
и философским воззрениям, - я должен здесь предостеречь от подобных  об-
винений. Я выступаю не как закоренелый дарвинист против неприятия эволю-
ционного учения, и не как профессиональный исследователь причин - против
беспричинного чувства ценности, и не как убежденный материалист - против
идеализма. У меня есть другие основания. Сейчас естествоиспытателей час-
то упрекают в том, будто они накликают на человечество ужасные напасти и
приписывают ему слишком большую власть над природой. Этот упрек  был  бы
оправдан, если бы ученым можно было поставить в вину, что они не сделали
предметом своего изучения и самого человека. Потому  что  опасность  для
современного человечества  происходит  не  столько  из  его  способности
властвовать над физическими процессами, сколько из его неспособности ра-
зумно направлять процессы социальные. Однако в основе этой неспособности
лежит именно непонимание причин, которое является - как я хотел бы пока-
зать - непосредственным следствием тех самых помех к самопознанию.
   Они препятствуют исследованию именно тех и только тех явлений челове-
ческой жизни, которые кажутся людям  имеющими  высокую  ценность;  иными
словами, тех, которыми мы гордимся. Не может быть излишней резкость сле-
дующего утверждения: если нам сегодня основательно известны функции  на-
шего пищеварительного тракта - и на основании этого  медицина,  особенно
кишечная хирургия, ежегодно спасает жизнь тысячам людей, - мы здесь обя-
заны исключительно тому счастливому обстоятельству, что работа этих  ор-
ганов ни в ком не вызывает особого почтения и благоговения. Если, с дру-
гой стороны, человечество в бессилии останавливается перед  патологичес-
ким разложением своих социальных структур, если оно - с атомным  оружием
в руках - в социальном плане не умеет себя вести более  разумно,  нежели
любой животный вид, - это в значительной степени обусловлено тем обстоя-
тельством, что собственное поведение высокомерно переоценивается и,  как
следствие, исключается из числа природных явлений,  которые  можно  изу-
чать.
   Исследователи - воистину - совершенно не виноваты в том, что люди от-
казываются от самопознания. Когда Джордано  Бруно  сказал  им,  что  они
вместе с их планетой - это всего лишь пылинка среди  бесчисленного  мно-
жества других пылевых облаков, - они сожгли его. Когда Чарлз Дарвин отк-
рыл, что они одного корня с животными, они бы с удовольствием прикончили
и его; попыток заткнуть ему рот было предостаточно. Когда Зигмунд  Фрейд
попытался  проанализировать  мотивы  социального  поведения  человека  и
объяснить его причинность, - хотя и с субъективной психологической точки
зрения, но вполне научно в смысле методики постановки проблем, - его об-
винили в нигилизме, в слепом материализме и даже в порнографических нак-
лонностях. Человечество препятствует самооценке всеми средствами; и  по-
истине уместно призвать его к смирению - и всерьез  попытаться  взорвать
эти завалы чванства на пути самопознания.
   Сегодня мне уже не приходится сталкиваться с тем сопротивлением,  ко-
торое противостояло открытиям Джордано Бруно, - это  ободряющий  признак
распространения естественно-научных знаний, - так что я  начну  с  того,
что противостоит открытиям Чарлза Дарвина.  Мне  кажется,  есть  простое
средство примирить людей с тем фактом, что они сами возникли  как  часть
природы, без нарушения ее законов: нужно  лишь  показать  им,  насколько
Вселенная велика и прекрасна, насколько достойны величайшего  благогове-
ния царящие в ней законы. Прежде всего, я более чем уверен, что человек,
достаточно знающий об эволюционном становлении  органического  мира,  не
может внутренне сопротивляться осознанию того, что и сам он обязан своим
существованием этому прекраснейшему из всех естественных процессов. Я не
хочу обсуждать здесь вероятность - или, лучше сказать,  неоспоримость  -
учения о происхождении видов, многократно превышающую  вероятность  всех
наших исторических знаний. Все, что нам  сегодня  известно,  органически
вписывается в это учение, ничто ему не противоречит, и ему  присущи  все
достоинства, какими может обладать учение о творении: убедительная сила,
поэтическая красота и впечатляющее величие.
   Кто усвоил это во всей полноте, тот не может испытывать отвращение ни
к открытию Дарвина, что мы с животными имеем общее происхождение,  ни  к
выводам Фрейда, что и нами руководят те же  инстинкты,  какие  управляли
нашими дочеловеческими предками. Напротив, сведущий человек  почувствует
лишь новое благоговение перед Разумом и Ответственной  Моралью,  которые
впервые пришли в этот мир лишь с появление человека - и вполне могли  бы
дать ему силу, чтобы подчинить животное наследие в себе самом,  если  бы
он в своей гордыне не отрицал само существование такого наследия.
   Еще одно основание для всеобщего отказа от эволюционного учения  сос-
тоит в глубоком почтении, которое мы, люди, испытываем  по  отношению  к
своим предкам. "Происходить" по-латыни звучит  "аехсепоеге",  т.е.  бук-
вально "нисходить, опускаться", и уже в римском праве было принято поме-
щать прародителей наверху родословной и рисовать генеалогическое  древо,
разветвлявшееся сверху вниз. То, что человек имеет хотя всего двух роди-
телей, но 256 пра-пра-пра-пра-пра-прадедов и бабок, - это в  родословных
не отражалось даже в тех случаях, когда они  охватывали  соответствующее
число поколений. Получалось это потому, что среди всех тех предков наби-
ралось не так уж много таких, которыми можно было похвастаться. По  мне-
нию некоторых авторов, выражение "нисходить", возможно, связано и с тем,
что в древности любили выводить свое происхождение от богов.  Что  древо
жизни растет не сверху вниз, а снизу вверх - это, до Дарвина, ускользало
от внимания людей. Так что слово "нисхождение" означает нечто,  как  раз
обратное тому, что оно хотело бы означать: его можно отнести к тому, что
наши предки в свое время в самом  буквальном  смысле  спустились  с  де-
ревьев.
   Именно это они и сделали, хотя - как мы теперь знаем - еще задолго до
того, как стали людьми.
   Немногим лучше обстоит дело и со словами "развитие", "эволюция".  Они
тоже вошли в обиход в то время, когда мы не имели понятия о  возникнове-
нии видов в ходе эволюции, а знали только о возникновении отдельного ор-
ганизма из яйца или из семени. Цыпленок развивается из яйца или  подсол-
нух из семечка в самом буквальном смысле, т.е. из зародыша не  возникает
ничего такого, что не было в нем упрятано с самого начала.
   Великое Древо Жизни растет совершенно иначе. Хотя древние формы явля-
ются необходимой предпосылкой для возникновения их более развитых потом-
ков, этих потомков никоим  образом  нельзя  вывести  из  исходных  форм,
предсказав их на основе особенностей этих форм. То,  что  из  динозавров
получились птицы или из обезьян люди, - это в каждом случае  исторически
единственное достижение эволюционного процесса, который хотя в общем на-
правлен ввысь - согласно законам, управляющим всей жизнью, - но во  всех
своих деталях определяется так называемой случайностью, т.е.  бесчислен-
ным множеством побочных причин, которые в принципе  невозможно  охватить
во всей полноте. В этом смысле "случайно", что в Австралии из  примитив-
ных предков получились эвкалипт и кенгуру, а в Европе и Азии - дуб и че-
ловек.
   Новое приобретение - которое нельзя вывести  из  предыдущей  ступени,
откуда оно берет свое начало, - в подавляющем большинстве случаев бывает
чем-то высшим в сравнении с тем, что было. Наивная оценка, выраженная  в
заглавии "Низшие животные" - оно оттиснено золотыми  буквами  на  первом
томе доброй, старой "Жизни животных" Брэма, - для каждого непредубежден-
ного человека является неизбежной закономерностью мысли и  чувства.  Кто
хочет во что бы то ни стало остаться "объективным" натуралистом и  избе-
жать насилия со стороны своего субъективного восприятия, тот может  поп-
робовать - разумеется, лишь в воображении - уничтожить по очереди редис-
ку, муху, лягушку, морскую свинку, кошку, собаку и,  наконец,  шимпанзе.
Он поймет, как поразному трудно далось бы ему убийство на разных уровнях
жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому такому убийству, -  хо-
рошее мерило той разной ценности, какую представляют для  нас  различные
формы высшей жизни, хотим мы этого или нет.
   Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен приводить к убеж-
дению, будто происхождение видов - эта великолепнейшая из всех цепей ес-
тественно объяснимых событий - не в состоянии создавать новые ценности.
   Возникновение какой-то высшей формы жизни из  более  простого  предка
означает для нас приращение ценности - это столь же  очевидная  действи-
тельность, как наше собственное существование.
   Ни в одном из наших западных языков нет непереходного глагола,  кото-
рый мог бы обозначить филогенетический процесс, сопровождаемый  прираще-
нием ценности.
   Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей ступени, на которой
нет того, и из которой не выводится то, что составляет саму  суть  этого
нового и высшего, - такой процесс нельзя называть развитием. В  принципе
это относится к каждому значительному шагу, сделанному генезисом органи-
ческого мира, в том числе и к первому - к возникновению  жизни,  -  и  к
последнему на сегодняшний день - к превращению антропоида в человека.
   Несмотря на все достижения биохимии и вирусологии, поистине великие и
глубоко волнующие, возникновение жизни остается - пока! - самым загадоч-
ным из всех событий. Различие между органическими и неорганическими про-
цессами удается изложить лишь "инъюнктивным" определением,  т.е.  таким,
которое заключает в себе несколько  признаков  живого,  создающих  жизнь
только в их общем сочетании. Каждый из них в отдельности -  как,  напри-
мер, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. -  имеет  и  неорганические
аналоги. Когда мы утверждаем, что жизненные процессы суть процессы физи-
ческие и химические, это безусловно верно. Нет никаких сомнений, что они
в принципе объяснимы в качестве таковых вполне естественным образом. Для
объяснения их особенностей не нужно обращаться к чуду, так как сложность
молекулярных и прочих структур, в которых эти процессы протекают, вполне
достаточна для такого объяснения.
   Зато не верно часто звучащее утверждение, будто жизненные процессы  -
это в сущности процессы химические и физические. В этом утверждении  не-
заметно содержится неверная оценка, вытекающая из иллюзорного  представ-
ления, о котором уже много говорили. Как раз "в сущности" - т.е. с точки
зрения того, что характерно для этих процессов и только для них,  -  они
представляют собой нечто совершенно иное, нежели то, что обычно  понима-
ется под физико-химическими процессами.  И  презрительное  высказывание,
что они "всего лишь" таковы, тоже неверно.