опытный взгляд с трудом мог
бы различить, что эти знаки нанесены несколько минут назад.
     Машинист, полюбовавшись на работу своих помощников, сказал:
     - Мы тебя немного по станции потаскаем. Ты не обижайся. Задание у нас
- не оставлять тебя на месте. А через часок дальше отправим.
     Тут Вася остановился.
     - Что  же  тебе  еще  сказать?  Дальше пошло как  по  маслу.  Василий
Стрекалов вез  во  Владивосток жмыхи  своего  хозяина  и  дяди  -  Парфена
Стрекалова  из   Кургана.   И   никто  меня  не   беспокоил.   Только  два
железнодорожника,  подмигнув мне,  шутливо  спросили:  "Не  пропали ли  от
жаркой погоды дядины жмыхи?".
     Это послужило как бы паролем для начала разговоров.
     Так, без всяких приключений Стрекалов добрался до Владивостока.
     Как ни старались друзья,  все  же  во  Владивостоке  пришлось  пройти
проверку.   Угонять   вагон   с   секретным   грузом   было   уже  некуда.
Железнодорожная колея дошла до берега Тихого океана.  Маневровый  паровоз,
который  мог бы по уже установившейся практике потаскать вагон по запасным
путям,  не допуская к нему военных контролеров,  замешкался. А в это время
по путям шныряли патрульные и проверяли номера вагонов. Случилось так, что
комендантский  патруль оказался  подле  вагона  сразу   же,   как   только
остановился  поезд.  Документы  приказчика  Стрекалова не вызывали никаких
подозрений.
     Зато с грузом дело было сложнее. Патрульные потребовали открыть вагон
для  проверки.  Но  на  счастье как  раз в  эту минуту подкатил маневровый
паровоз,  сцепщик набросил крюк,  а  машинист,  крикнув,  что  ему некогда
ждать, дал большой ход.
     Патрульные,  угрожая открыть стрельбу из винтовок и  предать военному
суду всех железнодорожников на свете,  пытались,  правда,  бежать вслед за
паровозом. Паровоз набирал скорость...
     Много  дней  перебрасывали железнодорожники вагон из  одного тупика в
другой,  пока не загнали его на далекие запасные пути, в самом конце бухты
во Владивостоке.
     Наш  вагон очутился под  навесом какой-то  постройки,  вроде большого
станционного сарая. Железнодорожники негласно охраняли сарай.
     Дня через   три   на  станции  Владивосток  состоялась  торжественная
церемония.  Железнодорожники  передавали  петроградским  рабочим  вагон  с
имуществом  Суворовского  музея.  Они  поручили  мне  и  Василию  Русакову
сопровождать это имущество в Петроград.
     Спустя месяц мы с драгоценным грузом вернулись в Петроград и передали
суворовские реликвии начальнику гарнизона.
     Имущество музея А.  В. Суворова снова вернулось в родной город и было
водворено на прежнее место.


                    ВїСїАїДїНїИїКї НїАї КїУїРїГїАїНїЕ

     Летом 1927  года случилось мне  объехать несколько казачьих станиц по
реке Кубани.  Надо было отыскать там  кое-какие вещи,  связанные с  жизнью
Суворова.
     В  станице Суворовской,  носившей это  славное имя  с  давних пор,  я
познакомился  с   военным  врачом,   уроженцем  здешнего  края,   Василием
Ивановичем Хопровым.
     Василий Иванович постоянно жил в  Ленинграде,  а  в  станицу к родным
приезжал  лишь   летом.   Несмотря  на   свои  шестьдесят  лет,   он   был
жизнерадостный, пышущий здоровьем человек.
     Василий Иванович оказался на редкость приятным собеседником.
     - В нашей семье, - рассказывал он, - было три брата. Двое, по старому
казачьему обычаю,  ушли  на  военную службу -  казаковать,  добывать славу
конем и шашкой. Мне выпала другая судьба. Я поехал учиться в Петербургскую
военно-медицинскую академию.  Прошло много лет...  В  1904 году в боях под
стенами Порт-Артура погиб мой младший брат.  В  1914 на  германском фронте
был  убит другой.  Остался я  один.  Выходит,  мне повезло.  Вот уже скоро
исполнится сорок лет,  как нахожусь в армии.  Все врачую.  Многое пришлось
увидеть и пережить на трех войнах. Да, есть о чем вспомнить...
     Узнав о  цели  моей поездки по  кубанским станицам,  Василий Иванович
взволновался.
     - Мои предки,  хоперские казаки,  -  продолжал он.  -  пришли сюда, в
район  крепости  Ставрополь,   с   Хопра,   притока  Дона.   Правительству
понадобилось усилить  здешний гарнизон.  Казачье дело  такое:  приказали -
выполняй, охраняй рубежи-границы.
     Суворов укреплял тогда,  в  1778 году,  по Кубани пограничную линию с
горцами,  подвластными  Турции.  Вместе  со  своими  солдатами  он  строил
Кубанскую оборонительную линию  от  Тамани,  у  берега Азовского моря,  до
Ставрополя,  вблизи  отрогов  Кавказского хребта.  Он  перевел хоперцев на
правый берег реки и  поселил их  здесь станицей,  со  стариками,  женами и
детьми. Станицу скоро стали называть Суворовской, по имени ее основателя.
     Суровые были годы, неспокойные. Англия натравливала Турцию на Россию.
Турция ждала удобного случая,  чтобы оторвать от России Крым и приазовские
степи.  С  этой  целью  она  подбивала кочевавшие между  Доном  и  Кубанью
ногайские орды  перейти  Кубань,  засылала  к  нашим  границам закубанских
горцев.
     Набеги  следовали за  набегами.  Горцы  нападали на  казачьи станицы,
грабили и  убивали жителей,  угоняли в  горы людей и скот.  Казаки жили на
пограничной линии в состоянии непрекращающейся войны.  Они не расставались
с  оружием и каждую минуту ждали встречи с незваными гостями -  черкесами,
лезгинами или чеченцами.
     Прадед наш,  Михей Хопров,  слыл  отважным воином.  Богата была жизнь
Михея  всякими интересными приключениями.  В  нашей  семье из  поколения в
поколение передается не то,  чтобы легенда какая, а так, рассказ о славных
его делах.
     Тут  Василий Иванович вынул  из  кармана френча маленькую задымленную
трубку,  не  спеша  набил  ее  душистым желтым табаком,  затем,  аппетитно
затянувшись дымком,  начал рассказ об  одном совершенно невероятном случае
из жизни своего прадеда, Михея Хопрова.
     - За  старой  казачьей  станицей Суворовской,  над  привольно широкой
долиной,  стелющейся травяным ковром  на  десятки верст,  высится одинокий
курган. Его и теперь называют сторожевым.
     Далеко  на  восток от  станицы,  по  самой  линии  горизонта синеют в
безоблачном небе горы Бештау и Машук,  дымясь густыми туманами, вестниками
непогоды.  Поглядишь на  запад,  а  там  заходящее солнце  золотит вершины
склона  снежного  хребта,   что  тянется  от  Эльбруса  к   Черному  морю.
Неповторимая картина!  Она поражает взор каждого путника, который окажется
в эти предвечерние часы в долине, вблизи от сторожевого кургана.
     Перед заходом солнца долина как бы преображается.  Все предметы здесь
принимают гигантские размеры.  Что-то таинственное струится в колеблющихся
волнах воздуха,  поражая воображение людей.  Но  не  успевает налюбоваться
запоздалый путник раскинувшейся перед  ним  панорамой...  Непонятный страх
западает в его душу при виде одинокого стража долины.
     Приближаясь к  кургану  по  вьющейся змейкой  у  его  подошвы дороге,
путник сдерживает коня и  бросает по  сторонам тревожный взгляд,  готовясь
пустить лихого скакуна рысью, чтобы уйти от неведомой напасти.
     Еще  тревожнее  забьется  сердце  путника,  когда  он  поравняется  с
курганом.  Его рука хватается за  оружие,  а  конь,  как бы  чуя недоброе,
рвется на поводах, ускоряя шаг.
     Далеко  в  округе  известно предание о  грозном  всаднике сторожевого
кургана.  Оно  передавалось от  джигита к  джигиту,  а  затем от  горцев к
казакам.  Люди разнесли по  станицам весть,  что здесь,  на  этом кургане,
много лет назад один джигит предал своего друга, отважного воина.
     Предатель получил за  свое  черное  дело  тонконогого карабаха,  коня
необыкновенной красоты  и  выносливости,  сколько-то  серебряных  монет  и
ускакал в горы, а воина убили.
     С той поры,  говорят в народе,  как только садится солнце, на вершине
кургана появляется тень  убитого.  Он  в  белой  одежде,  на  белом  коне.
Спускаясь с кургана навстречу запоздавшему путнику,  тень равняется с ним,
заглядывает ему в лицо, будто хочет опознать: не тот ли джигит скачет, что
предал друга.
     И мчится призрак дальше, дуя холодным вихрем на путника и его коня до
тех пор,  пока они не упадут от изнеможения и страха на камни,  где-нибудь
далеко от кургана.
     Не  успевают еще  первые лучи солнца позолотить вершину кургана,  как
страшный всадник оставляет свою  жертву и  исчезает в  Карачаевских горах,
словно уходит в недра земли.
     Михей Хопров, урядник Суворовской станицы, как и все казаки Кубанской
линии,  знал об этом предании и  много раз слышал от стариков о  суеверном
страхе горцев перед сторожевым курганом.
     Однажды Михей стал главным героем этой легенды и  не только спас свою
жизнь,  но  один разогнал партию абреков,  собиравшихся напасть на казачью
станицу.
     Как-то ранним летним утром станичный атаман послал Хопрова со срочным
пакетом в соседнюю станицу. Сдав пакет, Михей поехал обратно.
     Скачет он,  протяжную песню мурлычет о доле казачьей, о коне-скакуне,
что  унес  казака "во  чужую,  во  дальнюю сторонушку",  как  вдруг видит:
навстречу из-за холма, легкими прыжками выбежали горные козы. Редкие гости
они в этих местах.
     Заиграло сердце охотника.  Михей с  ружьем в руках погнался за дикими
животными.
     Охота была удачная.
     Почувствовав сильную усталость,  Михей решил отдохнуть. Ему было ни к
чему, что он находится на кургане.
     Солнце поднялось высоко. Стало жарко.
     "До заката еще далеко",  -  подумал Хопров.  Пустив коня пастись,  он
выбрал орешник потенистее и лег на траву среди цветов-самоцветов.
     Незаметно подкрался сон.  Крепко спал казак.  Когда он проснулся,  на
небе уже догорала вечерняя заря.
     Страх охватил Михея.  Торопливо взнуздав коня, он повел его с кургана
и,  тревожно озираясь,  спустился уже  до  половины холма,  как неожиданно
увидел:  по  кромке высокого берега Кубани быстро движутся какие-то точки.
Вот они все ближе и ближе.  С каждой минутой точки вырастали,  становились
все больше и больше. Теперь уже не было никаких сомнений...
     Михей быстро поднялся на вершину кургана.
     Приближались всадники.  И  седоки и  лошади выглядели не  так,  как в
обычное время дня,  а вдвое,  втрое большими. К кургану стремительно летел
отряд великанов.
     "Кто бы это мог быть?  -  подумал Хопров.  -  Казакам в такую пору от
дикой степи ехать незачем..."
     Страх  его  оставил.   Надвигалась  опасность.   Михей  притаился  за
орешником и оттуда следил за всадниками.
     "Чеченцы,  что ли?  Вишь,  чекмени какие пестрые!" - мелькнула у него
догадка.
     В  это время ватага конных за  версту до  кургана разделилась на  два
отряда.  Один -  человек в пятнадцать -  понесся рысью по дороге. Всадники
другого отряда перешли на  шаг,  громко разговаривая и  показывая руками с
зажатыми в  них нагайками в сторону кургана,  за которым находилась родная
Михею Хопрову Суворовская станица.
     Михей понял,  что это были враги.  Что делать? Отсидеться в орешнике?
Нет,  не бывать этому!  Закипела в нем кровь. Посмотрел вокруг: солнце уже
скрывалось за горизонтом,  курган окутался сизой дымкой, долина была вся в
тумане.
     Оглядел себя  казак,  видит  -  белая черкеска на  нем,  папаха белая
мохнатая и конь белый.  Какое совпадение!  Все было так,  как говорилось в
предании. Не долго думая, вскочил он на коня и, озаренный бликами вечерней
зари,  как  вкопанный,  остановился на  самой  вершине кургана.  Сообразил
Хопров:  кто посмотрит на него снизу -  испугается.  В этот вечерний час в
чистом, прозрачном воздухе все предметы выглядели как-то необычно.
     Всадники, казалось, забыли о страшном месте. С гиканьем они неслись к
кургану.
     Вдруг  у  одного джигита конь  споткнулся и  шарахнулся в  сторону от
дороги...
     Джигит бросил испуганный взгляд на  курган.  Он  обомлел:  на вершине
кургана стояла исполинская фигура всадника в белой черкеске на белом коне.
     - Шайтан!  -  только успел он  вскрикнуть,  повернул коня  и  понесся
стремглав в обратную сторону.
     - Шайтан!  -  закричали вслед за ним его спутники и поскакали во весь
дух к реке.
     Всадники другого отряда также увидели зловещую фигуру на  кургане.  В
это  время с  криками "шайтан,  шайтан!"  навстречу им  мчались джигиты из
передового отряда.  Еще немного,  и  произойдет свалка.  Тогда,  не  долго
думая,  они  быстро повернули своих  коней и  во  весь  опор  помчались от
кургана с грозным призраком.
     Видя,  какой  успех  принесла его  проделка,  Хопров с  оглушительным
свистом и гиканьем вихрем слетел с кургана и,  подняв над головой нагайку,
погнался за оторопевшими от ужаса джигитами.
     Испуганные  лошади  горцев,  неистово  подгоняемые  своими  седоками,
неслись прочь от  кургана.  Не  слушая седоков,  они вырывались из  рядов,
сбивая с дороги растерявшихся от страха всадников.
     - "Удивить -  победить!" - говорил в таких случаях Суворов, - заметил
Василий Иванович. - Так и здесь!
     Если бы  абреки услышали выстрелы,  если бы кто-нибудь ворвался в  их
отряд и затеял рубку шашками, они не испугались бы так. Воины от рождения,
они привыкли к опасностям.  Они не боялись ни пуль, ни кинжалов, ни острых
казачьих шашек.  На  удар кинжалом отвечали таким же ударом,  на выстрел -
выстрелом.  Но здесь было совершенно иное,  непонятное, а потому страшное.
На них с ужасным криком и свистом бросился сам шайтан.
     Ни  выстрела,  ни взмаха шашки,  ни удара кинжала...  Смерть в  белой
черкеске на  белом коне гналась за ними по пятам.  Всадники чувствовали на
своих спинах ее холодное дыхание...
     Хопров стремительно  вылетел  на  своем  белом  коне  на  берег реки.
Поднявшись на стременах,  он загоготал в последний раз,  да так протяжно и
так   страшно,   словно   выла   стая   шакалов.  Услышав  душераздирающий
переливчатый рев,  конь  Михея  не  выдержал  и,  мотнув  головой,  сделал
несколько скачков в сторону.
     - Стой ты, дьявол!
     Казак  едва  сдержал  коня,  гарцевавшего  над  обрывом.  Абреки  уже
переправились через  реку  и  скрылись  от  белого  призрака в  прибрежных
камышах.
     Немного  постояв,  прислушиваясь к  звукам,  которые  неслись  с  той
стороны реки, Хопров повернул коня и поскакал к ближайшей заставе.
     Навстречу ему от  заставы,  взбудораженные криками,  неслись линейные
казаки, его товарищи, Тихон Инок и Матвей Дернов.
     Михей рассказал,  что  с  ним  приключилось.  Тихон с  Матвеем весело
смеялись над казаком-привидением.
     - Шайтан  и  есть!  -  говорил Матвей,  вытирая руками выступавшие от
сильного смеха слезы.
     - Ну и хитрюга ты, Михей! - восторгался он, ударяя дружка по плечу. -
Вот это придумал!
     - А это что?  - вдруг остановился Хопров. Он соскочил с коня и поднял
с земли ружье и две черные мохнатые папахи. - Трофеи!
     - Здорово получилось.  Ты знаешь,  видим, скачут от Сторожевого поста
чеченцы,  а за ними стрелой -  казак.  Летит на коне, орет благим матом, а
что - не разберем...
     Подвиг  Михея  Хопрова  прославил  Суворовскую  станицу.  Храброго  и
сметливого казака наградили серебряным георгиевским крестом.
     Много  боевых  наград получили мои  предки за  походы и  дела  против
врагов родной страны. И сейчас еще хранятся в нашей семье кресты и медали,
полученные дедами и  прадедами в  боях за Родину.  Есть у  нас и старинное
казачье оружие, и шашки, и пистоли.
     - А это мой скромный подарок,  - сказал в заключение Василий Иванович
и,  сняв со стены старинный кремневый пистолет кавказской работы,  передал
мне.
     - Это память о подвиге Михея Хопрова, да еще вот записки моего отца о
славных делах нашего предка. Возьмите их, может быть, и напишете историю о
казаке Суворовской станицы.


                        ВїНїУїКїИї СїУїВїОїРїОїВїА

     В  работе по  отысканию суворовских реликвий нельзя себя  чувствовать
одиноким.  И  если удается найти что-нибудь,  то  только потому,  что нас,
музейных работников,  окружают люди,  любящие свою Родину и интересующиеся
ее прошлым.
     Среди  них  часто встречаются большие почитатели полководца Суворова.
За любовь к нему, за готовность по его примеру отдать свои силы и жизнь на
благо Родины их справедливо называют "внуками Суворова".
     Вот почему хочется рассказать о встречах с такими людьми.


                              Первая встреча

     Это было еще до Великой Отечественной войны.
     Дирекция музея послала меня в село Каменку,  Новгородской области,  и
поручила  осмотреть  там   старинные  постройки  бывшего  родового  имения
Суворовых.
     От  станции  Любытино  до  села  Каменки  пришлось пройти  километров
восемнадцать пешком по лесной дороге.
     Моими   попутчиками   были   жители   Каменки,    быстрый   на   ногу
старик-почтарь, пожилая колхозница и местная учительница.
     Шли быстро, когда уставали - выбирали лужайку получше и отдыхали.
     Старый  почтарь  оказался  любознательным человеком и  словоохотливым
собеседником. Он знал наперечет почти всех жителей не только Каменки, но и
окрестных сел.  Я  едва успевал записывать в  свой блокнот имена каменских
старожилов - знатоков старинных историй.
     Мы  приближались к  Каменке.  Не  доходя до нее двух километров,  дед
Антон  (так  звали  старого  почтаря)  показал  мне  место,  где  когда-то
находилось село Александровка.
     Среди густого кустарника я мог заметить лишь одну печную трубу, - вот
все,  что сохранилось от избы.  А на бывшей широкой сельской улице плотной
стеной  стоял  молодой,  крепкий лес.  Темно-зеленая полоса елей  и  сосен
перемешивалась с  буроватыми осинами и  ольхами.  Редкие березки поднимали
кверху свои тонкие белые ветки.
     Столетние дубы  окружали  молодой  лесок,  выросший  на  месте  села.
Одинокая  осина,   поднявшаяся  на  краю  лесной  чащи  за  линией  дубов,
подставляла серебряные листья порывам ветра.
     Около  села  Александровки  мы   встретили  русоголовую  девочку  лет
двенадцати.  Высокая,  тонкая,  она напоминала буйно тянущееся к солнечным
лучам деревцо.
     Девчушка  обрадовалась  встрече,  но,  увидев  незнакомого  человека,
остановилась.
     - Иди, иди сюда, егоза! - крикнула шедшая с нами колхозница.
     Девочка подошла и поздоровалась.
     - Ты что так поздно по лесу бродишь? - обратилась к ней женщина.
     - Да ведь сейчас не поздно, тетя Дуся, - задорно ответила девчушка.
     - Ты мне поговори! - шутливо ворча, прервала ее колхозница.
     Она потрогала меня за рукав и, указывая на девочку, сказала:
     - Это Клавдия,  из нашей деревни.  В отца пошла, во всем первая. Отец
бригадиром у  нас в  колхозе.  И до чего же храбрый человек -  с германцем
воевал, против белых ходил. Большие командиры к нему приезжают, дружки его
старые.
     - И  никаких особых дел у отца не было,  -  вмешалась Клавдия.  -  За
спасение командира ему награду дали.
     - Да вы с отцом известные у нас спасатели.  Такая невеличка, а ничего
не боится. Вот прошлым летом...
     - Тетя Дуся! Не надо... - прервала ее, покраснев до ушей, Клавдия.
     - Проходи-ка, милая, вперед с Еленой Андреевной. Вы обе молодые - так
шагайте быстрее, не мешайте.
     Клавдия  недовольно посмотрела на  мою  спутницу  и,  взяв  под  руку
учительницу, быстрым шагом пошла вперед.
     - Прошлым летом, - продолжала женщина, - парнишка малый тонул у нас в
озере,  в Каменном;  ногу, что ли, у него свело. Так она первая бросилась.
Чуть сама на  дно не пошла,  а  парня вытащила.  Такая деваха,  ну вылитый
отец!
     Мы  прошли через большую лужайку.  На пригорке стояла Клавдия.  Подле
нее  на  сваленном  старом  дереве  сидела  учительница.   Они  любовались
раскинувшимся по косогору селом. Это была Каменка.
     - Ты все-таки скажи: что делала здесь? - спрашивала ее учительница.
     - Я дуб искала, Елена Андреевна.
     - Какой дуб?
     - Тот, о котором вы рассказывали.
     - Что-то ты выдумываешь, Клавдия!
     - Нет,   Елена  Андреевна,  правду  говорю.  Ис