естно.
     Норман вздрогнул.
     Тэнси кивнула:
     - Да. И про кафедру, и про студента, который стрелял в тебя, и про ту девушку, Ван Найс. Неужели ты думал, что в Хемпнелле не найдется доброхотов, чтобы поведать мне о столь значительных событиях? - Она усмехнулась. - Не пугайся, я знаю, что не в твоих привычках обольщать любвеобильных секретарш - по крайней мере, невротички не в твоем вкусе. - Она снова посерьезнела. - Все это мелочи, на которые наплевать и забыть. Ты не рассказывал мне о них потому, что опасался, как бы я не кинулась вновь защищать тебя. Правильно?
     - Да.
     - Однако мне кажется, что твое беспокойство имеет более глубокие корни. Я чувствовала вчера и чувствую сегодня, что ты хочешь, но никак не решишься обратиться ко мне за помощью.
     Он помолчал, прежде чем ответить, посмотрел жене в лицо, словно стремясь угадать, что таится под внешней невозмутимостью Тэнси. Хотя она и уверяет его в обратном, ее рассудок скорее всего держится где-то на грани безумия. Одно неосторожное движение, одна необдуманная фраза, и... Как только он умудрился так запутаться в пустяковых трудностях, созданных большей частью его собственным взбудораженным воображением? Лишь несколько дюймов отделяют его от единственной в мире женщины, которая для него что-то значит, женщины с гладким лбом и чистыми серо-зелеными глазами. Он должен отвлечь ее от тех нелепых, смехотворных мыслей, которые осаждают ее столько дней подряд.
     - Если говорить откровенно, - произнес он, - я тревожился за тебя, опасался за твое здоровье. Наверно, это было неразумно - ты ведь все равно ощутила мою тревогу. Но тем не менее я выбрал именно такой путь.
     До чего же легко, подумалось вдруг ему, убедительно лгать тем, кого любишь.
     Тэнси как будто сомневалась.
     - Правда? - спросила она. - Сдается мне, ты что-то скрываешь от меня.
     Он крепко обнял ее, и она улыбнулась.
     - Должно быть, во мне проснулись Макнайты, мои шотландские предки, - сказала она со смехом. - Они были упрямы как бараны. У нас в родне все такие: мы безоглядно увлекаемся, но если излечиваемся, то сразу и полностью. Помнишь моего дядюшку Питера, который в свои семьдесят два года, будучи священником пресвитерианской церкви, сложил с себя сан и порвал с христианством в тот самый день, когда взял да и решил, что Бога не существует.
     Вдалеке басовито прогремел гром.
     Гроза возвращалась.
     - Я рада, что ты беспокоился за меня, - продолжала Тэнси, - что ты обо мне заботишься.
     Она улыбалась, но взгляд ее по-прежнему оставался загадочным, словно хранил какую-то тайну. Поздравляя себя с тем, что довольно успешно выпутался из сложного положения, Норман внезапно сообразил, что в игру, которую он затеял, можно играть и вдвоем. Чтобы ободрить его, Тэнси не задумается умолчать о собственных треволнениях. Выходит, она перехитрила его? С чего он взял?..
     - Не выпить ли нам? - предложила Тэнси. - А потом давай обсудим, стоит тебе в этом году покидать Хемпнелл или нет.
     Он кивнул. Тэнси направилась на кухню.
     Можно прожить с человеком в любви и согласии пятнадцать лет, и все-таки порой он будет приводить тебя в смущение.
     Зазвенели стаканы, послышалось умиротворяющее бульканье.
     Неожиданно, в унисон с раскатом грома, раздался пронзительный вопль. Кричало животное. Норман не успел еще вскочить, как вопль затих.
     Из кухни до задней двери было ближе, поэтому Тэнси чуть опередила мужа.
     В желтом свете из окон дома напротив Норман увидел распростертого на земле Тотема. Голова кота была расплющена чем-то тяжелым.
     Из горла Тэнси вырвалось то ли рыдание, то ли рычание.
     Впрочем, свет выхватил из мрака не только кошачий труп. Норман встал так, чтобы закрыть от Тэнси две глубокие вмятины в асфальте.
     Их проделал, вероятно, тот же камень, который оборвал жизнь Тотема; однако в расположении вмятин было нечто, наталкивавшее на странные мысли, поэтому Норман и загородил их от Тэнси.
     Она огромными от ужаса глазами посмотрела на мужа. В лице ее не было ни кровинки.
     - Ступай в дом, - проговорил он.
     - Ты...
     - Да, - кивнул он.
     Поднявшись по ступенькам, она остановилась:
     - Мерзавцы, какие мерзавцы!
     - Да.
     Тэнси оставила дверь открытой. Мгновение спустя она вынесла на крыльцо подстилку, повернулась и захлопнула за собой дверь.
     Норман закатал тельце кота в подстилку и пошел в гараж за лопатой. Он не стал тратить время на поиски камня, кирпича или иного орудия убийства и предпочел не рассматривать вблизи примятую траву за оградой.
     Когда он принялся копать яму, в небе засверкали молнии. Накинув на мысли узду, чтобы не мешали, Норман работал споро, но без излишней спешки. Вспышки молний становились все ярче, а мрак в промежутках между ними делался все гуще. Ветер закружил в воздухе листву.
     Норман не торопился. Какая ему разница, если молния высветила крупную собаку у парадной двери его дома? По соседству живет немало крупных собак, но все они отличаются добродушием, да и Тотем погиб явно не от собачьих клыков.
     Молния полыхнула ослепительно ярко. Норман мельком увидел, как пес скрылся за углом дома. Пес цвета каменной статуи, ковылявший на негнущихся ногах. Норман быстро задвинул засов.
     Тут он вспомнил, что окна в его домашнем кабинете распахнуты настежь. Скорее! Оно может проникнуть внутрь.

Глава 9

     Когда Норман вошел в гостиную, на лице его не было и следа того смятения, которое переполняло душу. Тэнси сидела на стуле с прямой спинкой и, слегка подавшись вперед, глядела в пространство. Пальцы ее перебирали бечевку.
     Норман закурил.
     - Тебе чего-нибудь налить'? - спросил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал ровно.
     - Спасибо, не надо. Налей себе, - отозвалась она, заплетая и снова расплетая узлы на бечевке.
     Норман опустился в кресло и подобрал брошенную книгу. Со своего места он мог без помех наблюдать за женой.
     Теперь, когда не нужно было ни копать могилу, ни заниматься какой-либо другой механической работой, мысли все настоятельнее требовали к себе внимания. Ему удалось, однако, заключить их в герметичную сферу в глубине своего черепа, где они и вращались, бессильные изменить выражение его лица или воздействовать на те раздумья, которые касались Тэнси.
     Колдовство существует, голосили мысли, заключенные в сфере. Повинуясь ему, нечто соскользнуло с крыши.
     Женщины - ведьмы, что сражаются за своих мужчин.
     Тэнси была ведьмой. Она оберегала тебя, а ты принудил ее прекратить.
     Но тогда, отозвалась вторая половина его мозга, почему она словно не замечает происходящего вокруг? Ведь нельзя же отрицать, что она до недавних пор была весела и счастлива.
     Ты уверен, что она не замечает? Вполне возможно, что, расставшись с колдовскими принадлежностями, она утратила свое ведьминское чутье. Ученый без инструментов - все равно что дикарь: без микроскопа ему не различить бактерий брюшного тифа, без телескопа не увидеть спутников Марса. Его собственные органы чувств могут быть развиты куда хуже, чем у дикаря.
     Запертые в голове мысли жужжали, словно пчелы, которые ищут выход из закупоренного улья.
     - Норман, - произнесла Тэнси, не глядя на мужа, - ты сжег тот амулет в медальоне, правда?
     - Правда, - ответил он после непродолжительного молчания.
     - Я совсем забыла про него. Их было так много.
     Норман перелистнул страницу. Прогремел гром, по крыше дома застучал дождь.
     - Норман, а дневник ты тоже сжег? Ты поступил правильно. Я хотела сохранить его, потому что в нем не было записано заклинаний - одни формулы. Я пыталась убедить себя, что это как бы не считается. Но ты молодец.
     Ты ведь сжег его, да?
     Норман чувствовал себя так, будто они играли в "холодно - горячо" и Тэнси подбиралась все ближе к "горячему". Мысли в сфере торжествующе загудели: миссис Ганнисон взяла-таки дневник. Ей известны защитные чары Тэнси.
     Однако вслух он солгал:
     - Да, сжег. Извини, но мне...
     - Ты был прав, - перебила Тэнси, - от начала и до конца.
     Пальцы ее двигались с потрясающей быстротой, хотя она вовсе не смотрела на бечевку.
     В окне при вспышках молний возникала улица с черными рядами деревьев. Дождь перешел в ливень. Норману почудилось, будто кто-то скребется под дверью. Наверняка послышалось; дождь и ветер производили столько шума, что впору было затыкать уши. Немудрено вообразить себе невесть что.
     Его взгляд задержался на узлах, которые вывязывали неутомимые пальцы Тэнси. То были хитроумные, замысловатые на вид узлы; тем не менее они распадались при одном-единственном рывке. Рассматривая их, Норман вспомнил, с каким прилежанием изучала Тэнси "кошачью колыбельку" индейцев. А еще память услужливо подсказала ему, что при помощи различных узелков первобытные люди поднимали и успокаивали ветер, крепили любовные узы, приканчивали на расстоянии врагов - словом, широко и повсеместно пользовались ими. А парки <Парки - богини судьбы в греческой мифологии.> плели нити судьбы. Чередование узлов на бечевке, ритмические движения рук Тэнси унимали тревогу и как будто обещали безопасность. Если бы узлы не распадались!
     - Норман, - пробормотала Тэнси, не отрываясь от работы, - на какую фотографию Хульды Ганнисон ты хотел взглянуть вчера вечером?
     На мгновение ему стало страшно. Она близко, очень близко. В игре в таких случаях уже кричат: "Горячо!"
     В этот миг отчаянно заскрипели доски парадного крыльца: что-то массивное перемешалось вдоль фасада.
     Сфера, где томились возбужденные мысли, начала поддаваться их напору. Здравомыслие оказалось словно между молотом и наковальней. Норман легонько стукнул сигаретой по краю пепельницы.
     - На снимок крыши Эстри-холла, - ответил он небрежно. - Ганнисон сказал мне, что у Хульды много подобных фотографий, вот я и попросил ее показать, если можно так выразиться, образец.
     - На нем присутствует какое-то существо? - Узлы появлялись и пропадали в долю секунды. Внезапно Норману почудилось, будто пальцы Тэнси крутят не только бечевку; у него возникло странное ощущение: словно узлы непонятным образом создают своего рода индукцию; так электрический ток, двигаясь по искривленному проводу, порождает многослойное магнитное поле.
     - Нет, - сказал он, заставляя себя улыбнуться, - если не считать парочки каменных драконов.
     Норман не сводил взгляда с бечевки. Порой она как будто сверкала, словно в ней имелась металлическая нить. Раз обычные узлы на обычных веревках могут служить колдовским целям, повелевать, например, ветрами, то на что способна бечевка с металлом внутри? Притягивать молнии?
     Оглушительно прогрохотал гром. Должно быть, молния ударила где-то по соседству. Тэнси не пошевелилась.
     - Прямо ураган, - буркнул Норман. Неожиданно к замирающим вдали раскатам грома добавился новый звук: чавкнула сырая земля под окном, которое находилось за спиной Нормана.
     Он встал и, хотя ноги его не слушались, сделал несколько шагов по направлению к окну, словно для того, чтобы выглянуть наружу. Проходя мимо Тэнси, он заметил, что ее пальцы плетут узел, похожий на диковинный цветок, с семью петлями вместо лепестков. Глаза Тэнси были пусты, как у сомнамбулы. Норман загородил собой окно.
     Следующая вспышка молнии высветила то, что он и рассчитывал увидеть. Тупорылая морда прильнула к стеклу, задние лапы наполовину согнулись перед прыжком.
     Заключенные в сфере мысли вырвались на волю и мгновенно заполонили весь мозг, поглотив остатки здравого смысла.
     Норман оглянулся. Руки Тэнси замерли. Между ними повис причудливый семилепестковый узел.
     Отворачиваясь, он краешком глаза уловил движение: лепестки дрогнули, но узел сохранил форму.
     На улице сделалось светло как днем. Ослепительная молния вонзилась в росший напротив дома вяз и разделилась на три или четыре серебристые стрелы, которые перелетели через улицу и воткнулись в поднявшегося на дыбы перед окном каменного дракона.
     Норману показалось, что он угодил под оголенный провод.
     В мозгу его, словно выжженная там, запечатлелась невероятная картина: стрелы молнии поражают дракона, как будто влекомые к нему неведомой силой.
     Мысли, которые лишь недавно обрели свободу, исчезли неизвестно куда.
     Норман судорожно сглотнул. Хриплый смех, которым он разразился, заглушил отзвуки громового раската. Он распахнул окно, схватил настольную лампу, сорвал с нее абажур и высунулся на улицу.
     - Погляди, Тэнси! - крикнул он, давясь от смеха. - Погляди, что натворили эти чокнутые студенты! Наверно, я здорово разозлил их, если они приволокли сюда эту штуку! Ну и ну! Придется утром звонить в строительное управление, чтобы ее увезли.
     Дождь хлестал ему в лицо, в ноздри ударил запах разогретого металла. Он ощутил на своем плече руку Тэнси.
     Дракон стоял у стены, массивный и неподвижный, как и положено неорганическому образованию. Каменное тело в некоторых местах почернело и сплавилось.
     - Снова совпадение? - выдохнул Норман. - Молния попала именно в него!
     Подчиняясь внезапному побуждению, он протянул руку и коснулся дракона. Пальцы его ощутили грубую поверхность, и он будто поперхнулся собственным смехом.
     - Eppur si muove, - пробормотал он так тихо, что даже Тэнси рядом не услышала. - Eppur si muove.

Глава 10

     Вид, в котором Норман на следующий день появился на занятиях, подходил скорее солдату, утомленному вереницей непрерывных боев, нежели профессору Хемпнелла.
     Спал он долго и без сновидений, однако выглядел так, словно валится с ног от усталости и нервного истощения.
     Впрочем, так оно и было на самом деле. Даже Гарольд Ганнисон поинтересовался, что случилось.
     - Ничего, - ответил Норман. - Просто лень обуяла.
     Ганнисон скептически усмехнулся:
     - Вы слишком много работаете, Норм, и гробите себя.
     Советую пересмотреть режим. Ваша работа отнюдь не проголодается, если вы будете кормить ее восемь часов в день.
     - Опекуны - странные люди, - продолжил он с напускным безразличием. - А Поллард в известном смысле больше политик, чем педагог. Однако он добывает деньги, а иначе кому понадобились бы президенты колледжей?
     Норман был благодарен Ганнисону за столь тактичное соболезнование по поводу уплывшей от него кафедры социологии, поскольку понимал, каких усилий стоило Гарольду хоть в чем-то покритиковать Полларда. Но его будто отделяла от Ганнисона и от многочисленных студентов в ярких одеждах высокая стеклянная стена.
     Единственное, что ему хотелось, да и то довольно смутно, - продлить состояние отупелости, в котором он пребывал со вчерашнего вечера, и ни о чем не думать.
     Думать опасно, твердил он себе, опаснее, чем сидеть на атомной бомбе. Он чувствовал, как роятся в мозгу мысли - безвредные, пока к ним не прислушиваешься, но чреватые угрозой душевному здоровью.
     Одна из них осталась в сознании с прошлой ночи.
     Норман был рад, что ему удается не подпускать ее.
     Другая относилась к Тэнси: чем вызвано ее бурное веселье за завтраком?
     Третья была запрятана так глубоко, что он видел мысленным взором лишь часть ее округлой поверхности. Он знал, что она связана с тем яростным, разрушительным чувством, какое он неоднократно ощущал вчера, и догадывался, что ее ни в коем случае нельзя трогать. Она размеренно подрагивала, словно омерзительное чудище, что дремлет в болотной жиже.
     Четвертая касалась "ладошек" - "ладошек" во фланелевых перчатках.
     Пятая - крохотная, но очень важная, - содержала какие-то сведения насчет карт.
     Всего же мыслей было неисчислимое множество.
     Норман попал в положение героя древней легенды, которому предстоит пройти длинным и узким коридором, избегая прикосновения к ядовитым стенам.
     Он понимал, что не сможет бесконечно увиливать от мыслей, но мало ли что произойдет за то время, пока он в силах избегать встречи с ними?
     День выдался под стать его сверхъестественно мрачному настроению. Вместо холодов, которые, казалось, предвещала гроза, в воздухе запахло летом. Резко возросло число прогулов. Те же студенты, которые добирались-таки до аудиторий, витали в облаках и демонстрировали все прочие признаки весенней лихорадки.
     Один лишь Бронштейн сумел устоять и не разомлеть.
     Он то и дело отводил в сторонку, по двое или по трое, других студентов и о чем-то оживленно шептался с ними.
     Норман вскоре выяснил, что он подбивает сокурсников обратиться к президенту с ходатайством о переизбрании Соутелла. Подозвав Бронштейна, Норман выговорил ему и предложил прекратить свою деятельность, но тот отказался. Похоже было, впрочем, что никто не откликнулся на его призыв.
     Лекция Нормана была вялой и монотонной. Он удовлетворился тем, что преобразовал свои заметки в полновесные предложения, затратив на это минимум умственных усилий. Одни студенты записывали его слова, другие, судя по движениям их ручек, лениво чертили некие абстрактные фигуры. Две девушки тщились изобразить чеканный профиль президента студенческого братства, который сидел во втором ряду. Норман заметил, как наморщились их лобики, когда они уловили обрывок лекции; однако морщины тут же разгладились, и девушки вернулись к прерванному занятию.
     Норман загонял неотвязные мысли в самые темные уголки своего сознания. Откровенно говоря, мыслями их назвать было трудно; скорее это были отдельные слова, вызывавшие к жизни смутные образы, точь-в-точь как в ассоциативном тесте.
     Он вспомнил расхожую шутку: мол, лекцией именуется процесс переноса содержимого профессорской записной книжки в тетради студентов, который одинаково бесполезен для обеих сторон. Отсюда было рукой подать до мысли о мимеографии.
     Мимеография. Маргарет Ван Найс. Теодор Дженнингс. Пистолет. Подоконник. Галилей. Надпись (ну-ка, прочь отсюда! Запретная территория).
     Один сон наяву сменился другим. Дженнингс. Ганнисон. Поллард. Президент. Император. Императрица. Жонглер. Башня. Повешенный... Стой! Ни шагу дальше!
     День продолжался. Сны наяву постепенно приобретали однообразную расцветку.
     Пистолет. Нож. Серебро. Разбитое стекло. Гвоздь. Столбняк.
     После лекции Норман засел в кабинете и сознательно завалил себя всякими мелкими делами, да так, что временами забывал, чем вообще занимается. Однако сны наяву не отпускали его.
     Война. Искалеченные тела. Увечья. Убийства. Веревка.
     Повешенный (опять не туда!). Газ. Пистолет. Яд.
     Они были цвета крови и смерти.
     Норман все отчетливее ощущал ритмичное дыхание чудовища в глубинах своего мозга - чудовища, что грезило о кровавой бане и прохладной болотной жиже. Он был бессилен одолеть эту тварь. Ему чудилось, будто он неосторожно ступил ногой в топь и та потихоньку, незаметно засасывает его и вскоре поглотит без следа.
     По дороге домой Норман столкнулся с мистером Карром.
     - Добрый вечер, Норман, - поздоровался тот, приподнимая панаму и заодно вытирая ею лоб, который почти сливался со значительных размеров лысиной.
     - Добрый вечер, Линтикум, - отозвался Норман, размышляя, какой нужно отрастить ноготь, чтобы, как следует заточив его, человек мог взрезать им себе вены.
     Мистер Карр провел платком по шее ниже бородки.
     - Я в восторге от бриджа, - сказал он. - Может быть, нам четверым собраться вместе, когда наши дамы в следующий четверг отправятся на встречу преподавательских жен? Мы с вами сядем друг против друга и будем разыгрывать партии прямо по Калбертсону. Мне надоело все время играть по Блэквуду <Калбертсон и Блэквуд - авторы популярных учебников по бриджу.>.
     Норман кивнул, однако думал он о том, что люди научились в крайних обстоятельствах проглатывать языки, обрекая себя тем самым на смерть от удушья. Он попытался приструнить расшалившийся рассудок. Подобные мысли годились разве что для палача из концентрационного лагеря. Но у него ничего не вышло. Дыхание чудовища сделалось оглушительно громким. Мистер Карр вежливо кивнул на прощание и свернул в сторону. Норман пошел быстрее, как будто ядовитые стены прохода, которы