кала  в  Александровке
заколдованный дуб.
     - Какой там еще "заколдованный"?
     - Да  вы  сами читали на уроке:  "Златая цепь на дубе том.  И  днем и
ночью кот ученый все ходит по цепи кругом".
     Учительница улыбнулась.
     - Нашла? - спросила она.
     - Нашла!  В четыре обхвата будет.  Только кота не видела,  и цепей на
дубе нет,  -  сказала, смеясь, Клавдия. - Елена Андреевна! Сводите ребят к
этому дубу всем классом. Ведь вы обещали, только не знали, где он стоит. Я
теперь знаю.  Он большой,  широкий -  все под ним поместимся. Мы сядем под
дубом,  а вы нам расскажете,  как люди раньше в Каменке жили,  как они эти
дубы сажали. Хорошо?


     Мы подошли к Каменке.
     Дома стояли в один ряд; и у каждого дома росло по вековому дереву.
     Дед Антон рассказал,  что Каменку возвели в давние годы и расселили в
ней вышедших на покой семейных солдат Суворова.
     - А  вон там,  у  самого озера,  на высоком берегу,  стоит окруженный
елями дом.  Его  построил внук  Суворова Александр Аркадьевич спустя сорок
лет после смерти своего знаменитого деда.
     В  нем  в  свое время доживали век  престарелые солдаты,  суворовские
чудо-богатыри. Теперь там школа.
     Переночевав у председателя сельсовета,  я с утра пораньше поспешил на
почту.
     Председатель  посоветовал  мне,   не  теряя  времени,   повидаться  с
сельскими почтальонами.
     - У них вся округа в руках!  -  смеялся он. - Обо всем первыми узнают
почтари.  Я  по утрам,  пока газету получу,  с  почтарями беседую.  От них
получаю полную сводку местных событий.
     Сельские почтальоны,  ходившие по деревням,  конечно, многое знали об
этих местах. Они могли оказать мне помощь.
     На лавке у  почтового отделения сидело несколько стариков.  Среди них
был наш вчерашний спутник.  Подсев к  ним,  я  угостил их  папиросами.  Мы
разговорились.
     Почтари уже знали о моем приезде в Каменку. Заговорили о Суворове.
     Дед Антон обратился ко  мне,  как к  старому знакомому.  Он  всю свою
жизнь прожил в  Кончанском и  Каменке,  хорошо знал эти места и  говорил с
гордостью:
     - У нас в Кончанском Суворов два года кряду в ссылке жил.  Царь Павел
его сослал. Ох, и не любил он Суворова!
     Последние слова дед Антон произнес так,  точно сам жил в Кончанском в
одно время с  опальным полководцем и вместе с ним переживал глубокую обиду
от сумасбродного царя.
     - А за что не любил?  - продолжал дед.  - За прямоту, за смелость, за
то,  что правду ему в глаза говорил, а не лукавил, как другие. - Дед Антон
сокрушенно покачал головой и  пояснил:  -  Завел  новые  порядки.  Царь-то
русский,  а мундир хотел надеть на всех прусский.  Все наше, русское, стал
палками выколачивать,  солдат,  служивых совсем забил.  Чуть что не так  -
палки,  Сибирь! Всполошился Суворов. "Караул! - закричал. - Чудо-богатырей
моих вконец забили!  Они штурмом Измаил брали, турков сам-пять, сам-десять
в сражениях побеждали,  а их палками!  За что русского человека бить?" Так
царю и высказал.  Рассердился царь на Суворова, в Кончанское его сослал, в
леса дремучие. И с ним полсотни солдат старых, самых беспокойных, тех, что
с ним в походах лет по тридцать отшагали.  Солдаты бравые! Потомство их до
наших дней дошло.
     Старик закончил свой рассказ и стал раскуривать затухшую папиросу.
     Почтари зашумели,  одобрительно кивая головами,  -  вот, мол, какой у
нас дед Антон.
     - Да,  живучи солдатушки оказались,  -  вступил в разговор другой.  -
Григорьевы вот!  А  еще Пушкаревы -  от пушкаря суворовского пошли.  И еще
наберутся... И вещички найдутся разные от суворовских дней.
     Высоченного  роста  почтарь  рассказал,  что  в  Каменке,  у  старого
колхозника Ивана Григорьевича Григорьева, хранится портрет Суворова.
     - В  большом почете он у  хозяина.  Это такая вещь,  скажу я  вам,  -
говорил мне старик, - больших денег стоит. Художественная картина!
     Этот почтарь и привел меня к Ивану Григорьевичу.
     В  чистой горнице на  почетном месте висел в  добротной раме  портрет
полководца,   написанный  масляными  красками.   Раму   портрета  украшали
полотенца, расшитые по краям красными петухами.
     Передо  мной   была  хорошо  выполненная  копия  портрета  известного
художника начала девятнадцатого века.
     Он изобразил Суворова в мундире,  при орденах, с маршальским жезлом в
правой руке.  На втором плане,  в  глубине,  были видны,  словно в тумане,
русские войска.
     Хозяин избы, старый колхозник, такой высокий и широкоплечий, что изба
казалась ему тесной, рассказал:
     - Я старый солдат, еще в четырнадцатом с германцем воевал. И отец мой
солдат - против турок ходил,  и дед солдатом был - тоже с турком воевал. А
отец  моего  деда  считался  самым  главным  солдатом в нашей семье.  Он у
Суворова под началом состоял и в Кончанское с ним пришел.  С тех пор мы  и
живем в здешних местах.
     В избу вошла тетя Дуся. Это она вчера по дороге в Каменку говорила со
мной о Клавдии.
     - О, да мы уже встречались! Вот и снова повидались! - воскликнул я.
     Тетя Дуся приветливо кивнула головой.
     - Нежданно-негаданно! - рассмеялась она. - Что же, рады гостям!
     - Ну,  хозяйка,  собирай на  стол!  -  распоряжался старик,  открывая
дверцу шкафа с посудой.
     На  полотенце,   украшавшем  раму  с  портретом  полководца,   висела
старинная медаль.
     - За штурм Измаила! - сказал горделиво хозяин. - Дед говорил, что сам
Суворов пожаловал эту медаль его отцу.
     Любуясь портретом,  я  то  отходил назад,  то  приближался вплотную и
всматривался в знакомые черты лица полководца.
     - От отца достался, - кивнул старик на портрет.
     - Этому портрету место в хорошем музее, - сорвалось с моих губ. - Что
за прелесть! Какая замечательная работа!
     - Да он и  у  нас,  как в  музее.  Моя старуха о  нем заботится,  все
полотенцами украшает.
     - А в музее на него будут смотреть тысячи людей.
     - Это про какой музей вы говорите?
     - Про Суворовский.
     - В Ленинграде?
     - Да,  в  Ленинграде.  Туда приезжают люди со  всех концов Советского
Союза и из других стран.
     Старик погладил бороду,  подумал минутку,  потом решительно подошел к
стене,  подставил стул,  встал на  него  и,  сняв с  тяжелой рамы расшитые
петухами полотенца, подал мне портрет:
     - Возьмите! Ваша правда. В музее он будет на месте.
     Поступок старика смутил меня:
     - А как же вы? Что скажет жена?
     - Что скажу!  - поднялась с лавки тетя Дуся. - А скажу вот что: думки
у нас с мужем одни, берите портрет.
     Слова об оплате обидели стариков.
     Вместе с  портретом Суворова старик вручил мне книжку на  французском
языке, изданную в восемнадцатом веке.
     Спустя  полчаса  подарки  были  снесены в  сельсовет и  упакованы для
отправки в музей.
     В  сельсовете сидела русоголовая школьница -  моя вчерашняя знакомая,
Клавдия.
     - Ищу вас по всей Каменке,  -  вскочила она с лавки,  увидев меня.  -
Директор просит вас прийти в школу. Ведь вы обещали.
     - Скажи директору, что я сейчас приду.
     - Так вы приходите, ребята ждут!
     С этими словами Клавдия помчалась по улице.
     У школы меня ждал директор. Мы условились с ним, как лучше провести с
учениками беседу о поисках суворовских реликвий.
     Окончились уроки.  Ребята  внимательно слушали меня,  потом  задавали
вопросы,  а  под конец захотели узнать,  как и когда я начал собирать вещи
для музеев.
     И мне пришлось рассказать историю о том,  как один самый обыкновенный
паренек стал почитателем великого русского полководца.


     Свое детство парень -  звали его Владимиром -  провел в Закавказье, в
небольшом городке, у самой границы с Турцией.
     Неподалеку от  дома,  где  он  жил,  в  кривой,  узкой  уличке стояла
мастерская. В ней не старый еще годами, но изможденный непосильной работой
дагестанец делал новые и  чинил старые шашки,  кинжалы и ятаганы.  "Мастер
холодных оружий", - говорил дагестанец о себе.
     Хозяин мастерской работал не один.  Вместе с  ним у  горна копошились
его трое сыновей:  Вано четырнадцати лет,  Джурба десяти и  Ибрагим восьми
лет.
     Работали от зари до зари. Никто из ребят не учился: на это не было ни
времени, ни средств. Отец ходил постоянно в рваной, засаленной, прожженной
черкеске,  но никогда не унывал. Он то прожигал клинки на горячем огне, то
отковывал их или шлифовал,  то наносил узоры и  всегда напевал.  Временами
казалось,  что  оружейник наносил эту нескончаемую,  прихотливую,  щемящую
сердце песню в форме узора на клинок шашки.
     - Откуда эта песня? - спросил как-то Владимир дагестанца.
     - Кубачи!  -  коротко ответил тот гортанным голосом.  -  О, кубачи! -
обнажил он,  улыбаясь,  испорченные кислотой зубы.  А  глаза его светились
доброй детской улыбкой.
     Владимир  не  совсем  ясно  представлял,  что  значило  это  слово  -
"кубачи",  но оно уносило его в  затерявшиеся в  облаках горные кручи.  Он
видел себя в отдаленном дагестанском ауле.  Видимо, там жили отважные люди
- "кубачи", лучшие дагестанские оружейники. Предположения были верными.
     Тяжело приходилось детям хозяина мастерской.  И  тяжелее всех  -  его
старшему  сыну  Вано,  выполнявшему тяжелую  работу.  Он  был  сверстником
Владимира и  дружил с  ним,  а  тот часто заходил в оружейную мастерскую -
мрачную,   закопченную  клетушку,   наполненную  запахом  гари  и  кислот,
разъедавших глаза.
     Владимир любил наблюдать,  как Вано ловко орудовал инструментами, как
умело выделывал из  белого металла или  серебра замысловатые украшения для
кинжалов и шашек и гравировал старинные надписи.
     Работа кипела у  него в  руках -  и какая работа!  -  тончайшая,  как
говорят, ажурная, требовавшая огромного терпения.
     Наблюдая за тем,  как Вано и его отец делали оружие, Владимир полюбил
их искусство и проникся уважением к этим бедным людям.
     Когда в  1914  году,  в  первую мировую войну,  ему  пришлось уйти на
фронт,  он  не  пропускал ни одной кавказской шашки или кинжала,  чтобы не
полюбоваться тонкой работой оружейников и  не вспомнить старого "кубачи" и
его сыновей.
     Продвигаясь с полком по Малой Азии, Владимир собирал, где только мог,
старое брошенное оружие.  Его  любознательность удовлетворялась полностью.
Турецкие  солдаты,  особенно кавалерия из  курдов,  были  вооружены подчас
такими ружьями,  пистолетами,  кинжалами и саблями, что не во всяком музее
отыщешь.
     Найдя   какой-нибудь   кремневый  пистолет   столетней  давности  или
изогнутый серпом  кинжал,  молодой  собиратель возил  их  притороченными к
седлу,   пока  не  получал  возможности  отправить  в  музей  Тифлиса  или
Екатеринодара.
     Сколько раз попадало ему от  командира за  то,  что в  походе у  него
всегда находились две - три лишние шашки да столько же кинжалов!
     - Опять у  тебя целый арсенал.  Ты  бы  еще  пушку туда пристроил,  -
ворчал командир.
     - Да ведь это настоящая даргинская, - оправдывался Владимир. - Она не
уступает дамасским клинкам.
     - Горе ты мое!  -  обрывал его командир. - Ты воевать сюда пришел или
музеи старым оружием снабжать?
     И, скрывая в густых, черных усах усмешку, приказывал:
     - Сдавай на ближней станции эти музейные экспонаты,  и  больше чтоб я
никогда не видел у тебя ничего лишнего. Понял?
     - Слушаю!  -  покорно отвечал Владимир.  Но  проходило время,  и  все
оставалось по-прежнему.
     Двор дома, в котором жил в детстве Владимир, соприкасался с воинскими
казармами. Здесь квартировали казачьи части.
     Все  ребята с  его улицы от  десяти до  пятнадцати-шестнадцатилетнего
возраста  целыми  днями  сновали  подле  казарм.  Особенно  их  привлекали
конюшни.
     На  какие только хитрости не пускались ребятишки,  чтобы проникнуть в
конюшни, поближе к лошадям!
     Казаки  делали  вид,   что  совершают  преступление,  допуская  их  к
казармам,  но  в  душе  были довольны этим.  Они  поручали ребятам уход за
лошадьми и уборку конюшен, а сами гуляли.
     Играючи,  ребята  выполняли большую работу.  Владимир не  отставал от
других. В награду казаки разрешали своим молодым помощникам водить лошадей
на водопой и купать их.
     С  гиком,  криком и  свистом неслись ребята на  неоседланных конях по
улицам к  серебрившейся за  околицей реке,  когда  наступал час  водопоя и
купанья.
     Уход за лошадьми,  работа в казармах, полковые учения, которые они не
раз наблюдали и которым старательно подражали, когда мчались наперегонки к
реке,  не  прошли бесследно.  Владимир и  шесть его  сверстников научились
отлично управляться с конем, рубить шашкой лозу и хватать на скаку с земли
платки не хуже заправских казаков.
     Это пригодилось им, когда они спустя несколько лет ушли на фронт.
     Вспоминается и  еще  одно обстоятельство,  почему Владимир с  детства
заинтересовался  военной  историей.   Оно  связано  с   полковой  швальней
пехотного полка.
     Окна  швальни  выходили  на  пустырь.  В  свободное от  уроков  время
мальчики  постоянно  толпились  перед   окнами,   играя  в   "стеночку"  -
незатейливую ребячью игру.
     Здесь иногда проигрывались целые пуговичные состояния, но один миг, -
и  счастливчики становились  обладателями несметных  пуговичных  сокровищ.
Пуговицы  получали,   как   правило,   за   мелкие  услуги  от   полкового
каптенармуса, заведовавшего швальней.
     Ничего,   что   пуговицы  были  обычно  порчеными  -   без  ушек,   с
надтреснутыми краями,  с  разными  изъянами -  "выбраковка",  как  говорил
каптенармус.  Все  равно!  Это  были  настоящие  солдатские  и  офицерские
пуговицы, посеребренные и позолоченные, с тиснеными и накладными гербами с
орлом,  большие и маленькие, дутые и штампованные. Да каких только пуговиц
нельзя было найти в кладовой у полкового каптенармуса!
     Они ценились дороже денег.
     Помнится, однажды в школе на уроке преподаватель истории сказал:
     - А  вот  мы,   ребята,   не  выходя  из  класса,  можем  свой  музей
организовать. Хотите?
     Ученики любили историка за  веселый нрав и  за  то,  что он постоянно
придумывал интересные вещи. Вот и сейчас его предложение организовать свой
музей захватило их.
     - Конечно,  хотим!  - решительно откликнулись они, предвкушая, что их
ожидает нечто необыкновенное.
     - Экспонаты найдутся!  Они здесь,  у  нас под руками!  -  не унимался
учитель.  -  Выворачивайте карманы!  Сдавайте  свои  личные  коллекции,  -
предложил он. - Вс„, вс„!
     К  столу,  за  которым сидел  педагог,  подходили ученики и  послушно
вытряхивали из карманов "личные коллекции".
     Скоро на  столе  лежала  груда  вещей:  разноцветные  почтовые  марки
перемежались  со  старинными  деньгами:  пятаками,  алтынами,  копейками и
полукопейками.  Медные солдатские пуговицы,  свинцовые пульки,  гильзы  от
патронов, медальоны, жетоны, самодельные ножи, ракушки и коробочки.
     Один  длинноволосый,  вихрастый паренек умудрился уместить в  кармане
целое сооружение из проволоки, деревянных планок и картона.
     - Пароход!  - с гордостью заявил он,  сдавая  в  музейный  фонд  свое
сокровище.
     Учитель тут же разобрал "дары",  отложил в  сторону часть предметов и
сказал:
     - С этого мы и начнем создавать свой школьный музей.
     - А остальное? - послышался робкий голос с передней скамьи.
     - Остальное возьмите обратно.
     И учитель продолжал:
     - В воскресенье мы с вами пойдем на экскурсию за старую  крепость,  а
сейчас послушайте.  - И он рассказал историю родного города, в котором жил
Владимир,  историю героической  борьбы  его  жителей  с  турками,  не  раз
пытавшимися захватить его и разграбить.
     - Об этом можно прочесть в книгах, - закончил учитель свой рассказ. -
А вот наш школьный сторож,  Иваныч,  сражался здесь,  у самого города.  Он
хорошо знает здешние места.  Попросим его пойти с  нами да рассказать все,
чему он являлся свидетелем.
     Так начались практические занятия по  изучению истории родного города
и края.
     Так началось увлечение Владимира историей родной страны.
     В  школе он  больше всего любил уроки истории и  мог часами слушать о
том,  какие  государства существуют на  земном  шаре  и  какие  народы  их
населяют.
     Еще  в  школьные  годы  Владимир  начал  собирать  почтовые  марки  и
старинные монеты.  Они привлекали его не  яркими красками и  рисунками.  В
каждой марке и монете он видел свидетеля жизни людей, читал по ним историю
родной страны и знакомился с историей других стран.
     Если  на  монете была  выбита дата  -  1812 год,  в  его  воображении
вставало Бородинское поле. Он слышал свист пуль и разрывы бомб и гранат.
     Стоило ему взглянуть на медаль, на которой значилась дата - 1855 год,
и перед ним вырисовывались севастопольские бастионы.
     ...Матрос Кошка  пробирается во  вражеский лагерь...  Адмирал Нахимов
смотрит в подзорную трубу с Малахова кургана и видит: черноморские матросы
идут в атаку - одиннадцатую за день.
     Желая получше ознакомиться с  историей,  Владимир обращался к книгам.
Они стали его лучшими друзьями.
     Ему  не  было еще  и  шестнадцати лет,  когда в  его  руки попали три
толстых  книги  историка  Петрушевского:  "Жизнеописание великого русского
полководца, генералиссимуса А. В. Суворова".
     Книги были не прочитаны,  а,  как говорят,  проглочены, хотя и не все
там было ему понятно.
     Рассказы школьного учителя о  походах Суворова помогли молодому парню
понять многое из того,  что оставалось неясным в книгах.  Они увлекали его
своею простотой и занимательностью.
     В  классе  на  стене  висел  цветной  плакат  с  портретом  Суворова,
окруженный рисунками,  изображавшими штурм  Измаила,  битву на  Рымникском
поле, переход через Ч„ртов мост.
     Внизу  плаката  крупными буквами  были  напечатаны слова  знаменитого
донесения Суворова о победе над турецкими войсками:

                         Слава богу, слава вам,
                         Туртукай взят, и я там.

     Нельзя забыть и  того влияния,  которое оказал на  подростка школьный
сторож Иваныч - старик из отставных солдат.
     Он  знал  множество  историй  о  военных  походах  и  рассказывал  их
школьникам в свободное от работы время.
     Особенно нравились всем рассказы Иваныча о Суворове.
     - Пуля - дура, штык - молодец, - учил своих солдат Суворов, - говорил
Иваныч.  - А почему? - спрашивал он ребят и продолжал: - Присягу помни, да
на себя надейся.  Понимай,  что к чему.  Подрастешь, солдатом станешь - за
родину стой крепко!  Война случится, в сражение пойдешь - не бойся. Беги в
самый огонь.  Кричи ура!  Неприятелю страшно,  тебе -  веселей. Добежал до
неприятельского знамени - хватай его, срывай с древка, неси командиру. Тут
тебе Георгия дадут.  Глядите,  три награды у  меня за войну с турками -  и
жив, - горделиво показывал Иваныч на свои медали.
     Старый солдат Иваныч донес до  юных школьников горячую любовь простых
людей к Суворову.
     Так закончил я свое выступление перед школьниками села Каменки.


     - Можно спросить у вас? - задала вопрос Клавдия.
     - Спрашивайте.
     - Елена  Андреевна  говорит,   что  дубы  в   Александровке  посажены
Суворовым. Правда это?
     - Ты  бы  сводила нас всех к  этим дубам,  и  мы там вместе с  Еленой
Андреевной еще разок проверили бы и решили - так ли это.
     - Так вы пойдете? Ой, как хорошо!
     Вечером  ко  мне  на  квартиру прибежали школьники и  принесли первые
находки - несколько позеленевших от времени монет, три медали и солдатскую
бляху.
     На другой день с утра пораньше школьники вместе с Еленой Андреевной и
я  отправились к историческим дубам.  Мы осмотрели дубы и сделали привал у
самого старого дерева - в четыре обхвата руками.
     Елена  Андреевна рассказала ученикам  народное  предание о  том,  как
Суворов приезжал в Каменку.
     Потомки суворовских солдат хранили в своих семьях рассказы стариков о
приездах знаменитого полководца и,  показывая на огро