ем, о роскоши Кадм никогда особенно не заботился, так что без шелковых пижам, итальянской обуви и шампанского по тысяче долларов за бутылку он вполне обойдется. По чему он и впрямь будет тосковать, так это по власти. Ему будет мучительно не хватать сознания того, что достаточно снять телефонную трубку, поговорить пять минут - и он может сместить любого политика, даже с самого высокого поста. Там, куда ему предстоит отправиться, никто не собирается ловить каждое его слово и пытаться угадать его желания, и с этим тоже трудно смириться. Ни для кого он не будет идолом. И никто не будет его ненавидеть. Жизнь его лишится смысла. Вот в этом и заключается истинный ад - в признании собственного бессилия, в вечной праздности ума и воли.
     Вчера стоило Кадму подумать об этом, и на глазах у него выступали слезы. Сегодня слез уже не осталось. Голова его превратилась в выгребную яму, наполненную гнусной бранью; теперь, когда эта сука, его жена, спаслась бегством, теснившиеся в мозгу Кадма грязные ругательства не находили применения. Наверняка эта тварь отправилась на свидание со своим любовником и сейчас раздвигает ноги перед каким-нибудь вонючим альфонсом.
     Последние слова Кадм произнес вслух, но едва ли заметил это. Он сидел в своем собственном засохшем дерьме, бормотал под нос непристойности, а в голове его возникали видения столь расплывчатые, что он сам не мог понять, то ли это эротика, то ли экскременты.
     В эту неразбериху порой вплетались новые заботы - Кадм вспоминал о незавершенных делах, о людях, с которыми не успел попрощаться. Но слабеющий рассудок был не в состоянии долго задерживаться на каком-либо предмете, за исключением дерьма и грязи.
     Тут явилась сиделка, чтобы узнать, как он себя чувствует. Кадму стоило огромных усилий не обрушить на нее поток грязных ругательств, но он собрал в кулак остатки воли и всего-навсего приказал ей убираться. Селеста повиновалась, сказав, что через десять минут вернется, так как скоро полдень и ему пора принимать лекарство.
     Прислушиваясь к ее шагам в коридоре, Кадм ощутил в голове какое-то непонятное жужжание. Судя по всему, источник жужжания гнездился где-то в его затылке, и с каждой минутой этот мерзкий раздражающий звук усиливался. Кадм затряс головой, точно собака, которой в ухо попала блоха, но это не помогло. Жужжание становилось все громче, все назойливее и пронзительнее. Кадм отчаянно вцепился в подлокотники кресла, словно собирался встать на ноги. Он не мог этого выносить. Ощущать, как все твои мысли тонут в болоте сквернословия, тоже было не слишком приятно, но это отвратительное жужжание было настоящей пыткой. Кадму удалось встать, но ноги его тут же подогнулись, пальцы, вцепившиеся в подлокотник, разжались, и он упал, завалившись на бок. Он закричал и сам не услышал своего голоса. Проклятое жужжание заглушало все остальные звуки - хруст его хрупких костей, грохот упавшей с низкого столика лампы, которую он задел рукой.
     Несколько минут после падения Кадм лежал без сознания; будь этот мир менее жесток, старик никогда бы вновь не пришел в себя. Но судьба не желала быть к нему милосердной. Блаженная темнота, в которой Кадм пребывал, рассеялась, перед глазами его вновь забрезжил свет, а в голове опять раздалось жужжание - непрерывное, оглушительное, мучительное жужжание, от которого череп Кадма готов был расколоться на части.
     Но даже подобная смерть была для него недостижимой роскошью. Ему пришлось лежать на полу, не в силах пошевелиться, и ждать, пока кто-нибудь придет на помощь.
     Мысли его - если обрывки, кружившиеся в гаснувшем сознании, можно было назвать мыслями - пришли в полный хаос. В голове старика все еще клокотала злобная брань, но слова распадались на отдельные слоги, которые в бессильной ярости бились о стенки раздираемого жужжанием черепа.

***

     Селеста вернулась через несколько минут, и ей пришлось проявить недюжинное самообладание и профессионализм. Она быстро очистила глотку Кадма от остатков рвоты, удостоверилась в том, что он дышит, и вызвала скорую помощь. После чего вышла в коридор, сообщила прислуге о случившемся, приказала отыскать Лоретту и передать ей, что Кадма отправят в клинику "Маунт-Синай". Затем она вернулась в комнату, где обнаружила, что Кадм приоткрыл глаза и пытается повернуть голову.
     - Вы меня слышите, мистер Гири? - ласково спросила Селеста.
     Кадм не ответил, но его глаза приоткрылись чуть шире. Сиделка с удивлением заметила, что он пытается сосредоточиться на картине, висевшей на дальней стене. В живописи Селеста совершенно не разбиралась, но это гигантское полотно отчего-то завораживало ее; однажды она набралась смелости и спросила у Кадма, что это за картина. Он ответил, что это шедевр кисти Альберта Бьерстадта, он прославляет многообразие и безбрежность дикой природы Америки. По словам Кадма, рассматривать эту картину - все равно что путешествовать; переводя взгляд от одной ее части к другой, всегда обнаружишь что-то новое. Кадм даже свернул журнал в трубочку, наподобие подзорной трубы, и показал Селесте, с какого ракурса лучше разглядывать картину. Слева на полотне был изображен водопад, низвергающийся в небольшое озеро, к которому пришли на водопой бизоны, за ними, во всю ширь полотна, раскинулась долина, испещренная солнечными бликами, а дальше, на заднем плане, виднелись сверкающие, убеленные снегом горы. Самая высокая из них тонула в молочно-белой пене облаков, и лишь ее блестящая ледяная вершина вырисовывалась на фоне ярко-голубого неба. Единственным человеческим существом, запечатленным на картине, был одинокий переселенец на гнедой лошади, любующийся исполненным величия пейзажем.
     - Это парень - наш предок. Он тоже Гири, - сообщил Кадм.
     Селеста не поняла, шутит он или нет, и не стала уточнять, чтобы не рассердить его. Но сейчас, проследив за его тусклым взглядом, она поняла, что смотрит он именно на переселенца. Не на бизонов, не на горную гряду, а на человека, который обозревал все это, готовый сразиться с дикими силами природы. Наконец Кадм сдался, напряжение окончательно лишило его сил. Он вздохнул и слегка изогнул верхнюю губу, словно насмехаясь над собственным бессилием.
     - Все будет хорошо, - твердила сиделка, поглаживая его изборожденный морщинами лоб и серебристо-седые волосы. - Сейчас вам помогут. Я слышу, они уже здесь.
     Селеста не обманывала своего пациента. Она действительно слышала шаги врачей в коридоре. Через минуту они уже хлопотали вокруг Кадма, без конца повторяя те же успокоительные слова, что и Селеста, затем уложили старика на носилки и укутали одеялом.
     Когда санитары с носилками направились к двери, взгляд Кадма вновь обратился на картину. Селеста надеялась, что его слабеющему взору удалось различить то, что он так хотел увидеть. Она понимала, что у Кадма вряд ли будет возможность вернуться в эту комнату и спокойно рассмотреть изображенного на полотне переселенца.

Глава V

     С тех пор как Рэйчел узнала, что этот дом - творение рук Галили, она смотрела на все иными глазами. Построить дом в одиночку - нелегкий труд, должно быть, Галили потратил немало сил, копая котлован, заливая фундамент, возводя стены, устанавливая окна и двери, крася их, покрывая крышу черепицей. Наверняка каждая доска здесь пропитана его потом, каждая половица не раз слышала его отчаянные ругательства, этому дому Галили отдал частичку себя, и именно поэтому дом заворожил Рэйчел с первого взгляда. Неудивительно, что мать Ниолопуа была так привязана к этому месту. Она не могла удержать возле себя того, кто этот дом возвел, но мечтала владеть хотя бы его творением.
     Вспоминая недавний разговор на веранде, у Рэйчел все больше крепла уверенность, что Галили непременно вернется, но день подходил к концу, и Рэйчел, обдумывая то немногое, что она знала об этом человеке, постепенно впадала в уныние. Может, вообразив, что минувшей ночью между ними возникло неодолимое влечение, она обманывала себя, а может, он в самом деле вернется, но лишь из-за того странного обязательства, которое связывает его с семьей Гири. В конце концов, для него она - лишь очередная представительница этого проклятого рода, еще одна скучающая дамочка, желающая урвать свой маленький кусочек рая. Откуда ему знать, что он обворожил Рэйчел? И если он презирает ее, его нельзя в этом упрекнуть - ведь она, не спрашивая позволения, поселилась в доме его мечты и, подобно жене плантатора, нежилась в тени, пока Ниолопуа, обливаясь потом, подстригал лужайку.
     А если этого мало, минувшей ночью она сделала все, чтобы укрепить его презрение. Стоило ей вспомнить, как она себя вела, и щеки ее заливались румянцем стыда и смущения. Нечего сказать, она показала себя с лучшей стороны - черт возьми, о чем только она думала? Любую другую женщину, которая вела бы себя подобным образом, Рэйчел без колебаний назвала бы потаскухой, и это было бы верно. Как только она поняла, к чему ведет его история, ей следовало его остановить. Надо было строго сказать, что она не намерена все это выслушивать, и тоном, не терпящим возражений, попросить его удалиться. Тогда у него точно возникло бы желание вернуться, а теперь...
     - Господи Боже... - сорвалось с губ Рэйчел.
     Он стоял на берегу.
     Галили стоял на берегу, и сердце Рэйчел внезапно застучало так громко, что эхо его ударов отдавалось у нее в голове, руки ее стали влажными, а желудок болезненно сжался. Галили стоял на берегу, и Рэйчел отчаянно хотелось броситься к нему и сказать, что она порвала с семейством Гири и больше не имеет к ним отношения, что она стала женой одного из них вследствие заблуждения, за которое он должен ее простить. Простить и забыть об их первой встрече, сделать вид, будто только что ее увидел, и тогда здесь, на берегу, они начнут все сначала.
     Конечно, ничего такого Рэйчел не сделала. Словно окаменев, она наблюдала, как он приближается к дому. Он заметил ее, улыбнулся и помахал рукой. Тогда она кинулась к стеклянной двери, распахнула ее и выбежала на веранду. Он наполовину пересек лужайку, и улыбка по-прежнему светилась на его лице. Рэйчел заметила, что до колен его брюки мокры насквозь, а вся остальная одежда забрызгана водой, и влажная футболка прилипла к животу и груди. Он протянул к ней руки.
     - Ты пойдешь со мной? - услышала Рэйчел его голос.
     - Куда? - только и спросила она.
     - Я хочу кое-что тебе показать.
     - Мне надо обуться.
     - Ты можешь идти босиком. Мы просто прогуляемся вдоль берега.
     Рэйчел плотно закрыла дверь, чтобы не напустить в дом комаров, и спустилась на лужайку. Галили взял ее за руку столь привычным жестом, словно делал это сотни раз - приходил на лужайку, звал ее, улыбался ей и сжимал ее руку в своей.
     - Я хочу показать тебе свою яхту, - объяснил он, когда они шли по тропинке меж зарослей на песчаный пляж. - Она стоит на якоре в соседней бухте.
     - Замечательно... - выдохнула Рэйчел. - Знаешь... кстати... я хотела сказать... хотела извиниться... за прошлую ночь. Обычно я никогда не веду себя подобным образом.
     - Вот как? - улыбнулся он.
     Рэйчел не поняла, были ли в его голосе нотки иронии. Но лицо его сияло улыбкой, и эта улыбка казалась искренней.
     - Прошлая ночь была изумительной, - сообщил он. - Так что, если ты и впредь будешь вести себя подобным образом, я буду счастлив.
     Рэйчел смущенно улыбнулась.
     - Не хочешь пройтись по воде? - спросил он, давая понять, что не стоит больше говорить на эту тему. - Она не холодная.
     - Я не боюсь холодной воды, - откликнулась Рэйчел. - Там, откуда я родом, зимы обычно суровые.
     - И откуда ты родом?
     - Дански, штат Огайо.
     - Дански, штат Огайо, - повторил он, словно пробуя эти слова на вкус. - Однажды я был в Огайо. Еще до того, как отдался морю. В Беллефонтейне. Я пробыл там недолго.
     - Что значит отдался морю?
     - То и значит. Мне надоела земля. И люди, на ней живущие. На самом деле мне захотелось расстаться не с землей, а с людьми.
     - Ты не любишь людей?
     - Некоторых, - сказал он, искоса взглянув на нее. - Но не многих.
     - Однако Гири ты не любишь.
     Улыбка, игравшая на его губах, погасла.
     - Кто тебе это сказал?
     - Ниолопуа.
     - Понятно. Этому парню лучше держать рот на замке.
     - Не ругай его. Он был очень расстроен. И судя по тому, что он мне рассказал, Гири успели насолить всем и каждому.
     Галили покачал головой.
     - Я их ни в чем не упрекаю, - произнес он. - Это жестокий мир, и он заставляет людей играть по своим правилам. Порой вынуждает их быть жестокими. И Гири - это далеко не самое худшее, что есть в нашем мире. К тому же... ты тоже Гири. - Галили опять улыбнулся. - И, мне кажется, ты не так уж плоха.
     - Я развожусь, - сообщила Рэйчел.
     - Вот как? Ты больше не любишь своего мужа?
     - Нет.
     - А когда-нибудь любила?
     - Не знаю. Когда встречаешь такого, как Митчелл, трудно разобраться в собственных чувствах. Особенно если ты - ничем не примечательная девушка со Среднего Запада, которая запуталась в жизни и сама не знает, чего хочет. А он говорит, что больше тебе ни о чем не придется волноваться и что он сам обо всем позаботится.
     - Но он не выполнил своих обещаний?
     Рэйчел задумалась, прежде чем ответить.
     - Он очень старался, - признала она наконец. - Но со временем...
     - У тебя появились иные желания.
     - Да, наверное.
     - И в конце концов пришлось понять, что люди не могут дать тебе того, что ты желаешь, - продолжал Галили.
     Рэйчел догадалась, что он говорит сейчас не о ней, но размышляет о себе, о своих отношениях с Гири, которые до сих пор оставались для нее загадкой.
     - Ты поступила правильно, - сказал Галили. - Если бы ты осталась с ним, то начала бы себя ненавидеть.
     Хотя он обращался к Рэйчел, она подозревала, что он по-прежнему имеет в виду себя, и это ее радовало. Приятно было сознавать, что он видит параллели между их судьбами. Страхи, терзавшие ее так недавно, не имели под собой никаких оснований. Если он так глубоко понимает ситуацию, в которой оказалась Рэйчел, если он считает, что пережитые разочарования роднят их, им есть на чем строить дальнейшие отношения.
     Конечно, ей хотелось узнать о нем как можно больше, но Галили внезапно замолчал, а она воздерживалась от расспросов, чтобы не показаться навязчивой. Впрочем, в разговорах нет особой необходимости, решила она. Что толку терзаться, вспоминая прошлое, когда все вокруг дарит ей наслаждение: закатное солнце, бросающее на небо алые блики, море, спокойное и умиротворенное, как никогда, вода, ласкающая ее ноги, горячая рука Галили, сжимающая ее руку.
     Мысли ее спутника текли в том же направлении.
     - Иногда разговоры лишь портят настроение, - сказал он. - И тогда я думаю: к чему все эти сетования и жалобы? - Он устремил взгляд вверх, в небеса, где проплывали окрашенные закатным солнцем облака. - Что с того, что мне неизвестны законы, по которым живет этот мир? Я свободный человек. По крайней мере, я свободен большую часть своей жизни. Я волен идти, куда захочу. И куда бы я ни пошел... - Он перевел взгляд с неба на Рэйчел. - Повсюду я нахожу красоту. - Наклонившись к Рэйчел, он слегка коснулся губами ее волос. - И за это следует быть благодарным. - Они остановились, по-прежнему не разнимая рук. - Иногда я не в силах поверить, что подобная красота существует.
     Она вновь ощутила его губы на своей коже, но на этот раз прикосновение оказалось более чувственным и глубоким. А потом они заключили друг друга в объятия, и уста их слились воедино. Едва увидев друг друга, они знали, что им предначертано стать любовниками, и это был их первый поцелуй.
     Что, если это только сон, - пронеслось в голове у Рэйчел. Происходящее казалось ей слишком прекрасным, чтобы быть явью. При всем желании она не могла бы вообразить ничего прекраснее. Небо, море, облака, его губы. Его глаза, неотрывно смотрящие на нее. Его руки, ласкающие ее волосы, ее шею, ее спину.
     - Прости меня... - прошептал он.
     - За что?
     - За то, что я не нашел тебя раньше. Я должен был тебя искать.
     - Не понимаю, о чем ты.
     - Я проводил время в праздности. Любовался лишь морем, в то время как мне следовало искать тебя на земле. Если бы я нашел тебя раньше, ты не вышла бы за него замуж.
     - Если бы я не вышла за него замуж, мы бы с тобой никогда не встретились.
     - Нет, встретились бы, - возразил он. - Если бы я вовремя отвел взгляд от моря, я узнал бы, что на земле есть ты. И пришел бы за тобой.

***

     Обнявшись, они вновь двинулись вдоль берега. Галили вел Рэйчел в дальний конец пляжа, где высилась скалистая гряда, служившая границей между бухтами. Пробравшись по узкой расщелине между камнями, они оказались на песчаной полосе, по длине примерно в два раза уступавшей пляжу, который остался за их спинами. Посреди бухты Рэйчел увидела небольшую, очень старую деревянную пристань, ее дощатый настил посерел от дождей и ветров, а опорные столбы сплошь покрывали мохнатые зеленые водоросли. На якоре здесь стояло лишь одно судно - "Самарканд". Паруса яхты были спущены, и она плавно покачивалась на волнах - воплощение покоя и безмятежности.
     - Ты сам ее построил? - спросила Рэйчел.
     - Не совсем. Я купил на Маврикии старую развалину, разобрал почти до основания и переделал на свой вкус. Работал я без помощников, так что потратил на это целых два года.
     - Дом ты тоже построил своими руками.
     - Да, я предпочитаю работать в одиночку. Я быстро устаю от людей. Когда-то все было иначе, но потом...
     - Что случилось потом?
     - Мне надоело притворяться.
     - Притворяться?
     - Да, притворяться, что люди мне нравятся, - усмехнулся он. - Что мне с ними хорошо. Что я обожаю болтать о... - Тут он пренебрежительно пожал плечами. - Ну, о чем там обычно болтают люди.
     - Больше всего они любят говорить о себе, - подсказала Рэйчел.
     - А, вот оно что, - сказал Галили. Судя по выражению его лица, он так давно не бывал среди людей, что успел забыть все их привычки и обычаи.
     - Да ты меня дурачишь, - рассмеялась Рэйчел.
     - И не думаю, - возразил он. - Знаешь, если бы люди говорили о том, что действительно проникает в их души, я не имел бы ничего против их общества. Я бы с радостью внимал их рассказам. Но обычно приходится выслушивать совсем другое. Всякую чушь о том, что жены их ужасно растолстели, мужья - полные идиоты, а с детьми нет никакого сладу. Разве это можно вынести? Нет, подобным разговорам я предпочитаю тишину.
     - А как насчет увлекательных историй?
     - О да, история порой бывает лучше тишины, - согласился он, оценив ее мысль по достоинству. - Но не всякая история. Лишь та, что несет в себе истину.
     - История, которую ты рассказал мне вчера, несла в себе истину?
     - А как же иначе? Клянусь, никогда в жизни я не рассказывал истории правдивее, - воскликнул он и добавил, заметив ее недоверчивый взгляд: - Ты скоро убедишься в этом сама. Если эта история еще не стала правдой, она непременно станет ею.
     - Так можно сказать про любую выдумку, - усмехнулась она.
     - Нет, вовсе не про любую, - возразил он. - Да я и не стал бы тратить время на выдумки. - Он нежно провел ладонью по лицу Рэйчел. - Скоро настанет твой черед рассказать мне историю. Столь же правдивую, как и моя.
     - Но я не знаю таких историй.
     - Каких?
     - Ты понимаешь, о чем я. Историй, способных заворожить тебя так, как твоя заворожила меня.
     - О, так, значит, мой рассказ тебя увлек?
     - Ты это знаешь.
     - Если так, значит, моя история правдива. Увлечь может только истина.
     На это Рэйчел не нашлась, что ответить. Но не потому, что утверждение Галили показалось ей несправедливым, наоборот, после некоторых размышлений она решила, что он прав. Разумеется, в понятие истины он вкладывает смысл, явно отличный от общепринятого, но, так или иначе, ход его мысли был ей понятен.
     - Пойдем? - предложил он. - Думаю, яхта нас заждалась.

Глава VI

1

     Когда они шли по отчаянно скрипевшим доскам настила, Рэйчел спросила