елек и чистоту  трико
телесного цвета. У нее было оправдание: она рано лишилась матери.
   Отложив на несколько минут визит к Ла Сорелли, Филипп спешил за Раулем по
коридору, который вел к комнате Кристины. Коридор  этот  сегодня  был  полон
людьми как никогда. Все  в  Опере  горячо  обсуждали  успех  Кристины  и  ее
обморок. Певица все еще не пришла в себя, и послали за доктором. Тот как раз
направлялся в артистическую, с трудом прокладывая себе дорогу  сквозь  толпу
поклонников. Рауль шел за ним, почти наступая ему на пятки.
   Доктор и Рауль вошли в комнату Кристины одновременно.  Доктор  оказал  ей
первую помощь, и она наконец открыла глаза. Филипп был частью плотной толпы,
стоявшей перед дверью.
   - Не думаете ли вы, доктор, что эти господа должны  покинуть  комнату?  -
спросил Рауль с невероятной дерзостью. - Здесь ужасно душно.
   - Вы правы, - согласился доктор и заставил выйти из помещения всех, кроме
Рауля и служанки.
   Та смотрела на Рауля широко раскрытыми  глазами,  полными  смущения.  Она
никогда до этого не видела этого юношу, но она не осмелилась спросить его ни
о чем.
   Доктор же предположил, что, поскольку  этот  молодой  человек  действовал
таким образом, он, вероятно,  имеет  на  это  право.  Так  Рауль  остался  в
комнате, наблюдая, как к Кристине возвращается сознание, в то время как даже
Дебьенн и Полиньи,, пришедшие выразить ей свое восхищение, были отодвинуты в
коридор вместе с другими мужчинами во фраках.
   Граф  Филипп  де  Шаньи,  также  изгнанный  из  комнаты,  громко  смеясь,
воскликнул:
   - Ох плут! Плут!
   Затем подумал: "Доверяй после этого тихоням. Однако он настоящий  Йаньи!"
Граф направился к артистической уборной Ла Сорелли,  но  та  уже  спускалась
вниз со своими напуганными подругами, и они встретились, о чем я уже говорил
в начале этой главы.
   В своей артистической комнате Кристина сделала глубокий вздох, ответом на
который был стон. Она повернула голову  и,  увидев  Рауля,  вздрогнула.  Она
посмотрела на доктора, улыбнулась ему, затем взглянула на служанку  и  опять
на Рауля.
   - Кто вы, мсье? - спросила она слабым голосом. Юноша опустился на  колено
и пылко поцеловал ее руку.
   - Мадемуазель, - сказал он, - я тот маленький мальчик,  который  вошел  в
море, чтобы достать ваш шарф.
   Кристина опять посмотрела на доктора и служанку, и все  трое  засмеялись.
Рауль, покраснев, поднялся.
   - Мадемуазель, поскольку вам доставляет удовольствие не признавать  меня,
я хотел бы сказать вам кое-что наедине, очень важное.
   - Вы не могли бы подождать, когда мне станет лучше? - произнесла  девушка
дрожащим голосом. - Вы очень добры..
   - Простите, мсье, но вы должны покинуть нас, -  сказал  доктор  со  своей
самой любезной улыбкой. - Я должен позаботиться о мадемуазель Доэ.
   - Я не больна, - резко сказала Кристина с энергией,  настолько  странной,
насколько и неожиданной. Она встала и быстро  провела  рукой  по  глазам.  -
Благодарю вас, доктор, но теперь мне надо побыть одной. Пожалуйста, оставьте
меня. Я очень волнуюсь.
   Доктор пытался протестовать, но, видя волнение  своей  пациентки,  решил,
что лучше всего предоставить ей возможность делать так, как  она  хочет.  Он
ушел вместе с Раулем, который смущенно остался стоять в коридоре.
   - Я не узнаю ее сегодня, - заметил доктор. - Она обычно такая спокойная и
нежная...
   И он ушел.
   Рауль остался в одиночестве. Коридоры  уже  опустели.  В  комнате  отдыха
балерин, очевидно,  началась  церемония  проводов.  Подумав,  что  Кристина,
вероятно, тоже пойдет туда, Рауль  ждал.  Он  отступил  в  желанную  темноту
дверного проема, по-прежнему чувствуя ужасную боль в том месте, где было его
сердце.
   Внезапно дверь артистической уборной Кристины открылась, и  оттуда  вышла
служанка с пакетами в руках.
   Рауль остановил ее и спросил, как  чувствует  себя  ее  хозяйка.  Девушка
засмеялась и ответила, что Кристина чувствует себя вполне нормально,  но  он
не должен беспокоить ее, потому  что  она  хочет  побыть  одна.  И  служанка
поспешно удалилась.
   В  разгоряченном  сознании  Рауля  мелькнула  безумная  мысль:  Кристина,
очевидно, решила остаться одна, чтобы видеть его. Он же  сказал,  что  хочет
поговорить с ней наедине. Едва  дыша,  он  направился  обратно  к  двери  ее
комнаты и уже поднял руку, чтобы постучать, но тут же ее опустил. Он услышал
резкий мужской голос, доносившийся из комнаты: "Кристина, вы  должны  любить
меня".
   И голос Кристины, дрожащий и полный слез, ответил:
   "Как вы можете говорить это мне? Ведь я пою только для вас!" Услышав  эти
слова, Рауль  вынужден  был  прислониться  к  двери.  Его  сердце,  которое,
казалось, исчезло навсегда, вернулось к нему вновь и колотилось так  громко,
что слышно было во всем коридоре. Если его сердце так стучит, его  же  могут
услышать, мелькнула мысль, дверь отворится, и  его  постыдно  пошлют  прочь.
Боже, что за положение: он, де Шаньи, подслушивает у  двери!  Рауль  положил
обе руки на сердце, чтобы успокоить его. Но сердце -  не  собачья  пасть,  и
даже если вы держите собаку обеими руками с закрытой пастью, чтобы заставить
ее прекратить невыносимый лай, вы все равно слышите, как она рычит.
   Мужской голос заговорил опять:
   - Вы, должно быть, устали.
   - О да! Сегодня я отдала вам душу, и я мертва.
   - Ваша душа прекрасна, дитя мое, - произнес мужчина, - и я благодарю вас.
Ни один император не получал такого подарка. Даже ангелы плакали сегодня.
   Больше Рауль ничего не слышал. Опасаясь, что его увидят,  он  вернулся  к
темному дверному проему и решил ждать там, пока мужчина не покинет  комнату.
Только что он познал любовь и ненависть. И все это в один  вечер.  Он  знал,
кого любит, теперь оставалось узнать, кого он ненавидит.
   К его удивлению, дверь открылась, и Кристина, одетая  в  меха,  с  лицом,
скрытым под кружевной вуалью, вышла одна. Рауль  заметил,  что  она  закрыла
дверь, но не заперла ее. Он, даже не проводив  ее  взглядом,  не  отрываясь,
смотрел на дверь. Она  не  открывалась.  Когда  Кристина  скрылась  в  конце
коридора, Рауль пересек  его,  открыл  дверь  комнаты  и  вошел  внутрь.  Он
оказался в полной темноте. Газовый свет был выключен.
   - Есть здесь кто-нибудь? - спросил он  вибрирующим  голосом.  "Почему  он
скрывается?" - подумал юноша.
   Он стоял спиной к закрытой двери. Темнота и тишина. Он слышал только звук
собственного дыхания. Рауль даже не сознавал,  насколько  неосторожным  было
его поведение.
   - Вы не уйдете отсюда, пока я  не  выпущу  вас,  -  резко  сказал  он.  -
Отвечайте, вы, если вы не трус! Но я разоблачу вас!
   Рауль зажег спичку. Пламя на секунду осветило  комнату.  Никого!  Заперев
дверь, он зажег газовый свет, открыл  стенные  шкафы,  поискал,  заглянул  в
ванную, ощупал стены влажными руками. Пусто!
   - Я теряю  разум?  -  громко  произнес  он.  Минут  десять  юноша  стоял,
прислушиваясь к шипению газа, в полной тишине опустевшей  комнаты;  хотя  он
был влюблен, ему даже не пришло в голову взять ленту  на  память  о  любимой
женщине. Он вышел совершенно потерянный, не понимая, что делает и куда идет.
   Лишь почувствовав холодный воздух на лице, Рауль увидел, что находится на
нижней площадке узкой лестницы. За ним  двигалась  группа  рабочих,  которые
несли некое подобие носилок, покрытых белой материей.
   - Скажите, пожалуйста, где здесь выход? - спросил он.
   - Прямо перед вами, -  ответил  один  из  рабочих.  -  Вы  видите,  дверь
открыта. Но разрешите сначала нам пройти.
   Рауль показал на носилки и спросил без особого интереса:
   - Что это?
   - Жозеф Бюке. Его нашли повешенным в третьем  подвале  между  задником  и
декорациями из "Короля Лахора".
   Рауль отступил в сторону, пропуская рабочих вперед,  затем  поклонился  и
вышел.
 
Глава 3 
В которой Дебьенн и Полиньи по секрету раскрыли Арману Мушармену и. Фирмену Ришару, новым директорам, действительную причину их ухода из Оперы 
 
   Между  тем  прощальная  церемония  началась.  Как  я  уже  говорил,   это
великолепное торжество было устроено Дебьенном и Полиньи по случаю их  ухода
из Оперы. Употребляя банальное выражение, они хотели уйти  в  блеске  славы.
Все, кто хоть что-то  значил  в  парижском  обществе  и  искусстве,  помогли
импресарио организовать эту идеальную программу.
   Все собрались в комнате отдыха танцовщиц. Ла Сорелли  ждала  Мушармена  и
Ришара с бокалом шампанского  в  руке  и  приготовленной  речью.  Танцовщицы
кордебалета собрались вокруг  нее,  негромко  обсуждая  события  дня.  Возле
столиков с едой, поставленных между картинами Буланже "Танец воина" и "Танец
крестьян", уже образовалась гудящая толпа.
   Некоторые балерины успели переодеться, но большинство все еще  оставались
в легких газовых одеждах. Все девушки сохраняли серьезный вид,  который  они
считали подобающим случаю, -  все,  кроме  маленькой  Жамме,  казалось,  уже
забывшей о привидении и смерти Жозефа Бюке.  Она  болтала,  пританцовывая  и
подшучивая над своими друзьями, что, собственно, неудивительно,  когда  тебе
пятнадцать лет. Раздраженная Ла Сорелли строго призвала ее к  порядку,  едва
Дебьенн и Полиньи появились в комнате.
   Оба уходящих директора казались веселыми. В провинции это  показалось  бы
неестественным, но в столице считалось проявлением хорошего вкуса. Никто  не
мог бы слыть настоящим парижанином, не научившись надевать маску веселья  на
свои печали и маску уныния, скуки и безразличия на свои внутренние  радости.
Если вы знаете, что у одного из ваших друзей горе, не пытайтесь утешать его:
он скажет, что дела  уже  поправляются.  Если  же  его  посетила  удача,  не
поздравляйте его: он только удивится тому,  что  кто-то  вспомнил  об  этом.
Парижане всегда чувствуют себя, как на маскараде, и  двое  столь  утонченных
мужчин,  как  Дебьенн  и  Полиньи,  конечно  же  не  могли  позволить   себе
демонстрировать перед обществом свое подлинное настроение.
   Они несколько нарочито улыбались, когда  Ла  Сорелли  начала  свою  речь.
Затем восклицание этой легкомысленной Жаме  заставило  их  улыбки  исчезнуть
столь внезапно, что окружающие не могли не уловить печаль и  страх,  которые
они скрывали.
   - Призрак Оперы! - Жамме произнесла эти слова со  страхом  и  указала  на
лицо, бледное, печальное и искаженное, как сама смерть.
   - Призрак! Призрак Оперы!
   Все засмеялись и, толкая друг друга, пытались подойти поближе к призраку,
чтобы предложить ему что-либо выпить. Но он  исчез,  очевидно  ускользнув  в
толпу. Его безуспешно искали, в то время как оба старых  господина  пытались
успокоить малюток Жамме и Жири.
   Ла Сорелли была взбешена: она не смогла закончить свою  речь.  Дебьенн  и
Полиньи поцеловали ее, поблагодарили и ушли гак же быстро,  как  привидение.
Никто этому не удивился - все знали, что им предстоит еще  пройти  такую  же
церемонию в комнате  отдыха  певцов  этажом  выше  и  что  потом  они  будут
принимать в последний раз своих близких друзей в большом вестибюле рядом  со
своим кабинетом, где их ждал настоящий ужин.
   Там-то мы и нашли их теперь с новыми  директорами  Арманом  Мушарменом  и
Фирменом Ришаром. Они  едва  знали  друг  друга,  но  обменивались  громкими
комплиментами и заверениями в дружбе, в результате чего  у  гостей,  которые
опасались провести довольно скучный вечер, заметно поднялось настроение.  Во
время ужина атмосфера была почти  праздничной.  Было  произнесено  несколько
тостов, и представитель правительства продемонстрировал такие способности  в
этой области, что вскоре сердечность уже царила среди гостей.
   Передача административных полномочий состоялась накануне в  неофициальной
обстановке, и вопросы, которые необходимо  было  разрешить  между  новыми  и
старыми администраторами, были разрешены  при  посредничестве  представителя
правительства с таким большим желанием обеих сторон прийти к  согласию,  что
никто теперь не удивлялся, увидев теплые улыбки на лицах импресарио.
   Дебьенн и Полиньи вручили Мушармену и Ришару два маленьких  универсальных
ключа, которые отпирали все несколько  тысяч  дверей  Национальной  академии
музыки. Собравшиеся с любопытством рассматривали эти ключи. Их передавали из
рук в руки, как вдруг внимание некоторых гостей привлекла странная фигура  с
бледным, фантастическим лицом, которая уже появлялась в комнате танцовщиц  и
которую маленькая Жамме встретила  восклицанием:  "Призрак  Оперы!"  Человек
сидел в конце стола и вел себя совершенно естественно, за исключением  того,
что ничего не ел и не пил.
   Те, кто улыбался, впервые увидев его, вскоре отводили взгляд, потому  что
его вид вызывал болезненные мысли. Никто здесь не воспринимал его  появление
как шутку, как это было у танцовщиц,  никто  не  кричал:  "Вот  он,  призрак
Оперы!" Человек ничего не говорил.  Даже  сидевшие  рядом  с  ним  не  могли
сказать точно, когда он пришел, но каждый думал, что,  если  мертвые  иногда
возвращаются и сидят за столом живых, они  не  могут  иметь  более  ужасного
лица, чем это. Друзья Мушармена и Ришара думали, что этот бестелесный  гость
был другом Дебьенна и Полиньи, а друзья Дебьенна и Полиньи считали,  что  он
друг Мушармена и Ришара. Потому никто не спрашивал объяснений и не  отпускал
никаких неприятных замечаний или шуток дурного вкуса, которые могли  обидеть
этого ужасного человека.
   Некоторые гости, которые слышали  легенду  о  призраке  и  его  описание,
данное главным рабочим сцены (они  еще  не  знали  о  смерти  Жозефа  Бюке),
думали, что человек в конце стола  мог  сойти  за  материализацию  какого-то
воображаемого лица, созданного неисправимым суеверием  персонала  Оперы.  По
легенде, у призрака нет, носа, а у этого мужчины он был.  Мушармен  пишет  в
своих мемуарах, что нос был прозрачным. Вот его точные слова: "Его  нос  был
длинным, тонким и прозрачным". И позволю себе добавить, Что это, видимо, был
фальшивый нос. Мушармен, возможно, принял отблеск  за  прозрачность.  Каждый
знает, что наука  может  сделать  отличные  искусственные  носы  для  людей,
которые были лишены носа природой или в результате какой-либо операции.
   Действительно ли в ту ночь  привидение  пришло  и  сидело  за  столом  на
банкете без приглашения? И можем ли мы быть уверенными, что лицо, о  котором
идет речь, было лицом самого призрака Оперы? Кто осмелится утверждать это? Я
упомянул об этом инциденте не потому, что хотел  убедить  моих  читателей  в
том, что привидение действительно способно на такую дерзость, а лишь потому,
что, по моему мнению, вполне возможно, что это так. У меня есть  достаточные
основания думать так. Мушармен пишет в одиннадцатой главе своих мемуаров:
   "Когда я вспоминаю этот первый вечер, я не могу отделить  присутствие  на
нашем ужине этой похожей на привидение личности,  которой  никто  у  нас  не
знал, от того, что мсье Дебьенн и мсье Полиньи сообщили  нам  по  секрету  в
своем кабинете". Случилось же следующее.
   Дебьенн и Полиньи, сидя в центре стола, еще не видели мужчину  с  ужасной
головой, похожей на смерть, когда тот вдруг начал говорить.
   - Танцовщицы правы, - сказал он. -  Смерть  бедного  Бюке,  возможно,  не
такая естественная,  как  думают.  Дебьенн  и  Полиньи  вздрогнули  и  разом
воскликнули:
   - Бюке мертв?
   - Да, - спокойно ответил мужчина или привидение. - Этим вечером его нашли
висящим в третьем подвале между задником и декорациями из "Короля Лахора".
   Оба директора, или, скорее, бывших директора, встали и странно посмотрели
на говорящего. Они пребывали в большем волнении, чем можно было  ожидать  от
людей, которые узнали, что повесился рабочий сцены. Они переглянулись,  став
белее белых скатертей. Наконец Дебьенн кивнул Мушармену  и  Ришару,  Полиньи
сказал несколько  слов  извинений  гостям,  и  четверо  мужчин  удалились  в
директорский кабинет. Далее я цитирую мемуары Мушармена:
   "Месье Дебьенн и Полиньи выглядели очень  взволнованными,  казалось,  что
они хотят что-то сообщить нам, но не решаются. Сначала они  спросили,  знаем
ли мы человека, сказавшего  о  смерти  Жозефа  Бюке,  и  когда  мы  ответили
отрицательно,  их  волнение  еще  больше  усилилось.   Они   взяли   у   нас
универсальные ключи, покачали головой и посоветовали тайно сменить замки  во
всех комнатах, стенных  шкафах  и  местах,  которые  мы  хотели  бы  надежно
запереть.  Полиньи  и  Дебьенн  выглядели  так  комично,  что  Ришар   и   я
рассмеялись. Я спросил, есть ли в Опере  воры.  Полиньи  ответил,  что  есть
нечто похуже воров: призрак. Мы засмеялись опять, думая, что они разыгрывают
с нами шутку, которая должна увенчать вечерние празднества.
   Но в конце концов по их просьбе  мы  опять  стали  "серьезными",  готовые
посмеяться вместе, принять участие в их игре. Они сказали, что  молчали  бы,
если бы призрак сам не приказал им убедить нас обращаться  с  ним  учтиво  и
предоставлять все, о  чем  бы  он  ни  попросил.  Обрадованные,  что  вскоре
отделаются от привидения, они колебались до последнего момента, говорить  ли
нам  об  этой  странной  ситуации,  к  которой   наш   скептический   разум,
определенно, не был подготовлен. Но затем объявление о  смерти  Жозефа  Бюке
напомнило милейшим Полиньи  и  Дебьенну,  что  как  бы  они  ни  противились
желаниям  привидения,  фантастические  или   ужасные   происшествия   быстро
возвратят их к осознанию зависимости от него.
   Пока они рассказывали об этих неожиданных  вещах  тоном  торжественным  и
доверительным, я смотрел на Ришара. В свои студенческие годы он был известен
как мастер различных мистификаций, и  консьержи  бульвара  Сен-Мишель  могли
засвидетельствовать, что он заслужил эту  репутацию.  Казалось,  он  получал
удовольствие от блюда, которое ему  предлагали.  Он  не  упустил  ни  одного
кусочка этого блюда, хотя приправа к нему была немного мрачной из-за  смерти
Бюке. Ришар уныло покачал головой, и, по мере того  как  Дебьенн  и  Полиньи
говорили, его лицо принимало выражение испуга. Казалось, он горько сожалеет,
что стал директором Оперы теперь, узнав о привидении. Я  бы  не  смог  лучше
сымитировать это выражение отчаяния. Но в конце концов, несмотря на все наши
усилия, мы не смогли не рассмеяться в лицо Дебьенну и Полиньи. Видя, как  мы
перешли от глубокого уныния к дерзкому веселью, они повели себя  так,  будто
решили, что мы сошли с ума.
   Ришар, почувствовав, что шутка слишком затянулась, полусерьезно спросил:
   - Но чего хочет этот призрак?
   Полиньи подошел к  своему  столу  и  вернулся  с  копией  инструкций  для
администрации Оперы.
   Они начинаются словами: "Администрация  должна  придавать  представлениям
Национальной  академии   музыки   блеск,   который   приличествует   лучшему
французскому оперному театру" и  заканчиваются  статьей  98:  "Администратор
может  быть  отстранен  от  своего  поста:  1.  Если  он  действует  вопреки
положениям,  предусмотренным  в  инструкции..."  Инструкция  была   написана
черными чернилами и казалась совершенной копией той, что была у нас,  однако
в конце был  добавлен  параграф,  написанный  красными  чернилами  странным,
неровным почерком. Он наводил на мысль о ребенке, который еще учился  писать
и не умел соединять буквы. Этот параграф был пятым  пунктом,  добавленным  к
четырем в статье 98: "5. Если директор задерживает больше чем на две  недели
ежемесячную  плату,  которая  полагается  призраку  Оперы,  выплаты   должны
продолжаться до дальнейшего уведомления в размере 20 000  франков  в  месяц,
или 240 000 франков за год".
   Полиньи, поколебавшись, указал на этот последний пункт, который для  нас,
конечно же, явился неожиданностью.
   - Это все? Он не хочет чего-нибудь еще?  -  спросил  Ришар  с  абсолютным
хладнокровием.
   - Да, хочет, - ответил Полиньи.
   Он полистал инструкции и громко прочитал:
   - "Статья 63. Ложа ј  1  в  первом  правом  ярусе  резервируется  на  все
представления для главы государства.
   Ложа ј 20 бенуара по понедельник