функция, которую выполняла ответственная мораль
в истории человечества, состояла в том,  чтобы  восстановить  утраченное
равновесие между вооруженностью и врожденным запретом убийства. Во  всех
прочих отношениях требования разумной ответственности могли быть у  пер-
вых людей еще совсем простыми и легко выполнимыми.
   Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы предположим, что пер-
вые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох - скажем, кро-
маньонцы, - обладали почти в точности такими же инстинктами,  такими  же
естественными наклонностями, что и мы; что в организации своих сообществ
и в столкновениях между ними они вели себя почти так же,  как  некоторые
еще и сегодня живущие племена, например папуасы центральной  Новой  Гви-
неи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном  состоянии
войны с соседями, в отношениях взаимной  умеренной  охоты  за  головами.
"Умеренность", как ее определяет Маргарэт Мид, состоит  в  том,  что  не
предпринимаются организованные разбойничьи походы с целью добычи  вожде-
ленных человеческих голов, а лишь при оказии, случайно встретив на  гра-
нице своей области какую-нибудь старуху или пару детей, "зовут с  собой"
их головы.
   Ну а теперь - предполагая наши допущения верными -  представим  себе,
что мужчина живет в таком сообществе с десятком своих лучших  друзей,  с
их женами и детьми.
   Все мужчины неизбежно должны стать побратимами; они - друзья в  самом
настоящем смысле слова, каждый не раз спасал другому жизнь. И хотя между
ними возможно какое-то соперничество из-за главенства, из-за  девушек  и
т.д., - как бывает, скажем, у мальчишек в школе, - оно неизбежно отходит
на задний план перед  постоянной  необходимостью  вместе  защищаться  от
враждебных соседей. А сражаться с ними за само существование своего  со-
общества приходилось так часто, что все побуждения внутривидовой  агрес-
сии насыщались с избытком. Я думаю, что при таких обстоятельствах в этом
содружестве из пятнадцати мужчин,  любой  из  нас  уже  по  естественной
склонности соблюдал бы десять заповедей Моисея по отношению к своему то-
варищу и не стал бы ни убивать его, ни клеветать на него, ни красть жену
его или что бы там ни было, ему  принадлежащее.  Безо  всяких  сомнений,
каждый по естественной склонности стал бы чтить не только отца своего  и
мать, но и вообще всех старых и мудрых, что и происходит, по Фрезер Дар-
линг, уже у оленей, и уж тем более у приматов, как явствует из  наблюде-
ний Уошбэрна, Деворэ и Кортландта.
   Иными словами, естественные наклонности человека не так уж  и  дурны.
От рождения человек вовсе не так уж плох, он только  недостаточно  хорош
для требований жизни современного общества.
   Уже само увеличение количества индивидов, принадлежащих  к  одному  и
тому же сообществу, должно иметь два результата, которые нарушают равно-
весие между важнейшими инстинктами взаимного притяжения и  отталкивания,
т.е. между личными узами и внутривидовой агрессией. Вопервых, для личных
уз вредно, когда их становится слишком много. Старинная мудрая пословица
гласит, что по-настоящему хороших друзей у человека много быть не может.
   Большой "выбор знакомых", который неизбежно появляется в каждом более
крупном сообществе, уменьшает прочность каждой отдельной связи.  Во-вто-
рых, скученность множества индивидов на малом  пространстве  приводит  к
притуплению всех социальных реакций. Каждому жителю современного большо-
го города, перекормленному всевозможными социальными связями  и  обязан-
ностями, знакомо тревожащее открытие, что уже не испытываешь той  радос-
ти, как ожидал, от посещения друга, даже если действительно любишь его и

   давно его не видел. Замечаешь в себе и отчетливую наклонность к ворч-
ливому недовольству, когда после ужина еще звонит телефон.  Возрастающая
готовность к агрессивному поведению является характерным следствием ску-
ченности; социологи-экспериментаторы это давно уже знают.
   К этим нежелательным последствиям увеличения нашего сообщества добав-
ляются и невозможность  разрядить  весь  объем  агрессивных  побуждений,
"предусмотренный" для вида. Мир - это первейшая обязанность  горожанина,
а враждебная соседняя деревня, которая когда-то  предлагала  объект  для
высвобождения внутривидовой агрессии, ушла в далекое прошлое.
   Чем больше развивается цивилизация, тем менее благоприятны все  пред-
посылки для нормальных проявлений нашей естественной склонности к  соци-
альному поведению, а требования к нему постоянно возрастают:  мы  должны
обращаться с нашим "ближним" как с лучшим другом, хотя,  быть  может,  в
жизни его не видели; более того, с помощью своего разума мы можем  прек-
расно сознавать, что обязаны любить даже врагов  наших,  -  естественные
наклонности никогда бы нас до этого не довели... Все проповеди  аскетиз-
ма, предостерегающие от того, чтобы отпускать узду инстинктивных  побуж-
дений, учение о первородном грехе, утверждающее, что человек от рождения
порочен, - все это имеет общее рациональное зерно: понимание  того,  что
человек не смеет слепо следовать своим врожденным наклонностям, а должен
учиться властвовать над ними и ответственно контролировать  их  проявле-
ния.
   Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все более ускоренным
темпом - хотелось бы надеяться, что культура не будет от нее  отставать,
- ив той же мере будет возрастать и становиться все тяжелее бремя,  воз-
ложенное на ответственную мораль. Расхождение между тем, что человек го-
тов сделать для общества, и тем, чего общество от  него  требует,  будет
расти; и ответственности будет все труднее сохранять мост через эту про-
пасть. Эта мысль очень тревожит, потому что при всем  желании  не  видно
каких-либо селективных преимуществ, которые хоть  один  человек  сегодня
мог бы извлечь из обостренного чувства ответственности или из добрых ес-
тественных наклонностей. Скорее следует серьезно опасаться, что нынешняя
коммерческая организация общества своим  дьявольским  влиянием  соперни-
чества между людьми направляет отбор в  прямо  противоположную  сторону.
Так что задача ответственности постоянно усложняется и с этой стороны.
   Мы не облегчим ответственной морали решение всех этих проблем, перео-
ценивая ее силу. Гораздо полезнее скромно осознать,  что  она  -  "всего
лишь" компенсационный механизм, который приспосабливает наше инстинктив-
ное наследие к требованиям культурной жизни и образует  с  ним  функцио-
нально единую систему. Такая точка зрения разъясняет многое из того, что
непонятно при ином подходе.
   Мы все страдаем от  необходимости  подавлять  свои  побуждения;  одни
больше, другие меньше - по причине очень разной врожденной склонности  к
социальному поведению.
   По доброму, старому психиатрическому определению, психопат - это  че-
ловек, который либо страдает от требований, предъявляемых ему обществом,
либо заставляет страдать само общество. Так что, в определенном  смысле,
все  мы  психопаты,  поскольку  навязанное  общим  благом  отречение  от
собственных побуждений заставляет страдать каждого из нас.  Но  особенно
это определение относится к тем людям, которые в результате  ломаются  и
становятся либо невротиками, т.е. больными, либо преступниками. В  соот-
ветствии с этим точным определением, "нормальный" человек отличается  от
психопата - или добрый гражданин от преступника - вовсе  не  так  резко,
как здоровый от больного. Различие, скорее, аналогичное тому, какое  су-
ществует между человеком с компенсированной сердечной недостаточностью и
больным, страдающим "некомпенсированным пороком",  сердце  которого  при
возрастающей мышечной нагрузке уже не в состоянии справиться с  недоста-
точным закрыванием клапана или с его сужением. Это сравнение  оправдыва-
ется и тем, что компенсация требует затрат энергии.
   Такая точка зрения на ответственную мораль может разрешить противоре-
чие в Кантовой концепции морали, которое поразило уже Фридриха  Шиллера.
Он говорил, что Гердер - это  "одухотвореннейший  из  всех  кантианцев";
восставал против отрицания какой-либо ценности естественных наклонностей
в этике Канта и издевался над ней в
 
   замечательной эпиграмме: "Я с радостью служу другу, но, к  несчастью,
делаю это по склонности, потому меня часто гложет мысль, что я не добро-
детелен!" Однако мы не только служим своему другу по собственной  склон-
ности, мы еще и оцениваем его дружеские поступки с точки зрения того,  в
самом ли деле теплая естественная склонность побудила его к такому пове-
дению! Если бы мы были до конца последовательными кантианцами, то должны
были бы поступать наоборот - и ценить, прежде  всего,  такого  человека,
который по натуре совершенно нас не переносит, но которого  "ответствен-
ный вопрос к себе", вопреки его сердечной склонности,  заставляет  вести
себя прилично по отношению к нам. Однако в действительности мы относимся
к таким благодетелям в лучшем случае с весьма  прохладным  вниманием,  а
любим только того, кто относится к нам по-дружески потому, что это  дос-
тавляет ему радость, и если делает что-то для нас, то не считает,  будто
совершил нечто, достойное благодарности.
   Когда мой незабвенный учитель Фердинанд Хохштеттер в возрасте 71 года
читал свою прощальную лекцию,  тогдашний  ректор  Венского  университета
сердечно благодарил его за долгую и плодотворную работу. На  эту  благо-
дарность Хохштеттер дал ответ, в котором сконцентрирован  весь  парадокс
ценности - или ее отсутствия - естественных наклонностей. Он сказал так:
"Вы здесь благодарите меня за то, за что я  не  заслуживаю  ни  малейшей
благодарности. Надо благодарить моих родителей,  моих  предков,  которые
дали мне в наследство именно такие, а не другие наклонности.
   Но если вы спросите меня, чем я занимался всю жизнь и в  науке,  и  в
преподавании, то я должен честно ответить: я, собственно,  всегда  делал
то, что доставляло мне  наибольшее  удовольствие!"  Какое  замечательное
возражение! Этот великий натуралист, который -  я  это  знаю  совершенно
точно - никогда не читал Канта, принимает здесь именно его точку  зрения
по поводу ценностной индифферентности естественных наклонностей; но в то
же время примером своей ценнейшей жизни и работы приводит Кантово учение
о ценностях к еще более полному абсурду, нежели Шиллер в своей  эпиграм-
ме. И выходом из этого противоречия становится очень простое решение ка-
жущейся проблемы, если признать ответственную мораль компенсационным ме-
ханизмом и не отрицать ценности естественных наклонностей.
   Если приходится оценивать поступки какого-то человека, в том числе  и
собственные, то - очевидно - они оцениваются тем выше, чем меньше  соот-
ветствовали простым и естественным наклонностям. Однако если нужно  оце-
нить самого человека - например, при выборе друзей, - с той  же  очевид-
ностью предпочтение отдается тому, чье дружеское расположение  определя-
ется вовсе не разумными соображениями - как бы высокоморальны они ни бы-
ли, - а исключительно чувством теплой естественной склонности.
   Когда мы подобным образом используем для оценки человеческих  поступ-
ков и самих людей совершенно разные критерии - это не  только  не  пара-
докс, но проявление простого здравого смысла.
   Кто ведет себя социально уже по естественной склонности, тому в обыч-
ных обстоятельствах почти не нужны механизмы  компенсации,  а  в  случае
нужды он обладает мощными моральными резервами. Кто уже  в  повседневных
условиях вынужден тратить все  сдерживающие  силы  своей  моральной  от-
ветственности, чтобы держаться на уровне требований культурного  общест-
ва, - тот, естественно, гораздо раньше ломается при возрастании  нагруз-
ки. Энергетическая сторона нашего сравнения с  пороком  сердца  и  здесь
подходит очень точно, поскольку возрастание нагрузки, при которой  соци-
альное поведение людей становится "некомпенсированным", может быть самой
различной природы, но так или иначе "истощает силы". Мораль легче  всего
отказывает не под влиянием одиночного, резкого и чрезмерного  испытания;
легче всего это происходит под воздействием истощающего, долговременного
нервного перенапряжения, какого бы рода оно ни было. Заботы, нужда,  го-
лод, страх, переутомление, крушение надежд и т.д. -  все  это  действует
одинаково. Кто имел возможность наблюдать множество людей в условиях та-
кого рода - на войне или в заключении, - тот знает, насколько  непредви-
денно и внезапно наступает моральная декомпенсация.  Люди,  на  которых,
казалось, можно положиться как на каменную гору, неожиданно ломаются;  а
в других, не вызывавших особого доверия, открываются  просто-таки  неис-
черпаемые источники сил, и они одним лишь своим примером  помогают  бес-
численному множеству остальных сохранить моральную стойкость. Однако пе-
режившие нечто подобное знают и то, что сила доброй воли и  ее  устойчи-
вость - две независимые переменные. Осознав это, основательно учишься не
чувствовать себя выше того, кто сломался раньше, чем ты сам. Наилучший и
благороднейший в конце концов доходит до такой точки, что больше не  мо-
жет:" Эли. Эли, ламма ассахфани?" В соответствии с этикой Канта,  только
внутренний закон человеческого разума сам по себе порождает категоричес-
кий императив в качестве ответа на "ответственный вопрос к себе". Канто-
вы понятия "разум, рассудок" и "ум, интеллект" отнюдь не идентичны.  Для
него само собой разумеется, что разумное создание просто не может хотеть
причинить вред другому, подобному себе. В самом слове "рас-судок" этимо-
логически заключена способность "судить", "входить в соглашение",  иными
словами - существование высоко ценимых социальных связей между всеми ра-
зумными существами. Для Канта совершенно ясно и самоочевидно то, что для
этолога нуждается в разъяснении: тот факт, что человек не хочет  вредить
другому. Великий философ предполагает здесь очевидным  нечто,  требующее
объяснения, и это - хотя и вносит некоторую непоследовательность в вели-
кий ход его мыслей - делает его учение более приемлемым для биолога. Тут
появляется небольшая лазейка, через которую в  изумительное  здание  его
умозаключений - чисто рациональных -  может  пробраться  чувство;  иными
словами - инстинктивная мотивация. Кант и  сам  не  верил,  что  человек
удерживается от каких-либо действий, к которым его побуждают  естествен-
ные склонности, чисто разумным  пониманием  логического  противоречия  в
нормах его поступков. Совершенно очевидно, что необходим еще  и  эмоцио-
нальный фактор, чтобы преобразовать некое чисто рассудочное осознание  в
императив или в запрет. Если мы уберем из нашего жизненного опыта эмоци-
ональное чувство ценности - скажем, ценности различных ступеней эволю-
 
   1 "Господи, Господи, зачем оставил меня?" - последние  слова  Христа;
арамейская вставка в греческом и прочих текстах Евангелия.
   ции, - если для нас не будут представлять никакой  ценности  человек,
человеческая жизнь и человечество в целом, то самый безукоризненный  ап-
парат нашего интеллекта останется мертвой машиной без мотора. Сам по се-
бе он в состоянии лишь дать нам средство к достижению  каким-то  образом
поставленной цели; но не может ни определить эту цель, ни отдать  приказ
к ее достижению. Если бы мы были нигилистами типа Мефистофеля и  считали
бы, что "нет в мире вещи, стоящей пощады", - мы могли бы нажать пусковую
кнопку водородной бомбы, и это никак бы не противоречило  нормам  нашего
разумного поведения.
   Только ощущение ценности, только чувство присваивает знак "плюс"  или
"минус" ответу на наш "категорический самовопрос" и превращает его в им-
ператив или в запрет. Так что и тот, и другой вытекают не из рассудка, а
из прорывов той тьмы, в которую наше сознание не проникает. В этих  сло-
ях, лишь косвенно доступных человеческому разуму, унаследованное и усво-
енное образуют в высшей степени сложную  структуру,  которая  не  только
состоит в теснейшем родстве с такой же структурой высших животных, но  в
значительной своей части попросту ей идентична. По существу, наша отлич-
на от той лишь  постольку,  поскольку  у  человека  в  усвоенное  входит
культурная традиция. Из структуры этих взаимодействий, протекающих почти
исключительно в подсознании, вырастают побуждения ко всем нашим  поступ-
кам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом подчинены  управле-
нию нашего самовопрошающего разума.
   Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства,  понятие  красоты,
стремление к художественному творчеству и к научному познанию.  Человек,
избавленный от всего так сказать "животного",  лишенный  подсознательных
стремлений, человек как чисто разумное существо был бы отнюдь  не  анге-
лом, скорее наоборот!
   Однако нетрудно понять, каким образом могло утвердиться мнение, будто
все хорошее - и только хорошее, - что служит  человеческому  сообществу,
обязано своим существованием морали, а все "эгоистичные" мотивы  челове-
ческого поведения, которые не согласуются  с  социальными  требованиями,
вырастают из "животных" инстинктов. Если человек задаст  себе  категори-
ческий вопрос Канта:" Могу ли я  норму  своего  поведения  возвысить  до
уровня естественного закона или при этом возникло бы нечто, противореча-
щее разуму?" - то все поведение, в том числе и инстинктивное, окажется в
высшей степени разумным; при условии, что оно выполняет задачи  сохране-
ния вида, ради которых было создано  Великими  Конструкторами  эволюции.
Противоразумное возникает лишь в случае нарушения какого-либо инстинкта.
Отыскать это нарушение - задача категорического вопроса,  а  компенсиро-
вать - категорического императива. Если инстинкты  действуют  правильно,
"по замыслу конструкторов", вопрос к себе не сможет отличить их  от  Ра-
зумного. В этом случае вопрос: "Могу ли я возвысить норму моих поступков
до уровня естественного закона?" - имеет бесспорно положительный  ответ,
ибо эта норма уже сама является таким законом!
   Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, вытаскивает его,  исс-
ледует норму своего поступка и находит, что она -  будучи  возвышена  до
естественного закона - звучала бы примерно так:  "Когда  взрослый  самец
Нолю 5ар1еп8 видит, что жизни детеныша его вида угрожает  опасность,  от
которой он может его спасти, - он это делает". Находится такая  абстрак-
ция в каком-либо противоречии с разумом?
   Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу и  гордиться
тем, как разумно и морально он себя вел. Если бы он на самом деле занял-
ся этими рассуждениями, ребенок давно бы уже утонул, прежде чем он прыг-
нул бы в воду. Однако человек - по крайней мере принадлежащий нашей  за-
падной культуре - крайне неохотно узнает, что действовал он  чисто  инс-
тинктивно, что каждый павиан в аналогичной ситуации сделал бы то же  са-
мое.
   Древняя китайская мудрость гласит, что не все люди есть в зверях,  но
все звери есть в людях. Однако из  этого  вовсе  не  следует,  что  этот
"зверь в человеке" с самого начала являет собой нечто злое и опасное, по
возможности подлежащее искоренению. Существует одна  человеческая  реак-
ция, в которой лучше всего проявляется, насколько необходимо может  быть
безусловно "животное" поведение, унаследованное от антропоидных предков,
причем именно для поступков, которые не только считаются сугубо  челове-
ческими и высокоморальными, но и на самом деле  являются  таковыми.  Эта
реакция - так называемое воодушевление. Уже само название, которое  соз-
дал для нее немецкий язык, подчеркивает, что человеком овладевает  нечто
очень высокое, сугубо человеческое, а именно - дух. Греческое слово "эн-
тузиазм" означает даже, что человеком владеет  бог.  Однако  в  действи-
тельности воодушевленным человеком овладевает наш давний друг и недавний
враг - внутривидовая агрессия в форме древней  и  едва  ли  сколь-нибудь
сублимированной реакции социальной защиты, В соответствии с этим, вооду-
шевление пробуждается с предсказуемостью рефлекса во