й психологии, в повышенной приспособляемости к обстоятельствам.
     Во всяком случае, она поступила разумно. И это тоже вполне в духе Тэнси. Всегда откровенная, всегда готовая, по большому счету, мыслить здраво. А если бы вместо нее ему надо было бы убеждать другую женщину? Брр!.. Всегда - какая еще? - рассудительная, вот только порой на нее находит.
     Тут несомненная вина окружающей обстановки. В Хемпнелле трудно не заработать себе невроз, а будучи в положении профессорской жены - и подавно. Ему давно уже следовало осознать, какую тяжесть она на себя взвалила, и помочь ей, но - она так ловко дурачила его! И потом, он вечно забывал, как глубоко задевают женщин неизбежные сплетни и интриги. В отличие от своих мужей они не могут укрыться в тихих, уютных мирках математики, микробиологии и тому подобного.
     Норман улыбнулся. В конце разговора Тэнси обронила странную фразу. По ее словам, Ивлин Соутелл, жена Гарольда Ганнисона и старая миссис Карр тоже ведьмы, причем из разряда тех, что занимаются зловещей черной магией. По правде говоря, тому, кто достаточно близко знаком с ними, поверить в это проще простого. Кстати, вот идея, достойная пера умного писателя-сатирика! Нужно лишь немного развить ее, представить большинство женщин как сведущих во всех тонкостях колдовского ремесла ведьм, которые ведут между собой непрерывную войну, творя заклинания и расстраивая чары противника, а их ослепленные реальностью мужья тем временем вершат свои никчемные делишки. Так, Барри написал "Что должна знать всякая женщина", чтобы показать, что мужчины никогда не догадываются, кем бы они были без поддержки женщин. При такой-то слепоте где мужчинам сообразить, что их благоверные сознательно прибегают к колдовству!
     Улыбка Нормана сама собой перешла в кислую гримасу.
     Он словно лишь сейчас понял, что Тэнси на деле верила, по меньшей мере наполовину, во все эти бредни. Он облизал губы. Без сомнения, ему предстоит пережить множество неприятных моментов, когда его будут одолевать непрошеные воспоминания. После сегодняшних событий сие неизбежно.
     Но все равно - худшее уже позади.
     Он погладил Тотема, который не сводил зачарованного взгляда с огня.
     - Пошли спать, старина. Время, должно быть, около двенадцати. Нет, четверть первого.
     Он сунул часы обратно в карман, и тут пальцы его левой руки коснулись медальона, прикрепленного к другому концу цепочки.
     Норман взвесил на ладони золотое сердечко, подаренное когда-то Тэнси. Не слишком ли оно тяжелое для такого рода вещиц? Он подцепил ногтем крышку медальона.
     Пальцы были чересчур неуклюжими, чтобы извлечь наружу фотографию Тэнси; повозившись, Норман наконец додумался подсунуть под край снимка острие карандаша.
     На дне медальона лежал крошечный фланелевый пакетик.
     Женщина! Вот так всегда: внешне покорилась, а хоть малость, но припрятала!
     Может, она запамятовала...
     Он швырнул пакетик в камин. Фотография упала на уголья, вспыхнула и сгорела в мгновение ока. Норман успел только заметить, как почернело на ней лицо Тэнси.
     Пакетик оказался более стойким. Сперва его поверхность приобрела желтоватый оттенок опаленного ворса, потом появился дрожащий язычок пламени.
     Одновременно, несмотря на то, что от огня по-прежнему исходило тепло, тело Нормана пронизал холод. В комнате как будто потемнело. Он услышал негромкое урчание, словно где-то глубоко под землей трудились могучие машины.
     Ему почудилось вдруг, что он стоит нагой и безоружный перед неким враждебным и чужеродным существом.
     Тотем пристально вглядывался в тени в дальнем углу.
     Неожиданно он зашипел и метнулся вон из комнаты.
     Норман понял, что дрожит. Реакция на нервное возбуждение, сказал он себе. Должно быть, переутомился.
     Пламя угасло, оставив после себя тлеющие угольки.
     Оглушительно зазвонил телефон.
     - Профессор Сейлор? Я полагаю, вы надеялись, что никогда обо мне не услышите? Я звоню вам потому, что имею обыкновение растолковывать людям, кем бы они ни были, свои намерения; для отдельных личностей это, впрочем, совершенно излишне.
     Норман отнял трубку от уха. Слова звонившего никак не вязались с тоном, каким он их произнес. Нужно тренироваться добрых полчаса, чтобы так вопить...
     - Вот что я хочу сказать тебе, Сейлор. Мне наплевать, что вы там решили. Я не собираюсь покидать Хемпнелл. Я буду требовать переэкзаменовки, и тебе известно, почему!
     Норман узнал голос. Он увидел мысленным взором бледное, неестественно узкое лицо с вечно надутыми губами и глазами навыкате под копной спутанных рыжих волос.
     - Слушайте, Дженнингс, - перебил он, - если вы считаете, что с вами обошлись несправедливо, почему вы смолчали два месяца назад, когда были объявлены результаты?
     - Почему? Да потому что ты пустил пыль мне в глаза!
     Как же, прямодушный профессор Сейлор! Теперь-то я сообразил, что к чему. Ты всегда затирал меня, потешался надо мной на конференциях, скрыл, что я могу завалить твой предмет, выбирал для тестов вопросы из тех лекций, которые я пропустил, третировал меня, потому что расходился во взглядах на политику с моим отцом, потому что я не похож на твоего любимчика Бронштейна! Но теперь...
     - Дженнингс, да будьте же благоразумны. В прошлом семестре вы завалили целых три предмета.
     - Ну да, ты везде под суетился. Ты настроил против меня остальных преподавателей, заставил их смотреть на меня как на безнадежного идиота, заставил...
     - И вы утверждаете, что догадались обо всем только сейчас?
     - Да! Меня как осенило. О, ты был хитер, очень хитер.
     Ты задабривал меня, а иногда мог и припугнуть, ты пользовался то кнутом, то пряником. Но стоило мне заподозрить, что тут что-то неладно, как я разгадал твой план.
     Все, все сходится на тебе!..
     - А как относительно того, что перед Хемпнеллом вас отчислили за неуспеваемость из двух других колледжей?
     - Ага! Я знал, что ты был предубежден против меня с самого начала!
     - Дженнингс, - проговорил Норман устало, - я достаточно послушал вас. Если у вас есть жалобы, обратитесь к декану Ганнисону.
     - Иными словами, ты отказываешься помочь мне?
     - Именно так.
     - Ты не передумаешь?
     - Нет, не передумаю.
     - Хорошо, Сейлор. Но смотри в оба! Смотри в оба, Сейлор! Смотри!
     В трубке послышались короткие гудки. Норман аккуратно положил ее на рычаг. Черт бы побрал родителей Теодора Дженнингса! Не потому, что они были лицемерными, тщеславными, чванливыми ничтожествами, не потому, что они принадлежали к числу махровых реакционеров, а потому, что из-за своей непомерной гордыни всеми правдами и не правдами старались пропихнуть через колледж впечатлительного и эгоистичного сыночка, такого же скудоумного, как они сами, но не наделенного ни в малейшей степени их житейской мудростью и смекалкой. И будь неладен президент Поллард, который не устоял перед их богатством и политическим влиянием и принял этого паршивца в Хемпнелл, прекрасно зная, чем это обернется.
     Норман закрыл камин ширмой, выключил в гостиной свет и вышел было в коридор.
     Телефон зазвонил снова. Норман с любопытством поглядел на него, потом снял трубку:
     - Алло?
     Ответом ему было молчание. Он подождал, подул в микрофон.
     - Алло? - повторил он.
     В трубке по-прежнему молчали. Он уже хотел повесить ее, когда уловил на другом конце провода слабый звук - неровное, прерывистое дыхание.
     - Кто, это? - спросил он резко. - У телефона профессор Сейлор. Пожалуйста, говорите.
     Звонивший упорно не желал отзываться.
     И вдруг из черной трубки донеслось одно-единственное слово, произнесенное медленно и с запинкой низким женским голосом, исполненным невыразимой страсти:
     - Дорогой!
     Норман судорожно сглотнул. Этот голос был ему незнаком. Прежде чем он сумел сказать что-либо членораздельное, женщина заговорила снова, быстрее, но все также страстно:
     - О Норман, я так рада, что набралась смелости позвонить тебе! Я готова, дорогой, я готова. Приходи ко мне.
     - Правда"? - Норман не знал, что думать. Ему внезапно показалось, что он уже слышал раньше похожие интонации, сталкивался с похожим построением фраз.
     - Приди ко мне, любимый, приди ко мне. Забери меня туда, где мы будем одни, совсем одни. Я отдамся тебе, я буду твоей рабыней. Повелевай мной, делай со мной что пожелаешь.
     Норману хотелось расхохотаться, однако на сердце у него было неспокойно. Конечно, приятно выслушивать такие признания, но все-таки в звонке было что-то от розыгрыша. Может, кому-то вздумалось пошутить"?
     - Милый, я лежу на диване и говорю с тобой, и на мне нет никакой одежды. Рядом с моей кроватью стоит лампа с розовым абажуром. О, забери меня с собой на необитаемый тропический остров. Мы там будем любить друг друга. Я укушу тебя, ты укусишь меня, а потом мы бросимся в море, залитое лунным светом, а вокруг по воде будут плавать белые лепестки...
     Конечно, шутка, иного просто быть не может, решил он с полуосознанным сожалением. Неожиданно он догадался, кто способен разыгрывать его таким образом.
     - Приди же, Норман, приди и забери меня во тьму, - продолжал сладострастный голос.
     - Ладно, приду, - ответил он. - А когда мы отзанимаемся любовью, я включу свет и спрошу: "Мона Ателл, тебе не стыдно?"
     - Мона? - взвизгнул голос. - Ты сказал - "Мона"?
     - Ну да, - усмехнулся Норман. - Ты единственная актриса, единственная женщина, которую я знаю, способная изобразить столь знойный темперамент. А как бы ты поступила, если бы трубку сняла Тэнси? Начала бы подражать Хамфри Богарту? Как там Нью-Йорк? Гуляете? Что пьем?
     - Пьем? Норман, ты не узнал меня?
     - Конечно, узнал. Ты Мона Ателл. - Однако он засомневался. Затянутые шутки были отнюдь не во вкусе Моны. К тому же голос в трубке, который он точно слышал раньше, делался все выше и выше.
     - Значит, ты действительно не узнаешь меня?
     - Боюсь, что нет, - ответил он довольно резко, в тон вопросу.
     - В самом деле?
     Норман почувствовал, что, эти три слова предвещают бурю, но ему надоело сдерживать себя.
     - Нет! - бросил он.
     И едва не оглох от раздавшегося на том конце провода истошного вопля:
     - Ах ты, дрянь! Мерзавец! После всего, что ты сделал со мной! Значит, не ты изводил меня, не ты раздевал меня взглядом?
     - Послушайте...
     - Знойный темперамент! Да ты.., паршивый учителишка! Ступай к своей Моне! Ступай к своей задаваке-жене!
     Чтоб вам всем троим жариться в аду на сковородке!
     Услышав короткие гудки, Тотем, с интересом внимавший разговору, отвернулся. Криво улыбаясь, Норман положил трубку. Вот тебе и безмятежная профессорская жизнь!
     Он попытался определить, кто из знакомых женщин может сгорать от любви к нему, но ничего не достиг. Пожалуй, мысль насчет Моны Ателл была вполне здравой. Мона не задумалась бы позвонить из Нью-Йорка, если бы ей взбрело в голову разыграть Сейлоров. Она обожала подобные развлечения, особенно на вечеринках после представления.
     Однако шутки свои она обычно заканчивала по-иному. Ей нужно было, чтобы смеялись все.
     Может статься, объявился другой шутник.
     А вдруг это не шутка... Норман пожал плечами. Сущий бред! Надо рассказать Тэнси, повеселить ее. Он направился в спальню.
     У двери в комнату он застыл как вкопанный. Лишь сейчас к нему вернулась память о том, что случилось днем.
     За звонками он начисто позабыл о переполохе, который сам и устроил.
     Он поглядел на телефон. В доме было очень тихо.
     Внезапно у него мелькнула мысль, что, если вдуматься, эти два звонка в столь поздний час - нечто большее, чем простое совпадение.
     Впрочем, ученый должен придерживаться фактов.
     Тэнси крепко спала.
     Он потушил свет в холле и лег в постель.

Глава 4

     На следующее утро, шагая привычной дорогой к колледжу, Норман неожиданно остро почувствовал, насколько искусственна хемпнелловская готика. Эта вычурная архитектура - всего-навсего ширма, за которой бушуют страсти по поводу низкой зарплаты и слишком обременительных административных обязанностей, а истинно научная мысль задыхается под грузом житейских забот; ширма, за которой студенты с готовностью укрываются от знаний ради земных утех, пускай даже неуклюжих, суматошных и довольно-таки дешевых. Но как знать, может, именно для того и воздвигли в былые годы высокое здание с башенками неведомые святые отцы.
     На улице было пусто, если не считать нескольких человек впереди, но пройдет три или четыре минуты - и из церкви вырвется на волю буйная студенческая орда, нахлынет разноцветной волной ярких свитеров и жакетов.
     Едва лишь Норман собрался перейти улицу, как из-за угла вывернул грузовик. Норман с отвращением попятился.
     Он не имел ничего против легковых автомобилей - куда от них денешься в нашем пропахшем бензином мире? - однако грузовики, рычащие громады, внушали ему чуть ли не суеверный страх.
     Он огляделся по сторонам и заметил позади себя студентку, которая то ли опоздала на богослужение, то ли вообще пренебрегла им. Присмотревшись, он понял, что видит миссис Карр, и решил подождать ее.
     Ошибка его была вполне простительной. Несмотря на свои семьдесят лет, седовласая деканша женского отделения сумела сохранить девическую стройность фигуры.
     Походка у нее была изящная, почти летящая. Только приглядевшись, можно было различить на ее лице многочисленные морщины. В поведении миссис Карр не было ни свойственного молодым девушкам жеманства, ни подчеркнуто сексуального внимания к мужчинам; однако мнилось, что она жадно поглощает юность и свежесть, впитывает их всеми порами своего тела.
     Похоже, подумалось Норману, среди преподавателей Хемпнелла процветает культ юности, особая форма великого американского культа юности, родственное вампиризму наслаждение молодостью...
     Приветствие миссис Карр прервало нить его размышлений.
     - Как поживает Тэнси? - спросила деканша. В голосе ее слышалась такая забота, что Норман даже удивился: ему всегда казалось, что миссис Карр не сильно интересуется личной жизнью профессорского состава. Хотя на то она и деканша женского отделения, чтобы справляться о здоровье женщин.
     - Нам так не хватало ее на последней встрече преподавательских жен, - продолжала между тем миссис Карр. - Сколько же в ней веселья! А оно нам сегодня просто необходимо.
     Солнце отражалось в толстых стеклах ее очков над румяными, словно спелое яблоко, щеками. Она положила руку на локоть Нормана.
     - Хемпнелл ценит Тэнси, профессор Сейлор.
     "Еще бы вам ее не ценить!" - чуть не сорвалось у Норманас языка.
     - Мне кажется, заслуженно, - отозвался он вежливо, мысленно усмехнувшись. Десять лет назад миссис Карр была активисткой клуба "Эти Сейлоры разлагают молодежь".
     Миссис Карр звонко рассмеялась.
     - Мне нужно спешить на конференцию, - проговорила она. - Но помните, профессор Сейлор, что Хемпнелл ценит и вас тоже.
     Он поглядел ей вслед, размышляя, не означает ли последняя фраза, что его надежды занять вакантную должность на кафедре социологии близки к осуществлению.
     Потом пересек улицу и направился к Мортон-холлу.
     Едва Норман вошел в свой кабинет, зазвонил стоявший на столе телефон. Норман снял трубку и услышал голос Томпсона, ответственного за связи с общественностью. Это был, пожалуй, единственный административный пост, который не сочли возможным доверить кому-нибудь из профессоров.
     Томпсон поздоровался в своей обычной манере - тепло, даже несколько чересчур. Норман в который уже раз поймал себя на мысли, что его коллега был бы куда счастливее, торгуя, скажем, мылом или косметикой. Потребовалась бы процедура психоанализа, чтобы выявить, что заставляет Томпсона цепляться за академический мир. Впрочем, он не одинок в своем влечении.
     - У меня к вам деликатное дельце, - сказал Томпсон.
     Иногда у Нормана складывалось впечатление, что тот коллекционирует трудности такого рода. - Только что мне звонил один из членов опекунского совета. До него дошли весьма странные слухи - откуда именно, он не пожелал сообщить - относительно вас и миссис Сейлор. Будто бы на рождественских каникулах вы, будучи в Нью-Йорке, побывали на вечеринке, которую устраивали знаменитые, но известные своей.., гм.., веселостью актеры.
     Знаете, по-моему, это не очень-то правдоподобно. Якобы вы кутили ночь напролет, а потом был импровизированный спектакль в ночном баре и что-то связанное с академической мантией и.., э-э.., некой стриптизеркой. Я пообещал разобраться. Но, разумеется, я подумал.., может, вы...
     - Представлю опровержение? Извините, но не получится. К сожалению, все так и было на самом деле.
     - Да?.. Понятно. Ну что ж, - Томпсон вздохнул. - Тогда я вам скажу вот еще что. Опекун - Феннер - был в страшном гневе. Он так кричал, что у меня в ушах звенело. Послушать его, актеры сплошь пьяницы и развратники.
     - Ну, что касается Моны и Велби Ателлов, тут он прав в первом и ошибается во втором. Они по-своему верны друг другу. Вообще, любопытная пара! Я вас как-нибудь с ними познакомлю.
     - О... Конечно, конечно, - проговорил Томпсон. -"Всего доброго.
     Прозвенел звонок, возвещавший о начале занятий.
     Норман бросил на стол обсидиановый нож, которым пользовался, распечатывая почтовые конверты, отодвинул стул и поднялся, слегка раздраженный очередным проявлением маразматической чопорности Хемпнелла. Не то чтобы он предпринимал какие-то попытки, стремясь скрыть свое присутствие на вечеринке у Ателлов, которая, кстати говоря, вышла немного сумасброднее, чем он предполагал. Однако Норман не рассказывал о ней ни единой живой душе в колледже. И вот на тебе, пожалуйста, через столько-то месяцев!
     В окно кабинета виднелся гребень крыши Эстри-холла, как бы рассекавший стекло по диагонали. На нем восседал не слишком крупный дракон - разумеется, статуя.
     Норману вновь пришлось убеждать себя, что события прошлого вечера ему вовсе не приснились. Рассудок отказывался мириться с ними. Но, между прочим, средневековые суеверия Тэнси ничуть не диковинней архитектуры Хемпнелла, всех этих горгулий и остальных чудовищ, которые призваны были отпугивать злых духов. Прозвенел второй звонок, и Норман вышел из кабинета.
     Когда он появился в аудитории, шум мало-помалу утих. Норман попросил одного из студентов объяснить, почему родственные связи считаются признаком племенной организации, потом потратил пять минут на приведение в порядок собственных мыслей и на то, чтобы отметить опоздавших и отсутствующих. Стоявший у доски запутался в схемах брачных групп; Бронштейн, студент-отличник, весь извертелся, показывая, что надо вызвать его. Норман пригласил высказываться и в конце концов добился того, что завязался оживленный спор.
     Самоуверенный президент студенческого братства, который сидел во втором ряду, произнес:
     - Всякая первобытная социальная организация, в отличие от современной, основана на невежестве, традиции и суеверии.
     Норман оседлал своего конька. Он разбил защитника современного общества в пух и прах, подробно разобрав его точку зрения, сравнив студенческие братства и первобытные "дома молодых", описав принятые там и тут обряды инициации <Инициации - обряд посвящения в мужчины у первобытных племен. - Здесь и далее примечания переводчика.>, а потом пустился рассуждать на тему, какими показались бы наши нынешние привычки и обычаи гипотетическому этнологу откуда-нибудь с Марса. Мимоходом он упомянул о сходстве между женскими землячествами в университетах и существовавшим у первобытных племен правилом отделять девушек по достижении ими половой зрелости от юношей.
     Время перестало существовать. Увлекшись, Норман приводил пример за примером культурного отставания во всем, от требований этикета до системы мер и весов. Он говорил такие интересные вещи, что проснулся даже вечно сонный студент в последнем ряду.
     - Да, мы привнесли кое-какие нововведения, главное среди которых - систематическое применение научного метода, но примитивная основа никуда не делас