суетились  около пушек;  но два человека,  постигнув всю важность
потери  и рассуждая,  что отнятое  центральное укрепление  может, оставшись
долее  в руках  неприятеля, решить  судьбу целого  дня и отворить  ворота в
самом  центре линии,  положили  по мере  отнять опять  редут  и с  ним ключ
позиции. Поле  далеко было  покрыто рассеянными единицами.  Два человека, о
которых  мы  сказали,  взяли третий  баталион  Уфимского  полка из  корпуса
Дохтурова и  повели его к цели. Одного из этих  храбрых видел я накануне на
большой   батарее  при   Бородине.  Он   был  еще   в  цветущих   летах,  с
привлекательными чертами лица; товарищи и подчиненные не могли налюбоваться
его храбростию,  его воинскими  дарованиями. Глядя на него,  так легко было
вспомнить о молодом паладине  средних веков! И тем легче, тем естественнее,
что великая  битва, где ратовало рыцарство,  закованное в железо, битва при
Креси, происходила  в то же самое  число, 26 августа 1346  года, как и наша
Бородинская!  Юность, осанка,  мужество,  все соединялось  в живом,  бодром
воине:  это был  граф  Кутайсов -  командир всей  артиллерии  при Бородине.
Другой, в летах более  зрелых, осанистый, могучий, с атлетическими формами,
с лицом  и мужеством  львиным, ехал рядом  с названным выше  воином. Им был
генерал  Ермолов,   тогдашний  начальник  штаба.  Оба   в  мундирах  конной
артиллерии.  Не  успели  они   двинуться  с  места,  как  пример  их  начал
действовать благотворно. Единицы стали быстро соединяться в десятки, сотни,
тысячи, и  скоро увидели колонну,  которая не уступала в  длине и плотности
знаменитой колонне  в битве Фонтенейской. Но  эта самосоставная колонна, из
солдат  разных служб,  разных  полков, разных  мундиров, не  имела никакого
единства, никакой  правильности. У ней было,  однако же, единство цели! Два
мужественных вождя, далеко впереди  всех, вели эту толпу храбрых. Французы,
незаконные  владельцы редута,  видели приближающуюся  бурю и не  дремали на
своих трофеях. С фасов редута засверкал ужасный огонь. Великодушная колонна
редела,  волновалась.  Была  минута,  солдаты задумались,  остановились.  И
тут-то Ермолов  употребил средство,  о котором рассказ и  теперь остается в
числе любимых солдатских преданий  о незабвенном дне[22]. По обдуманному ли
намерению  или нечаянно  у  него, как  у начальника  штаба,  случился запас
Георгиевских  солдатских  крестов  в  мундирном  кармане.  Воспользовавшись
минутою, он  вынул горсть крестов, закричал:  "Ребята, за нами! Кто дойдет,
тот возьмет!"  И вслед за тем начал кидать  кресты далеко впереди себя. Это
средство обаятельно подействовало на солдат: они кинулись к крестам и пошли
вперед! Генералы  подвигались скоро, кресты мелькали,  толпа бежала, "ура!"
гремело. И  таким образом,  от креста до  креста, подошли к  самому редуту.
Редут зевнул  дымом и  пламенем, выслал бурю картечи,  брызнул косым дождем
пуль;  ряды  пали, другие  стеснились  и  ворвались в  укрепление. Из  двух
предводителей не досчитались одного: граф Кутайсов исчез! Россия и товарищи
не  могли предать  земле  с честию  его  тела, которого  не доискались  под
грудами  убитых; только  верный  конь его  прибежал к  своим. Генерал-майор
Ермолов ранен в шею, но продолжал сражаться.

Мы  занялись  исключительно  повествованием  о блистательном  подвиге  двух
предводителей  огромной   самодельной  колонны;  но  историческая  верность
требует рассказать, из кого  и как она составилась. В одно время с Уфимским
баталионом генерал  Паскевич ударил в левое крыло  французов. В то же время
генерал  Васильчиков  с некоторыми  полками  12-й  дивизии штурмовал  редут
справа, и  в то же время  еще один генерал, захватя  остальные полки той же
12-й дивизии, обогнул редут сзади.

Этим движением угрожал он отрезать французов от войск Морана, оставшихся на
поляне.  Генерал,  сделавший  такое искусное  движение,  был  один из  тех,
которых  воинские  дарования расцвели  во  всей красе  в продолжение  войны
отечественной. Если  я скажу,  что он, страшный неприятелю  и приветливый к
своим,  пользовался необыкновенною  любовию своего Орловского  полка, своей
26-й  дивизии, то  люди  XII-го года  тотчас угадают,  что это  был генерал
Паскевич...   Редут   претерпевал  осаду   и   штурм.  Соединенные   усилия
восторжествовали: 30-й линейный полк выбит из окопа, сбит с поля и взброшен
на  дивизию  Морана. В  редуте  всхолмились  кучи убитых  и раненых:  между
последними  взят  и  Бонами.   Остатки  30-го  полка  жестоко  преследованы
эскадронами Корфа. Их выслал  туда вместе с двумя полками драгун, Сибирским
и Иркутским,  генерал Барклай-де-Толли. Неутомимый  неприятель делал разные
попытки, которые мы схватим хотя в слабых оттенках.

Усиленная резервами конница французская  следовала по пятам за нашею. Вдруг
кидается она  в промежутки колонн и пехотных каре и  является в тылу 4-го и
6-го корпусов. Но храбрые  наши не замешались. Задние фасы каре зажглись, и
по ним  побежал такой  батальный огонь, что  неприятель, далеко занесшийся,
готов  был спрятаться  под землю.  Видя успех  пехоты, кавалерия  наша бьет
неприятельскую и гонит ее неотступно, пока она не скрылась за стенами своей
пехоты;  но  не  успело  поле  отдохнуть  и очиститься,  как  заревели  обе
артиллерии.  И  между  тем  как  с  обеих  сторон  валились  люди,  конница
французская  раз за  разом  взбегала на  поле  и схватывалась  с нашею,  то
расшибая,  то расшибаясь,  в  это время  и  в этих  же местах  распоряжался
генерал    Барклай-де-Толли.     Михаило    Богданович    Барклай-де-Толли,
главнокомандующий 1-ю западною армиею и военный министр в то время, человек
исторический,  действовал   в  день  Бородинской   битвы  с  необыкновенным
самоотвержением. Ему надлежало одержать  две победы, и, кажется, он одержал
их!  Последняя -  над  самим собою  - важнейшая!  Нельзя было  смотреть без
особенного чувства  уважения, как  этот человек, силою  воли и нравственных
правил,  ставил себя  выше природы  человеческой! С  ледяным хладнокровием,
которого не  мог растопить и  зной битвы Бородинской, втеснялся  он в самые
опасные места. Белый конь полководца отличался издалека под черными клубами
дыма. На  его челе, обнаженном  от волос, на его  лице, честном, спокойном,
отличавшемся  неподвижностию  черт, и  в  глазах, полных  рассудительности,
выражались  присутствие  духа,   стойкость  непоколебимая  и  дума  важная.
Напрасно искали в нем игры страстей, искажающих лицо, высказывающих тревогу
души! Он  все затаил  в себе, кроме  любви к общему делу.  Везде являлся он
подчиненным   покорным,    военачальником   опытным.   Множество   офицеров
переранено, перебито  около него:  он сохранен какою-то  высшею десницею. Я
сам  слышал, как офицеры  и даже  солдаты говорили, указывая  на почтенного
своего вождя: "Он ищет  смерти!" Но смерть бежит скорее за теми, которые от
нее  убегают. 16  ран,  в разное  время им  полученных,  весь ход  службы и
благородное   самоотвержение  привлекали   невольное  уважение   к  Михаилу
Богдановичу. Он мог ошибаться,  но не обманывать. В этом был всякий уверен,
даже в ту эпоху, когда он вел отступательную, или, как некто хорошо сказал,
"войну завлекательную!" Никто не  думал, чтобы он заводил наши армии к цели
погибельной. Только  русскому сердцу не терпелось,  только оно, слыша вопли
отечества, просилось,  рвалось на  битву. Но предводитель  отступления имел
одну  цель: вести  войну  скифов и  заводить как  можно  далее предводителя
нашествия.  В  другой стороне  был  другой человек,  которого усвоила  себе
история,  который,   без  связей   и  отношений  в   России,  одним  личным
достоинством, вынудил всеобщее уважение  у современников; я не говорю уже о
потомстве: оно  не смотрит  на отношения и  ценит одни дела.  Не спрашивая,
можно  было  догадаться,  при  первом  взгляде  на  его  физиономию,  чисто
восточную, что  род его  происходит из какой-нибудь области  Грузии, и этот
род был  из самых знаменитых по  ту сторону Кавказа. Это  был один из родов
царственных.   Но  время   и  обстоятельства   взяли  у  него   все,  кроме
символического  герба  наследственного.  Одному  из потомков  предоставлено
было,  в незабвенную  эпоху  побед суворовских,  освежить свое  родословное
древо прекрасным солнцем и  воздухом Италии и окропить для бессмертия корни
его своею  благородною кровию в  день борьбы беспримерной за  жизнь и бытие
России. Этот  человек и был и теперь знаком  всякому по своим портретам, на
него схожим.  При росте  несколько выше среднего,  он был сухощав  и сложен
крепко,  хотя  несвязно.  В  его  лице  были две  особенные  приметы:  нос,
выходящий из меры обыкновенных, и глаза. Если б разговор его и не показался
вам усеянным приметами ума,  то все ж, расставшись с ним, вы считали бы его
за  человека  очень  умного,  потому  что  ум,  когда он  говорил  о  самых
обыкновенных вещах,  светился в  глазах его, где  привыкли искать хитрости,
которую любили ему приписывать.  На него находили минуты вдохновения, и это
случалось именно в минуты  опасностей; казалось, что огонь сражения зажигал
что-то в  душе его, - и тогда  черты лица, вытянутые, глубокие, вспрыснутые
рябинами, и бакенбарды, небрежно  отпущенные, и другие мелочные особенности
приходили в  какое-то общее согласие: из  мужчины невзрачного он становился
генералом  красным [23].  Глаза  его  сияли; он  командовал  и  в бурке,  с
нагайкою,   на   простом   донце,   несся,  опережая   колонны,   чтоб   из
начальствующего генерала стать простым  передовым воином. Это был наш князь
Багратион!

Видя,  что  неприятель сгустил  слишком  много войск  против нашего  левого
крыла,  он приказал  Тучкову  подкрепить дивизии  Воронцова и  Неверовского
дивизиею Коновницына.  Трое храбрых собрались в этом  пункте. В то же время
отдал  приказание кирасирам  Дуки  переехать за  ручей Семеновский  и стать
перед деревнею на поляне.

С своей  стороны, Кутузов, видя,  в чем дело, вывел  из резерва кирасирские
полки,  придал им  8  орудий конной  артиллерии  и весь  отряд направил  на
Семеновское,   где  он   установился  за   2-ю  кирасирскою   дивизиею.  Не
довольствуясь  одним,   прозорливый  главнокомандующий  послал  еще  другое
подкрепление действующему и вместе страждущему левому крылу. Измайловский и
Литовский гвардейские  полки, сводная гвардейская  бригада и артиллерийские
его высочества  и Аракчеева роты пущены к  концу линии влево, где крутились
дымные вихри сражения. Чтоб  утолстить еще более наше левое крыло, не боясь
за правое, Кутузов приказал полковнику Толю перевести весь корпус Багговута
и длинную цепь пушек  - батарею в 36 орудий - справа налево. Артиллерийский
резерв выдвинул  туда же многие из  своих батарей из Псарева.  Все шло, все
ехало, все мчалось к  Семеновскому; все вихрилось около этого места. Всякий
хотел владеть ключом позиции.

Мы уже  рассказали, как французы, сначала  застенчиво выказываясь из лесов,
наконец  вынырнули и  понеслись на  реданты. Но  там был  Воронцов, генерал
молодой, знатный,  мужественный; он  покорял сердца своих  сослуживцев и не
хотел дать  неприятелю покорить  вверенные защите его  укрепления. Пехота и
артиллерия  русская, молча,  остолбенев, но  взводя курки и  подняв фитили,
выжидали  приближения французов.  Страшно  идти на  неприятеля, который  не
стреляет!.. Но французы шли... Русская линия брызнула им прямо в лицо целым
дождем пуль  и картечи!..  Французы облились кровью и  не остановились. Как
бешеные, кинулись  они в промежутки редантов  и захватили второй из трех!..
Сводные воронцовские батальоны, слушая голос любимого генерала, сжимались в
колонны и кидались на неприятеля с штыком и прикладом. Их подкрепляли полки
бесстрашного Неверовского, кирасиры мужественного  Дуки. К дивизиям Ледрю и
Маршана  подвели  легкоконную  бригаду Бермана  и  другую  Брюера. Тут  все
схватилось,  все  обдалось кровью!..  С  обеих сторон  рубились с  каким-то
наслаждением,  хвастались  упрямством   и  отвагою!  Сеча  продолжалась,  а
реданты, переходя, как мы  уже видели, из рук в руки, наконец, по-видимому,
упрочились за французами.

Но Багратион во что  бы то ни стало захотел отнять опять реданты, в которых
уже хозяйничали войска Нея и Даву. Он окликнул все свои резервы, даже полки
гвардейские. Огромное  столпление баталионов  и конницы запестрело  в поле.
Ней, обдержанный в сечах, видит бурю и не колеблется. Оборотясь к ординарцу
своему Готпулю, маршал сказал:  "Донесите императору, что неприятель собрал
слишком значительные силы: не надобно ль меня подкрепить?" Но посланный еще
не  доехал  до  места,  как  поле заговорило  под  копытами  многочисленной
кавалерии.  Впереди всех несся  всадник в  своем живописном наряде:  за ним
волновалась  целая река  его конницы.  Казалось, который-нибудь  из средних
веков  выслал  сюда  все  свое  рыцарство!  Могучие всадники,  в  желтых  и
серебряных латах,  на крепких  конях, слились в живые  медные стены. Тысячи
конских  хвостов, пуки  разноцветных перьев  гуляли по  воздуху. И  вся эта
звонко-железная толпа неслась за Мюратом.

Наполеон  велел посмотреть  ему, что  делается у  редантов. Он  прибыл, дал
знак, и войска французские врываются опять во второй из редантов, откуда их
перед  тем вытеснили.  Русские кирасиры  бросаются на отчаянную  пехоту, но
жестокий ружейный огонь удерживает  пыл их, а 1-я бригада из дивизии Брюера
оттесняет назад.  Между тем  реданты все составляют  мишень для артиллерии,
все  цель и  предмет для местной  войны, и  на соседний редант  идет пехота
русская. Полки  Виртембергские, из  бригады Бермана, скачут  навстречу и не
пускают идущую.  Весь 1-й кавалерийский корпус  понесся и обогнул реданты с
тылу. И  вот три окопа, как  три острова, тонут в  живом разливе кавалерии:
целая  туча конских  хвостов плавает  по воздуху,  тысячи голов  толпятся у
подножия  редантов.   Артиллерия  французская   коронует  их!  Тут   и  4-й
кавалерийский корпус получил приказание выдвинуться из линии, перейти овраг
Семеновский и  ударить на  русские пушки в  деревне этого имени.  Нет пера,
которое   могло   бы   передать   все  сцены   при   деревне   Семеновской!

Оставим еще раз Вентурини  сказать несколько слов об этом моменте: "Русские
пушкари были примерно верны своему долгу. Брали редуты, ложились на пушки и
не  отдавали их  без себя.  Часто, лишась  одной руки,  канонир отмахивался
другою.  У  подножия редантов  лежали  русские, немцы  и французы.  Истекая
кровью, они еще язвили  друг друга, чем кому было можно. Иные, как говорят,
грызлись зубами!"

Артиллерия наша вообще имела почти независимую свою деятельность в сражении
Бородинском. И  между тем как во рвах,  перелесках, у подножия укреплений и
на  плоских  промежутках низменностей  полки,  колонны,  баталионы и  толпы
рассеянные строились,  двигались, смыкались и, как  волны, с одного края на
другой   переливались:  ядра,   картечь   и  гранаты,   взвиваясь,  издавая
рассыпчатый  визг  и, лопнув,  вспыхивая  синеватым  огнем, то  пронизывали
насквозь  сжатые строи,  то шипели,  несясь по  головам и срывая  их вихрем
полета  своего,  то, с  клохтанием  пронося  смерть над  самыми головами  и
изменяя  своеобычно полет  свой,  с высоты  на высоту  перелетали. Батареи:
большая  Горецкая,  центральная Раевского  и  реданты Семеновские  менялись
убийством  с редутами  левого  французского крыла,  с громадными  батареями
Дантуара  и Сорбье;  и  смерть то  дугообразно, то  в  направлении линейных
выстрелов сновала  туда и обратно. И все это  делалось на воздухе! Земля же
между тем,  на которой шла битва, в  полном смысле слова, заплывала кровью.
Тысячи стрелков, таясь под  закрытием, толпы конных, выскакивая из засады и
закрытий,  и  колонны,  идущие  в откровенный  бой,  палили,  резались и  в
отчаянных  схватках  пронимали друг  друга  штыками,  дрались, боролись  и,
умирая, еще грозили друг другу цепенеющими взглядами.

Несмотря ни на какой  огонь артиллерии и пехоты нашей, генерал Латур-Мобург
едет  вперед  с  Саксонскими  кирасирами.  Эти  панцирщики, так  же  как  и
вестфальцы,  тук Германии,  могучие,  длинные, широкие,  кони под  ними как
медведи! Латур с своим медным легионом напирает на русских, косит направо и
налево и  захватывает спорную позицию, между  тем как генерал Нансути, ведя
кирасирскую  дивизию Сен-Жермена,  топчет и  рубит все  что ни  попадется с
правой стороны редантов. Он очистил все поле до самого оврага Семеновского.

Пока все это происходило,  выказался на высотах 8-й корпус Жюно. Ней, видя,
что атаки  на реданты  не имеют желанного  успеха, замышляет другое  дело и
отправляет  корпус направо,  к  Понятовскому, который  сражался на  крайней
оконечности русской  линии. Время  сказать несколько слов и  о левом крыле.
Это  крыло, как  мы видели,  было уперто  в большой  лес и  прикрыто высоко
торчащим  курганом  с 25-ю  пушками.  Еще два  холма, увенчанные  редутами,
находились неподалеку оттуда. Тучков  стоял грозно. Корпус его построен был
перед  деревнею Утицею  в  четыре линии.  Четыре егерских  полка,  с князем
Шаховским, рассыпались вправо по  кустарникам, чтоб занять промежуток между
войсками Тучкова  и левым  крылом главной линии.  Князь Понятовский, пройдя
через Ельню,  вынырнул из лесов  на деревню Утицу, поднял  перед собою тучу
русских стрелков  и вытянулся в поле  за Утицею. Сильная артиллерия Тучкова
громила его ужасно! Этот  наступ Понятовского готовы были подкрепить: Даву,
Ней  и,   ближе  всех,  8-й  корпус   Жюно,  составленный  из  вестфальцев.
Расположась  длинною  лестницею,  уступ  за уступом,  маршалы  должны  были
эшелонироваться справа,  чтоб громить и огибать  наше крыло левое. В помощь
Нею  и Даву придан  король Неаполитанский  с корпусами Нансути,  Монбрена и
Латур-Мобурга.

Тучков после сильного сопротивления оставил деревню Утицу и отступил левее,
на высоту, пристроясь к  дивизии графа Строганова; оттуда открыл он ужасную
пушечную и ружейную пальбу. Поляки задумались.

При  отправлении 8-го  корпуса  вправо был  в виду  стратегический замысел.
Вестфальцам ведено,  подав руку  Понятовскому, стараться выжить  из больших
кустарников егерей наших, оборонявших  промежуток, важный в смысле военном.

Ней хорошо  и удачно предпринял этот опасный замысел.  Удайся он - и корпус
Тучкова  подвергался опасности  быть  отрезанным от  общей боевой  линии, и
неприятель мог  бы разбивать наши реданты  с тылу, и наша  линия могла быть
обойдена.

Но  предусмотрительность Кутузова  помогла делу.  Багговут, заблаговременно
назначенный  на помощь  левому  крылу, подоспел  теперь со  2-м  корпусом и
перетянул  весы на  нашу  сторону. Два  полка из  новоприбывшего  корпуса с
генералом  Олсуфьевым отряжены  на помощь  Тучкову. В разных  периодах, при
разных обстоятельствах  XII-го года, в сражениях,  на трудных переходах, на
биваках  солдатских,  привыкли  видеть  одного  человека  всегда  первым  в
сражении, последним  в занятии  теплой квартиры, которую он  часто и охотно
менял  на  приют солдатский.  Его  искренняя привязанность  к бивакам  ясно
отражалась на  его шинели, всегда осмоленной,  всегда запудренной почтенною
золою  походного огня. Он  был молод,  высок, худощав, белокур,  с голубыми
глазами,  с носом  коротким, слегка  округленным, с лицом  небольшим, очень
приятным; в  обхождении и одежде прост,  стройный стан его небрежно опоясан
истертым  шарфом с  пожелтелыми  кистями. Чудесно  свыклись солдаты  с этим
человеком в серой шинели,  в форменной фуражке! Он любил с ними артелиться:
хлебать  их кашу  и лакомиться  их сухарем.  Никто не смел  пожаловаться на
холод и голод, видя,  как терпеливо переносил он то и другое. Трудно было с
первого раза,  с первого взгляда угадать, что это  за человек? Видя его под
дождем,  на грязи,  лежащего  рядком с  солдатами, подумаешь:  "Это славный
фрунтовой офицер!" Блеснет крест-другой  из-под шинели, и скажешь: "Да о