записку о лесном вооружении в лесах смоленских уездов, не занятых еще
неприятелем, и о распространении оного до Москвы. У смоленских помещиков
множество было псарей, ловчих и стрелков. Я предполагал, чтобы составить из
них дружины, укрываться днем в чаще лесов, а в ночь выбегать с ними и
стремглав нападать по бокам и в тыл неприятеля.

В день подачи записки, у графа обедали князь Юсупов и Н. М. Карамзин. После
обеда пили кофе под липами и, между прочим, Юсупов рассказывал, что он
видел во Флоренции доверительную грамоту нашему епископу Исидору,
присутствовавшему на Флорентийском соборе.

Между тем пришедший чиновник сказал что-то графу шепотом, и граф пошел в
комнаты. Возвратясь оттуда, граф сказал с улыбкою: "Два добрых человека
привели ко мне с улицы какого-то испитого немца, уверяя, что он шампинион.
Расспрося немца, я сказал: "Ступайте с богом, братцы! Это не шампинион и не
мухомор". Гости улыбнулись.





                 ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ РАСПОРЯЖЕНИИ ГРАФА РОСТОПЧИНА

Прочитав мою записку, граф препоручил мне явиться к нему на другой день за
подорожною для приведения в действие означенного в записке. Часу в восьмом
приезжаю к графу на дачу и застаю там князя Щербатова, который спешил в
Петербург с донесением о новом успехе Тормасова. Когда князь откланялся,
граф повел меня в кабинет и сказал: "Вчера были у меня гости, а потому я не
мог с вами объясниться откровенно. Мое главное теперь дело то, чтобы
обеспечить и удалить дворян из уездов. Бог знает какой возьмут оборот наши
внутренние обстоятельства".





                        МИХАИЛ ИЛЛАРИОНОВИЧ КУТУЗОВ

Назначение Кутузова главнокомандующим произвело общий восторг и в войске и
в народе. До этого еще времени без всякой взаимной смолвки, в один и тот же
день, то есть июля 15-го, был он избран в начальники ополчения и на берегах
Невы и на берегах Москвы-реки. Госпожа Сталь, гонимая Наполеоном за резкие
и смелые отзывы, и находясь тогда в Петербурге, явилась к Кутузову,
преклонила перед ним чело и возгласила своим торжественным голосом:
"Приветствую ту почтенную главу, от которой зависит судьба Европы".
Полководец наш ловкий и на поле битв и в обращении светском, не запинаясь,
отвечал: "Сударыня! Вы дарите меня венцом моего бессмертия!" Некоторые это
иначе высказывают: но тут дело не в словах, а в том, что дочь того Неккера,
который 1789 года почитался решителем судьбы Франции, как будто бы свыше
вызвана была на берега Невы вестницею о новом жребии и Франции и Европы.
Петербург, Москва, Россия ожидали от Кутузова новой славы, новых побед, а
усердные родные заранее венчали его и славою и победами. На все приветствия
опытный полководец отвечал: "Не победить, а дай бог обмануть Наполеона!".





                              БАРКЛАЙ-ДЕ-ТОЛЛИ

Кутузов и обманул и провел Наполеона, затерявшегося в прежнем Наполеоне
Бонапарте; а на челе Барклая-де-Толли не увяла ни одна ветка лавров его. Он
отступал, но уловка умышленного отступления, уловка вековая. Скифы Дария, а
парфяне римлян разили отступлениями. Не изобрели тактики отступлений ни
Моро, ни Веллингтон. В древности Ксенофонт, вождь десяти тысяч греков, вел
полки свои, обдумывая и рассчитывая каждый шаг. Не изобрел этой тактики и
Барклай на равнинах России. Петр Первый высказал ее в Желковке на военном
совете 30 апреля 1707 года, когда положено было: "Не сражаться с
неприятелем внутри Польши, а ждать его на границах России". Вследствие
этого Петр предписал: "Тревожить неприятеля отрядами; перехватывать
продовольствие; затруднять переправы, истомлять переходами". В подлиннике
сказано: "Истомлять непрестанными нападениями". Отвлечение Наполеона от
сражений и завлечение его вдаль России, стоило нападений. Предприняв войну
отступательную, император Александр писал к Барклаю: "Читайте и
перечитывайте журнал Петра Первого". Итак, Барклай-де-Толли был не
изобретателем, а исполнителем возложенного на него дела. Да и не в том
состояла трудность. Наполеон, порываемый могуществом для него самого
непостижимым; Наполеон, видя с изумлением бросаемые те места, где ожидал
битвы, так сказать, шел и не шел. Предполагают, что отклонением на Жиздру,
Барклай заслонил бы и спас Москву. Но втесняя далее в пределы полуденные
войско Наполеона, вместе с ним переселил бы он туда и ту смертность,
которая с нив и полей похитила в Смоленске более ста тысяч поселян.
Следственно, в этом отношении Смоленск пострадал более Москвы. Стены
городов и домов можно возобновить, но кто вырвет из челюстей смерти
погибшее человечество? А при том, подвигая Наполеона к южным рубежам
России, мы приблизили б его и к Турции, заключившей шаткий мир, вынужденный
английскими пушками, целившими на сераль.

Снова повторяю: не завлечение Наполеона затрудняло Барклая-де-Толли, но
война нравственная, война мнения, обрушившаяся на него в недрах Отечества.
Генерал Тормасов говорил: "Я не взял бы на себя войны отступательной".

Граф Тюрпин в обозрении записок Монтекукули замечает, что перетолкование
газетных известий о военных действиях вредит полководцам. Но если это
вредно в войну обыкновенную, то в войну исполинскую, в войну нашествия,
разгул молвы, судящей по слуху, а не по уму, свирепствует еще сильнее.
Напуганное, встревоженное воображение все переиначивало. Надобно было
отступать, чтобы уступлением пространства земли обессиливать нашествие.
Молва вопияла: "Долго ли будут отступать и уступать Россию!" Под Смоленском
совершилось одно из главных предположений войны 1812-го года, то есть
соединение армии Багратиона с армиею Барклая-де-Толли. Но нельзя было
терять ни времени, ни людей на защиту стен шестнадцатого и семнадцатого
столетия: нашествие было еще в полной силе своей. А молва кричала: "Под
Смоленском соединилось храброе русское войско, там река, там стены! И
Смоленск сдали!" Нашествию нужно было валовое сражение и под Вильною, и под
Дриссою, и под Витебском, и под Смоленском: за ним были все вспомогательные
войска твердой земли Европы. Но России отдачею земли нужно было сберегать
жизнь полков своих. Итак, Барклаю-де-Толли предстояли две важные
обязанности: вводить, заводить нашествие вдаль России и отражать вопли
молвы. Терпение его стяжало венец. Известно, что в последнюю войну со
шведами при Екатерине Второй, принц Ангальт, смертельно раненный под
Пардакокскими батареями, даря шпагу свою Барклаю-де-Толли, бывшему тогда
майором, сказал: "Эта шпага в ваших руках будет всегда неразлучна со
славою!" Барклай-де-Толли оправдал предчувствие принца Ангальта. Римский
полководец Фабий, отражая Ганнибала, затеривался в облаках и налетал на
африканца с вершин гор, а наш Фабий не на вершинах гор, не скрываясь челом
в облаках, но на полях открытых и на праводушных раменах нес жребий войны
отступательной. Долетали до него вопли негодования; кипели вокруг него
волны молвы превратной, а он, говоря словами поэта:

"И тверд, неколебим
Герой наш бед в пучине,
Не содрогаяся, противися судьбине,
Прилив и рев молвы душою отражал".





          ПРИБЫТИЕ КУТУЗОВА В АРМИЮ 17-ГО АВГУСТА В ЦАРЕВО-ЗАЙМИЩЕ

Барклай-де-Толли отбивался, затягивал Наполеона, но войско русское алкало
битвы валовой. Барклай делал свое дело, и Кутузов с первого шагу принялся
за свое дело. Орлиным полетом воспрянул дух русских воинов, а хитрый вождь
под размахом крыл его, готовил отступление к Москве, не за отбой Москвы, но
чтобы, перешагнув за Москву, заслонить ею Россию и отстаивать Россию.
Исполинское нашествие требовало великих жертв: одна принесена была на
берегах Днепра, другая ожидала рокового своего часа на берегах Москвы-реки.
А потому вследствие обдуманного нового отступления и чтобы не затруднять
войска излишнею громоздкостью при отступлении, Кутузов почти за неделю до
битвы Бородинской отправил несколько рот конной артиллерии по Рязанской
дороге. В том числе была и рота двоюродного брата моего Владимира
Андреевича Глинки.





                   ВЗГЛЯД НА МОСКВУ ДО БИТВЫ БОРОДИНСКОЙ

Каждый день по улицам во все заставы, кроме Смоленской или Драгомиловской,
тянулись вереницы карет, колясок, повозок, кибиток и нагруженных телег.
Иные отправляли на барках всякие утвари домашние; иные увозили с собою и
гувернеров детей своих. Упоминаю об этом не в укоризну, а скажу только, что
такие вывозы и выезды крайне сердили и раздражали народ. Казалось, что
Москва выходила из Москвы. Повестить явно и торжественно нельзя было: в
таком случае и без входа в нее неприятелей, она сорвана б была с основания
своего.

А в это время при буре нашествия и разгроме Москвы тогдашний добрый
обер-полицмейстер Ивашкин строил большой деревянный дом под Новинским. С
досадою взглядывая на эту стройку, прохожие говорили: "Вот еще и домы
затевают строить!"





                  ВЫСЫЛКА ИЗ МОСКВЫ НЕКОТОРЫХ ИНОСТРАНЦЕВ

В это время, увлекаясь мечтою, граф придумал высылку из Москвы некоторых
уроженцев Франции на барке в струи волжские. В послании к ним он сказал:
"Взойдите на барку и войдите в самих себя". Это по-французски каламбур или
шутка. "Entrez dans la barque, et rentrez dans vous merries". Но для
высылаемых это было не шуткою. Опасались, может быть, что народ, при
вторжении Наполеона в Москву, посягнет на них? Я близок был к народу; я жил
с народом на улицах, на площадях, на рынках; везде в Москве и в
окрестностях Москвы: и, живым богом свидетельствую, что никакая неистовая
ненависть не волновала сынов России.





                                РАЗНОМЫСЛИЕ

Между тем разномыслие час от часу усиливалось в стенах Москвы. Жар рвения,
вспыхнувший в душах народа в первой половине июля, хотя и не остыл, но, как
будто бы расструивался. Кто видел извержение Этны и Везувия, тот знает, что
бурно-кипящая лава, встретясь не с громадою камней, но с каким-нибудь
осколком, отпрядывает мгновенно и сворачивает с пути своего. Это можно
применить и к стремлению духа народного. Малейшее отклонение от
первоначального его направления раздваивает и ослабляет его. К заглушению
мысли о предстоящей опасности занимали умы народа сооружением на Воробьевых
горах какого-то огромного шара, который, по словам разгульной молвы,
поднявшись над войсками Наполеона, польет огненный дождь, особенно на
артиллерию. Шутя или не шутя, мне предлагали место на этом огненосном шаре.
Я отвечал: "Как первый московский ратник, я стану в срочный час в ряды
ополчения; но признаюсь откровенно, что я не привык ни к чиновному
возвышению, ни к летанию по воздуху. У меня на высоте закружится голова".





                     ЧАСТНЫЕ ПРОЯВЛЕНИЯ ДУХА НАРОДНОГО

Но и среди развлечения мыслей дух русский стоял на страже. Появлялись ли в
гостиных рядах раненые наши офицеры - купцы и сидельцы приветствовали их
радушно. Нужно ли было им что-нибудь купить? Им все предлагали безденежно
торопливою рукою и усердным сердцем. "Вы проливаете за нас кровь,-говорили
им,-нам грех брать с вас деньги". В селах и деревнях отцы, матери и жены
благословляли сынов и мужей своих на оборону земли русской. Поступавших в
ополчение называли жертвенниками, то есть ратниками, пожертвованными
Отечеству не обыкновенным набором, но влечением душевным. Жертвенники, или
ратники, в смурых полукафтаньях, с блестящим крестом на шапке, с ружьями и
пиками, мелькали по всем улицам и площадям с мыслию о родине. Тень грусти
пробегала на лицах их, но не было отчаяния. Ласка и привет сердечный везде
встречали их. И дивно свыкались они и с ружьем и с построениями военными!





                ПОРЫВ ВОСПИТАННИКОВ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Юноши, бывшие в стенах университета и проходившие в недрах его поприще
отечественной истории, пылали жаром отечественным. Но и тут сердце
встречает горестный камень преткновения, и тут нужен талисман Монтекукулев,
то есть деньги! деньги и деньги! Некоторые из юношей-патриотов приходили ко
мне с просьбами, чтобы я содействовал рвению их. "Ваш "Русский
вестник",-говорили они,-воспламенил наш дух; помогите нам жертвовать собою
Отечеству!"

Сказано выше, что граф Ростопчин, именем государя развязывая мне язык на
пользу Отечества, тем же именем развязал мне и руки на триста тысяч
экстраординарной суммы. По этому праву я мог бы для нужд других брать из
нее, но мне как будто бы стыдно было развязывать себе руки на деньги в то
время, когда доверенность развязала мне язык для выражения вдохновений

душевных. Итак, чтобы удовлетворять ревностных просителей, я спешил
продавать драгоценные вещи жены моей. Награда за это-провидение и судьба
детей: у них останется память родного подвига. Поэт сказал: "Где нет
сердца, там нет и приюта". Приют душе - воспоминания. С провидением и с
любовью к Отечеству не торгуются.





     ПОЖЕРТВОВАНИЯ ДОБРЫХ ГРАЖДАН ИВАНА СЕМЕНОВИЧА РАХМАНОВА И ГЕТМАНА

К пожертвованиям жены моей присоединились пособия Ивана Семеновича
Рахманова, занимавшегося суконным издельем. Усердствуя к общему делу,
почтенный гражданин доставил мне сукна на двадцать человек, а добрый и
честный портной Гетман явился без платы шить ратную одежду. Когда
впоследствии отдавал я ему деньги, он сказал: "Не возьму. Я не на вас
работал. А об усердии моем напечатайте в "Русском вестнике". Охотно
исполнил я его желание. В числе поступивших в Московское ополчение на
основании частных пособий был Константин Федорович Калайдович. Был также в
числе их и престарелый полковник Козлов-Угринин, служивший в то время
комендантом в Камчатке, когда к берегам ее приплыл французский мореходец
граф Лаперуз, которому Людовик шестнадцатый дал собственноручное
наставление, касательно цели плавания его по морям. Лаперуз без вести
пропал на волнах океана, а Людовик погиб на месте казни. Верьте и доверяйте
после этого счастию земному!





                  НЕОБЫЧАЙНОЕ ВОЛНЕНИЕ В ПРИРОДЕ 1812 ГОДА

"Отчего,- говорит Фридерик Второй,- с необычайными явлениями природы
сопряжены и необычайные события политические? Мы это видим, а тайна
известна тому, кто управляет и природою и судьбою человечества". Со времени
нашествия завоевателя бушевали в Москве порывистые вихри, несшиеся от юга,
затмевавшие небо пылью, ломавшие заборы и срывавшие кровли с домов. Но ни
волнение природы, ни гром пушек, час от часу приближавшийся к стенам
Москвы, ничто не могло одолеть неугомонной привычки к картам. Посылали
справляться гонцов: "Где и далеко ли неприятель?"

А получа ответ и поговоря несколько минут о военных действиях, опять
провозглашали: "Бостон! Вист!" и так далее.





                            ОСОБЕННЫЙ МНЕ ПРИКАЗ

Исполняя возложенные на меня особенные поручения, я снаряжался и к походу.
Ратные мои доспехи были готовы. Заблаговременно приготовил я жену к
разлуке. Но в три часа ночи с 14 на 15 число августа получил я записку от
полковника Караулова, начальника штаба дружин ополчения, состоявших под
предводительством генерал-лейтенанта Василия Николаевича Чичерина.
Вследствие неожиданного требования, я поспешил к генералу. "Граф Федор
Васильевич,-сказал мне генерал,-именем государя предписывается вам остаться
в Москве, где нужна ваша служба". "Жизнь мою,- отвечал я,- безусловно
возложил я на алтарь Отечества, а потому делайте из меня что хотите. Но я
первый записался в ратники. Итак, не исключайте имени моего из списка
ополчения".





           ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ АВГУСТА: ДОСТОПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ ДВУХ ВЕКОВ

Двадцать третьего августа, за два столетия до нашего тысяча восемьсот
двенадцатого года, дружины русские отстаивали в стенах Москвы и Москву и
Россию. Битвы их кипели среди храмов божиих, пред лицом святыни
отечественной. Весь заветный быт земли русской предстоял очам ополчения
русского. Так было в двенадцатый год предков наших, и в день 23 августа
1612 года над Москвою и в Москве засветилась заря избавления Отечества. А в
наш двенадцатый год августа 23 русский полководец в двенадцати верстах
впереди Можайска при деревне или селе Бородине, принадлежавшем тогда
партизану Давыдову, который сам сжег свой дом, тут полководец наш назначал
место плоское, способное для битвы валовой. На этом плоском месте, на
равнине Бородинской и под Семеновским, после предварительного распоряжения,
сделаны были некоторые перемены.





                             ТАКТИКА ПРОВИДЕНИЯ

Но тактика провидения не изменила первоначальной печати, наложенной на поле
битвы: живыми урочищами определило оно ему высказать судьбу двенадцатого
года, судьбу России, судьбу Европы и судьбу всего земного нашего шара.
Полет веков не заглушил глагола провидения.

На равнине Бородинской, сообразно постепенному ходу ратных движений,
струятся четыре речки: Войня, Колоча, Стонец, а под Семеновским, где гремел
ад Наполеоновых батарей, течет речка Огник.

День битвы Бородинской, день войны, битвы, стона, огня! Войня, Колоча,
Стонец, вливаясь в Москву-реку, как будто бы передавали весть Москве, что
около берегов речки Сетуни ударит во дни сетования и скорби роковой,
могильный час Москве!

В какой туманной дали соединились гробовые названия поля Бородинского? Не
знаю. Но тут вся та битва, на которой, по словам самого Наполеона, он
должен был допить чашу вина, налитую в Смоленске. И он испил ее под
угасающею звездою прежнего своего счастья. На этом пире кровавом испили
чашу смертную девяносто тысяч и сынов России и сынов стран дальних.





                       МОСКВА ПОСЛЕ БИТВЫ БОРОДИНСКОЙ

Сказывают, что в ночь после битвы Бородинской Барклаю-де-Толли поручено
было сделать сильный натиск на полки Наполеона. Прибавляют, что в то самое
время, когда Барклай готовился к отчаянному подвигу, получил он приказ
отступить и что в пылу негодования изорвал бумагу и двинулся к Можайску.
Это молва. Но то не молва, то было видимое зрелище, когда по мере
отступления наших войск гробовая равнина Бородинская вдвигалась в стены
Москвы в ужасном, могильном своем объеме! Солнце светило и не светило.
Улицы пустели. А кто шел, тот не знал, куда идти. Знакомые, встречаясь друг
с другом, молча проходили мимо. В домах редко где мелькали люди. Носились
вести, что Мюрат взят в плен. Уверяли, будто бы государь в Сокольниках на
даче у графа, где Платов имел с ним свидание. Слушали и не слушали: мысль,
души, весь быт московский был в разброде.

А между тем под завесою пыли медленно тянулись повозки с ранеными. Около
Смоленского рынка, близ которого я жил, множество воинов, раненных под
Смоленском и под Бородиным, лежали на плащах и на соломе. Обыватели спешили
обмывать запекшиеся их раны и обвязывали и платками, и полотенцами, и
бинтами из разрезанных рубашек. В тот самый миг, когда я перевязывал
раненого, ехал на дрожках тогдашний комендант Гессе. Соскоча с дрожек, он
обнял и поцеловал меня.

Люди света большого, света блестящего! Скажите, что такое столицы
европейские, если порыв вихря завоевательного, обширные вместилища и
театров, и клубов, и ученых заведений, и маскерадов, и гульбищ народных в
один миг превращает в безмолвную могилу и полумертвых и живых? А на
поверхности нашей мрачной могилы отражались уже огни бивачные.





 ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ МОЕ В МОСКВЕ С ГРАФОМ Ф. В. РОСТОПЧИНЫМ 30 АВГУСТА 1812
                                     г.

Видя роковой час, быстро несущийся на Москву, я поехал поутру августа 30-го
на дачу к графу. Встречаю его перед кабинетом и иду с ним в кабинет. Граф
был в военном сюртуке, а я в полных ратнических доспехах. Мы сели на софу
под картою России.

Вот разговор наш без примеси и в точности исторической.

Я. "Ваше сиятельство! Я отправляю мое семейство".

Граф. "А я уже отправил своих".

Тут слезы блеснули в глазах его. Несколько помолчав, он продолжал: "Сергей
Николаевич! Будем говорить как сыны Отечества. Что вы думаете, если Москва
будет сдана?"

Я. "Вам известно, что я отважился объявить это пятнадцатого июля в зале
Дворянского собрания. Но скажите, граф, откровенно: как будет Москва сдана,
с кровью или без крови?"

Граф. "Без крови".

При этом слове я привстал и, указывая