орман разглядел двоих в солдатской форме - должно быть, из Форт-Монмута или Сэнди-Хука.
     Прежде чем подкатил автобус, он успел вдоволь надышаться соленым воздухом, который имел легкий рыбий привкус.
     Пассажиры сходили один за другим, высматривая тех, кто их встречал.
     Тэнси спустилась по ступенькам третьей. Она держала в руках саквояж из свиной кожи и глядела прямо перед собой.
     - Тэнси, - проговорил Норман.
     Она словно не слышала. Он заметил на ее правой руке черное пятно, похожее на большой синяк, и вспомнил чернильную кляксу на своем письменном столе.
     - Тэнси! - позвал он. - Тэнси!
     Она прошла мимо, задев его рукавом.
     - Тэнси, что с тобой?
     Норман бросился за ней. Она направлялась к стоявшему на площади такси. Люди с любопытством посматривали на них. Норман начал раздражаться:
     - Тэнси, перестань! Ну пожалуйста, Тэнси!
     Он догнал ее, схватил за локоть и развернул лицом к себе, не обращая внимания на неодобрительный ропот зевак. Черты Тэнси выглядели застывшими, взор был устремлен куда-то в пространство.
     Норман рассвирепел. Гнетущее напряжение, которое накапливалось с утра, выплеснулось наружу. Он потряс Тэнси. Та по-прежнему как будто не видела его; она словно изображала аристократку, терпеливо сносящую грубые приставания дикаря. Если бы она закричала или принялась отбиваться, никто бы скорее всего не вмешался. А так - Нормана рванули за плечо.
     - Отпусти ее!
     - Эй, приятель, угомонись-ка!
     Тэнси не двигалась, поза ее была исполнена ледяного величия. Внезапно она выронила на мостовую клочок бумаги; в тот же миг взгляд ее скрестился со взглядом мужа, и Норману показалось, что он разглядел в глазах Тэнси страх. Между ними двоими будто протянулся незримый мост понимания. Быть может, это лишь почудилось Норману, но на какое-то мгновение он словно обрел второе зрение: за спиной жены он различил нечто косматое и черное, с огромными лапами и тускло светящимися глазками.
     Но тут Тэнси отвернулась, и видение исчезло. Впрочем, У Нормана сложилось впечатление, что тень ее чересчур велика и что виной тому вовсе не проказы фонаря. Кто-то сильно толкнул его, он пошатнулся - и потерял Тэнси из виду.
     Обступившие Нормана люди, судя по всему, перемывали ему косточки, поминая всех его родственников, ближних и дальних. Однако он, как ни прислушивался, не мог разобрать ни слова.
     - Врезать бы ему как следует! - Из ушей Нормана будто выпали затычки.
     - Давайте, - проговорил он, - давайте, все разом.
     - Эй, что происходит? - раздался голос Алека, настороженный, но не враждебный. Похоже, Алек размышлял так: "Пускай я ничего не знаю об этом парне, но он ехал в моей машине".
     - А где женщина? - спросил один из солдат. - Куда она подевалась?
     - Да, где она?
     - Она села в такси Джейка, - сообщил кто-то.
     - Может, у него был повод преследовать ее, - задумчиво произнес солдат.
     Норман ощутил, как меняется настроение толпы.
     - Никому не позволено приставать к женщинам, - буркнул державший его мужчина. Однако другой ослабил хватку.
     - Ну? Зачем вы гнались за ней? - поинтересовался он.
     - Потому что так было нужно.
     Пронзительный женский голос воскликнул:
     - Сколько шума из-за ерунды!
     - Семейная ссора! - хмыкнул какой-то тип в толпе.
     Нормана отпустили.
     - Учти, - обратился к нему тот, который рассуждал о "позволительное(tm)", - если она пожалуется мне, я тебя таки вздую.
     - Договорились, - отозвался Норман. - Никто не слышал, что за адрес она назвала?
     Некоторые покачали головами, другие попросту проигнорировали вопрос. Их отношение к Норману, по-видимому, если и изменилось, то не слишком сильно. К тому же пять минут назад они были заняты совсем иным и им было не до адреса.
     Люди молча разошлись; Норман не сомневался, что, отойдя за пределы слышимости, они примутся горячо обсуждать случившееся. Машины с площади разъехались.
     Двое солдат уселись на скамейку перед зданием вокзала: они, вероятно, дожидались автобуса или поезда. Вскоре рядом с Норманом остался один Алек.
     Норман увидел, что клочок бумаги, который выронила Тэнси, провалился в щель между досками платформы. Он осторожно извлек его и подошел к автомобилю, чтобы рассмотреть в свете фар.
     - Ну, что теперь? - подозрительно справился Алек.
     Норман взглянул на часы. Десять тридцать пять. До полуночи еще почти полтора часа. За столь короткий срок он не сумеет выполнить и десятой доли из того, что задумал.
     Размышления доставляли Норману чуть ли не физическую боль, словно существо, которое привиделось ему за спиной Тэнси, каким-то образом повредило его мозг.
     Он огляделся по сторонам. На обращенных к морю фонарях кое-где проступали следы черной краски - остатки затемнения, уцелевшие со времен войны. Улочка, начинавшаяся от площади, сверкала огнями магазинов.
     Норман посмотрел на клочок бумаги, подумал о Тэнси, сосредоточился мыслями на ее образе. Что же, речь идет о том, как помочь ей лучше всего, как поступить, чтобы спасти ее. Разумеется, надо будет обыскать побережье, двигаясь по железнодорожным путям; хотя одному богу известно, куда увезло ее то проклятое такси. Быть может, он отыщет старый причал, на котором они когда-то целовались. Ждать там? Или попробовать потолковать с водителем такси, когда он вернется? А можно заявить в полицию, что его жена хочет наложить на себя руки, и они тогда прочешут окрестности.
     Но вправе ли он забывать об остальном? О том, как Тэнси призналась в колдовстве, о последнем сожженном талисмане, о неожиданных телефонных звонках Теодора Дженнингса и Маргарет Ван Найс, обо всех тех неприятностях, которые обрушились на него в колледже? Покушение Дженнингса на его жизнь, запись звуков, издаваемых трещоткой, фотография дракона, небрежно нарисованные подобия карт Таро, смерть Тотема, ветвистая молния; внезапное проявление самоубийственных и саморазрушительных наклонностей, пьяная галлюцинация - нечто, схватившее его за плечо и заткнувшее рот, видение, посетившее его на вокзальной площади...
     Норман напряженно думал, изредка поглядывая на клочок бумаги в своей руке.
     Наконец он принял решение.
     - На главной улице, по идее, должна быть гостиница, - сказал он Алеку. - Отвезите меня туда.

Глава 14

     "Гостиница "Орел"" - гласили обведенные черным золотые буквы на вывеске из зеркального стекла. Норман рассмотрел не слишком просторный холл, всю обстановку которого составляли стойка портье и с полдюжины кресел.
     Попросив Алека подождать, он снял комнату на ночь;
     Судя по книге записей, гостиница в последние дни отнюдь не страдала от наплыва постояльцев. Норман отнес в номер свой саквояж и снова спустился в холл.
     - Я не был в вашем городе десять лет, - сообщил он портье, пожилому человеку в голубой униформе. - Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, помнится, кварталах в пяти отсюда вниз по улице находится кладбище?
     Сонные глазки портье широко раскрылись.
     - Бейпортское кладбище? Три квартала прямо, потом полтора налево. Но...
     Вопрос, прозвучавший в его голосе, повис в воздухе.
     - Благодарю вас, - сказал Норман.
     После минутного раздумья он заплатил Алеку. Тот с видимым облегчением взял деньги и завел двигатель. Норман направился вниз по главной улице, прочь от бухты.
     Витрины магазинов мало-помалу остались позади.
     Окна мрачных домов были темными, лишь иногда мелькал робкий огонек. Норман приближался к окраине Бейпорта. Свернув налево, он расстался с освещавшими дорогу фонарями.
     Ворота кладбища оказались запертыми. Норман двинулся вдоль стены, продираясь сквозь кустарник, пока не набрел на дерево, нижняя ветка которого была достаточно толстой для того, чтобы выдержать его. Уцепившись за нее, он взобрался на стену, осмотрелся и спрыгнул на землю с другой стороны.
     Послышался шорох, словно он спугнул какое-нибудь маленькое животное. Действуя в основном на ощупь, Норман отыскал ближайшее надгробие. Оно было тонким, поросло внизу мхом и стояло слегка наклонно. Наверно, его поставили где-нибудь в середине прошлого века. Норман поковырял пальцами землю, набрал пригоршню и ссыпал ее в конверт, который достал из кармана.
     Перелезая через стену обратно, он наделал много шума, но, похоже, не привлек ничьего внимания.
     По пути в гостиницу Норман высмотрел на небе Полярную звезду и с ее помощью определил местоположение своего номера.
     Портье проводил его странным взглядом.
     В номере было темно. В открытое окно вливался холодный и соленый воздух. Норман запер дверь, затворил окно, опустил штору и включил свет; слепящее сияние лампочки беспощадно подчеркивало убогость обстановки.
     Тихонько звякнул телефон.
     Норман вынул из кармана конверт и взвесил на ладони. Губы его искривились в горькой усмешке. Он в очередной раз перечел записку, которую уронила Тэнси:
     ...немного земли с кладбища. Заверни все в лоскут фланели, обязательно против солнца. Вели ему остановить меня. Вели привести меня к тебе.
     Земля с кладбища. То, что он обнаружил в туалетном столике Тэнси. То, с чего все началось. Теперь он сам собирает ее. Норман взглянул на часы. Одиннадцать двадцать.
     Поставив имевшийся в номере стол посреди комнаты, он перочинным ножом процарапал на его поверхности метку, которая должна была обозначать восток. "Против солнца" - значит, с запада на восток.
     Разложив на столе все свое добро, он отрезал от полы купального халата полоску фланели, а затем попробовал соединить в единое целое четыре послания. Вот что у него вышло:
     Возьми четыре белые четырехдюймовые бечевки, отрезок лесы, кусочек платины или иридия, осколок магнетита, иглу проигрывателя, на котором только что отзвучала Девятая соната Скрябина. Потом свяжи, бечевки так, чтобы получились "бабий" узел, "риф", "кошачьи лапки" и "плоский штык". Заплети лесу в "беседочный" узел. Добавь немного земли с кладбища. Заверни все в лоскут фланели, обязательно против солнца.
     Вели ему остановить меня. Вели привести меня к тебе.
     Магическая формула, весьма типичная для негритянского колдовства. Игла проигрывателя, узлы и прочие "современности" явно привнесены белыми.
     Но кто в нее поверит? Ребенок или невротик-взрослый, что старается наступать или, наоборот, не наступать на трещины в асфальте?
     Часы в коридоре прозвонили половину двенадцатого.
     Норман рассматривал предметы на столе. Он не мог найти в себе сил, чтобы приступить к делу. Все было бы иначе, подумалось ему, если бы он собирался колдовать ради забавы или если бы относился к тем людям, которые без ума от сверхъестественного, которые поигрывают с маги-, ей, потому что от нее веет средневековьем и потому что древние манускрипты завораживают взгляд. Но принимать ее всерьез, допускать в рассудок суеверия - разве тем самым мы не становимся на сторону сил, толкающих мир вспять, к темным векам, разве не уничтожаем науку как таковую?
     Однако он видел нечто за спиной Тэнси. Разумеется, это было наваждение. Но когда наваждения начинают вести себя неподобающим образом, когда ряд совпадений выстраивается в некую цепочку закономерностей, ученый обязан обращаться с ними как с реальностью. Когда же галлюцинации принимаются угрожать тебе и твоим близким физической расправой... Нет, не то... Когда приходится задумываться, веришь ли ты любимому человеку. Норман взял первую бечевку и связал "бабий узел".
     Дойдя до "кошачьих лапок", он вынужден был взглянуть на иллюстрацию, которую вырвал из словаря. После пары неудачных попыток он добился желаемого.
     Но вот "плоский штык" упорно отказывался завязываться. Норман вертел бечевку в руках, завязывал ее то так, то сяк, однако упрямый узел никак не хотел походить на тот, что был изображен на картинке. Норман отер со лба пот.
     - Как душно, - пробормотал он. - Задохнуться можно...
     Ему казалось, что пальцы его вдруг сделались толщиной в добрый дюйм. Бечевка выскальзывала из них. Он вспомнил, какими ловкими были пальцы Тэнси.
     Одиннадцать сорок одна. Игла проигрывателя покатилась к краю стола. Норман бросил бечевку, поймал иглу и придавил ее авторучкой, чтобы она не укатилась снова.
     Потом вновь взялся за узел.
     На мгновение ему почудилось, будто он подобрал не бечевку, а лесу. Подумать только, укорил он себя мысленно, до чего расшалились нервишки. В горле у него пересохло. Он судорожно сглотнул.
     Наконец, не сводя глаз с картинки и повторяя ее шаг за шагом, он ухитрился завязать "плоский штык". Ощущение того, что он пропускает меж пальцев вовсе не бечевку, а что-то гораздо более неподатливое, не покидало его ни на секунду. Вывязав узел, он почувствовал легкий озноб, этакий предвестник лихорадки; свет лампочки словно потускнел. Должно быть, глаза устали.
     Игла проигрывателя выкатилась из-под ручки и устремилась к противоположному краю стола. Норман прихлопнул ее ладонью, промахнулся, хлопнул во второй раз.
     Ага, есть!
     Ни дать ни взять спиритический сеанс, хмыкнул он про себя. Кладешь руки на планшетку, пытаясь удержать их в неподвижности. Естественно, накапливается мышечное напряжение, которое постепенно возрастает до критической величины. Неожиданно, как бы отнюдь не по твоей воле, планшетка начинает кружиться на трех своих ножках, подпрыгивать и метаться от буквы к букве. То же самое и здесь. Причина непонятного онемения пальцев заключается в нервном и мышечном напряжении. А Норман в духе закона психического переноса приписал возникшие затруднения злонамеренности бечевки. С иглой и того проще: то надавливая на стол локтем, то упираясь в него коленкой, он наклонял его, а игла катилась по наклонной плоскости.
     Игла завибрировала, словно была частичкой некоего устройства. По пальцам Нормана как будто пробежал ток.
     Вдруг ему послышались лязгающие звуки Девятой сонаты. Черт! Покалывание в кончиках пальцев - верный признак повышенной нервной возбудимости. Однако в горле было сухо; попытка посмеяться над собой не удалась. Для подстраховки он завернул иглу во фланель.
     Одиннадцать сорок семь. Норман потянулся за лесой.
     Руки его дрожали, словно он влез по длинному канату на крышу дома. Обычная на вид, леса оказалась омерзительно скользкой, словно покрытой какой-то слизью. Соленый аромат бухты куда-то улетучился, уступил место едкому металлическому запаху. Приехали, сказал себе Норман, осязательные и обонятельные галлюцинации вдобавок к зрительным и слуховым. В ушах его по-прежнему отдавалась Девятая соната.
     Он знал, как заплетать лесу, в этом не было ничего сложного, тем более что она была на удивление мягкой; однако ему не переставало казаться, что его пальцы подчиняются посторонним силам: леса завязывалась в "риф", в "полуштык", в "затяжной" узел - в любой, кроме "беседочного". Пальцы болели, глаза слезились, сопротивление нарастало. Норман вспомнил слова Тэнси в ту ночь, когда она отреклась от колдовства: "В чародействе существует правило реакции, нечто вроде отдачи в пистолете..."
     Одиннадцать пятьдесят две.
     Огромным усилием воли он отогнал мысли и воспоминания и сосредоточился на узле. Пальцы начали двигаться в странном ритме - ритме Девятой сонаты. Все, завязан, голубчик!
     Комната погрузилась в полумрак. Истерическое помутнение зрения, поставил диагноз Норман; к тому же системы энергообеспечения в маленьких городках вечно выкидывают всякие фортели. Почему-то стало очень холодно, так холодно, что ему почудилось, будто он видит пар, который вырывается у него изо рта. И тишина, полная, мертвая тишина. В этой тишине отчетливо разносился стук сердца Нормана, которое лакейски подстраивалось под грохочущую бесовскую музыку.
     И тут, в миг дьявольского, парализующего душу озарения, он понял, что это и есть истинное колдовство. Не вздорная болтовня о нелепых средневековых ухищрениях, не изящные пассы, но изнурительная борьба за то, чтобы удержать в повиновении призванную мощь, лишь символами которой были те предметы, какие лежали перед ним на столе. Норман ощутил, как за стенами номера, снаружи его черепа, за непроницаемыми стенами рассудка собирается и разбухает нечто грозное и смертельно опасное, ожидающее одной-единственной ошибки, чтобы сокрушить его.
     Он не мог поверить. Он не верил. И все же вынужден был поверить.
     Но устоит ли он? Вот вопрос.
     Одиннадцать пятьдесят семь. Без трех минут полночь. Норман принялся складывать принадлежности своего колдовства на лоскут фланели. Игла прильнула к магнетиту. Ну и ну! Они ведь находились в футе друг от Друга! Норман посыпал предметы кладбищенской землей: песчинки шевелились под его пальцами, словно личинки насекомого. Чего-то не хватает. Он порылся в памяти, но та подвела. Он хотел перечитать текст, но порыв неизвестно откуда взявшегося ветерка разбросал кусочки бумаги по столу. Неведомые силы возликовали, Норман уставал тягаться с ними. Схватив наудачу одну бумажку, он различил слова "платины или иридия". Норман раскрутил Ручку, отломил перо и добавил его в груду предметов на фланели.
     Он встал напротив метки на столешнице, означавшей восток; руки его тряслись, как у пьяницы, зубы громко стучали. В комнате было совсем темно, если не считать лучика голубоватого света, который выбивался из-под шторы. Неужели фонари теперь заправляют парами ртути?
     Внезапно фланелевый лоскут начал загибаться наподобие нагретого желатина и сворачиваться с востока на запад, по ходу солнца.
     Норман успел, прежде чем он свернулся до конца, ухватить его за край, а потом - пальцы онемели настолько, что фланель для них словно превратилась в металл, - скатал против солнца.
     Тишина сделалась оглушительной, поглотила даже стук сердца. Норман сознавал: нечто настороженно дожидается его приказа, пребывая в почти полной уверенности, что он не сможет ничего приказать.
     Послышался бой часов. Или то были не часы, а звучало само время? Девять.., десять.., одиннадцать.., двенадцать...
     Язык Нормана как будто прилип к пересохшему небу.
     Слова толпились в горле, будучи не в силах выбраться наружу. Потолок комнаты словно слегка опустился.
     - Останови Тэнси, - выдавил Норман. - Приведи ее сюда.
     Впечатление было такое, будто в Нью-Джерси произошло землетрясение: комната закачалась, пол ушел из-под ног, мрак стал совершенно непроглядным. Стол - или что-то поднимавшееся со стола - ударил Нормана, и он повалился на что-то мягкое.
     Затем все вдруг успокоилось. Так уж заведено: напряжение сменяется вялостью. Свет и звук возвратились.
     Норман лежал поперек кровати, а посреди стола валялся крошечный фланелевый сверток.
     Норман чувствовал себя так, словно перепил на вечеринке или нанюхался кокаина. У него не было ни малейшего желания что-либо делать, он не испытывал никаких эмоций.
     Внешне все осталось прежним. Его приученный к порядку мозг уже взвалил на себя неблагодарный труд объяснить случившееся с научной точки зрения; он сплетал паутину из психозов, галлюцинаций и невозможных совпадений.
     Однако внутри что-то изменилось - уже навсегда.
     Прошло какое-то время.
     В коридоре за дверью послышались шаги. Их сопровождал хлюпающий звук, как будто кто-то шел в промокшей обуви.
     Шаги замерли у двери номера, который занимал Норман.
     Он поднялся, пересек комнату и повернул ключ в замке.
     К серебряной брошке прицепилась бурая водоросль.
     Серое платье было насквозь мокрым; небольшое подсохшее пятно успело покрыться корочкой соли. Сильно запахло морской водой. На лодыжке, обвив перекрученный чулок, висела еще одна водоросль.
     На полу, вокруг туфель, уже образовалась маленькая лужица.
     Норман бросил взгляд на цепочку следов на ковре, которая тянулась до самой лестницы, и увидел пожилого портье. Тот словно обратился в камень: нога его была занесена над верхней ступенькой, а в руках он держал саквояж из свиной кожи.
     - Что происходит? - пробормотал он, заметив, что Норман смотрит на него. - Вы не сказали мне, что ждете жену. А она выглядит так, словно одетая искупалась в бу