ец я  сообщил о  боевой шпаге,  которую Суворов почти полвека
крепко держал в своей руке.
     - Эта  шпага теперь лежит на  дне  пруда в  Колпино,  -  сказал я.  -
Правда,  мои выводы основаны на  догадках,  но  проверить их  можно только
вычерпав из пруда всю воду.  Я  надеюсь,  вы поможете мне в  поисках шпаги
великого полководца, чтобы сделать ее достоянием советского народа.
     Долго не утихали громкие аплодисменты.
     На  эстраду вышел  заместитель командира полка  и  поднял руку.  Вмиг
наступила тишина.
     - Товарищи!  - произнес он негромко, но внятно. - У кого есть вопросы
к докладчику?
     Стоявший ближе всех ко мне молодой старшина,  четко козырнув,  сказал
скороговоркой:
     - Разрешите мне, товарищ подполковник?
     - Говорите, Огнев, - ответил командир.
     Старшина козырнул еще раз, шагнул ко мне и снова козырнул.
     Глаза его сияли. Он хотел что-то сказать, но молчал.
     Наступила пауза.
     С места кто-то крикнул:
     - Довольно козырять, старшина!
     - Говори, Огнев, - поддержали другие,
     Старшина улыбнулся широкой  улыбкой,  поднял  руку,  чтобы  успокоить
развеселившихся однополчан, и произнес:
     - Смутился я, товарищи! От всего сердца хотелось сказать - и подумал:
а вдруг вы не поддержите?
     - Поддержим! Поддержим! - раздалось из рядов слушателей.
     Старшина,  указывая на  своих  товарищей,  заполнивших площадку перед
эстрадой, сказал срывающимся от волнения голосом:
     - От лица товарищей заверяю - шпагу Суворова мы из пруда достанем!
     - Достанем обязательно! Поможем! - послышались громкие голоса.
     Сплошной стеной окружили меня провожавшие,  и  я с трудом пробрался к
выходу.
     В штабе полка мне выделили взвод солдат и саперное снаряжение.

                                __________

     У  пруда  закипела работа.  Солдаты  разбивали бивуак,  устанавливали
палатки,  окапывали их канавками,  крепили колышки. Взводный повар готовил
полевой обед.
     Я,  не теряя времени, прошел к старому доктору и сообщил ему о начале
работы.
     Между  палатками сновали подростки.  В  руках у  них  мелькали свежие
березовые веники.  Ребята усердно мели землю вокруг палаток.  Смуглолицый,
стройный,  гибкий  солдат,  по  виду  грузин,  сверкая  озорными  глазами,
командовал ребячьим отрядом.
     Несколько поодаль стояла  группа  местных жителей.  Невысокого роста,
размашистый в  движениях,  с  большой проседью в  курчавой бородке,  дедок
что-то горячо доказывал молодому старшине.
     Я  пригласил жителей поселка подойти поближе,  рассказал им  о  шпаге
Суворова и  просил  помочь  спустить воду  из  пруда.  Решили вычерпать ее
ведрами.
     Старик с рыжеватой бородкой приволок небольшой насос-"лягушку".
     Подростки с  шумом и радостными возгласами притащили ведра и передали
их солдатам.
     Начали откачивать воду.
     Работа оказалась тяжелой.  Шестами проверяли дно.  Время  от  времени
раздавался радостный крик: "Стой! Давай багор!"
     Багор передавали из  рук в  руки и  подхватывали им  что-то  тяжелое,
зарывшееся в иле.
     Работа  останавливалась.  Все  с  напряженным  вниманием  глядели  на
счастливца, старавшегося вытащить покрытую тиной находку.
     - Давай!   Давай!  Чего  ждешь?!  -  неслись  из  толпы  нетерпеливые
возгласы.
     Счастливчик надсаживался, пытаясь оторвать находку от вязкого ила.
     Минуту длилась тишина. Она нарушалась криком.
     - Да тащи ты! Тащи! Видишь, народ измаялся глядеть!
     Несколько человек бросались к багру,  но результаты обычно получались
плачевные - вытаскивали корягу или старое ведро.
     Из  воды  на  берег выходили намокшие фигуры.  Их  встречали веселыми
восклицаниями.
     - Эх ты!  На кого только похож?  Чучело!  -  весело кричал старик. Он
стоял в цепи и, передавая ведра с водой, тоже был мокрым и грязным.
     - Сам  чучело!  Смеяться легко!  Сунься вот  сюда!  Критику я  и  сам
наведу, - отвечал ему со смехом опрокинувшийся в воду, отжимая гимнастерку
и штаны.
     Эти происшествия не мешали общему ходу работ.  Наоборот,  они вносили
оживление и подбадривали работающих.
     Особенно веселились набежавшие со всех сторон ребята.
     - Дяденька! Бревно потерял! - кричали они.
     С каждой минутой ребят у пруда становилось вс„ больше и больше.
     Они не уходили даже во время обеденного перерыва,  шныряя всюду,  как
мальки на мелководье в жаркий летний день.
     Работы для них нашлось достаточно, забот тоже.
     Прошло два дня...
     Работали чуть ли не круглые сутки. Молодые солдаты в эти дни отдыхали
мало. Они откачивали воду, словно выполняли боевое задание.
     В  воскресенье пришли человек двадцать колхозников,  молодых мужчин и
женщин.
     Колхозники не отставали от солдат.
     К  исходу  вторых  суток  я  услышал,  как  старшина произнес громким
голосом:
     - Готово! Принимайте последнюю водичку.
     Он  передал ведро солдату.  Ведро пошло по  рукам,  и  все работавшие
провожали его взглядами до тех пор,  пока крайний в цепи не вылил на землю
черную от ила воду шагах в пятидесяти от пруда, за бугром.
     - Вся! - вскрикнул солдат с голубыми веселыми глазами.
     - Последняя! - солидно поддержал его сосед.
     Воды в пруде не стало. Обнажилось покрытое вязким илом дно.
     Один за другим работавшие выстроились полукругом по берегу пруда. Они
с жадностью осматривали дно.
     Ко мне подошел крепкий,  рослый старик с рыжей бородкой.  Он кивнул в
сторону пруда и, обращаясь ко всем, крикнул звонким не по годам голосом:
     - Щи  не хлебать -  и  говядины не едать.  Водичку вынесли,  остается
говядинка.  -  Старик поплевал на  руки и  озорно оглядел всех.  -  А  ну,
товарищи,  возьмемся ил убирать! Старшина, давай своим сигнал! - обратился
он к группе военных. - Колхоз второй колонной пойдет! Так, братцы?
     Ил выносили на берег ведрами, выбрасывали лопатами.
     Наконец дно очистили, но... шпагу не нашли.
     Наступило тяжелое молчание.
     - Глубже копать надо,  -  произнес молодой парень колхозник, смотря в
сторону. Но было видно: он и сам не верил тому, что предлагал.
     - Ишь, незадача какая! - послышался еще один голос.
     - Как же так! Не маленькая вещь, выбросить не могли! - копаясь в иле,
рассуждал старик колхозник.
     Старшина объявил перекурку.
     - Вот не везет же,  братцы!  - воскликнул огорченно молодой скуластый
солдат. - Как мне хотелось найти шпагу Суворова - и вот тебе на! Не везет!
     Окончательно расстроившись,  он сорвал с  головы пилотку и хлопнул ею
по сапогу.
     - Не одному тебе хотелось, - бросил с досадой другой солдат.
     - Потому  и  шли  сюда,  чтобы  первыми ее  увидеть,  -  тихо  сказал
старшина, закручивая огромную "козью ножку".
     К солдатам подошла молоденькая колхозница. Она насмешливо спросила:
     - Что загрустили,  орлы?  Откачали воду из одного пруда и приуныли. -
И,  не дождавшись ответа, добавила: - Для такого дела десять выкачать мало
- не только один.  Мы в работе от вас не отставали. Думали, нашему колхозу
честь будет, а вышло по-иному.
     Старшина посмотрел на девушку.
     - Одобряю!  Она дело говорит! Товарищи! - повернулся он к солдатам. -
Сегодня шпага не найдена,  но это не значит,  что ее нет. Завтра ее найдут
наши товарищи в другом месте.  Но в ее поисках есть и наш труд.  Не правда
ли? Этого у нас никто не отнимет.
     - Правильно!  Правда!  Конечно, так! - ответили дружным хором молодые
бойцы.
     Я поблагодарил всех и дал последнюю команду -  поужинать, отдохнуть и
возвращаться в город.
     Поезд увозил нас все дальше от места неудачной экспедиции.
     С  каждым  километром  у  солдат  рассеивалось  неприятное  ощущение.
Начались шутки.  Молодость сказалась и здесь: неудача смутила, но не убила
желания добиться цели.
     Но меня все случившееся тяжело поразило.  Я не  находил  покоя  много
дней.  Мне казалось, что товарищи по работе, встречаясь со мной, улыбались
и едва заметно переглядывались между собой.  Даже сочувствие  вызывало  во
мне досаду.
     На  самом деле большинство работников музея не изменило ко мне своего
отношения и вместе со мной переживало беду.
     Розыски шпаги  Суворова становились делом  чести работников музея.  Я
старался  разгадать  тайну  шпаги  и  видел:   большой  коллектив  научных
работников внимательно следит за  моим трудом.  Я  понимал:  каждый из них
придет  мне  на   помощь  в   любую  минуту,   но  на  мне  лежит  большая
ответственность.  Имею ли я право сомневаться в своих силах? Нет, не имею.
Эти мысли помогали мне в самые тяжелые минуты.
     Я думал:  труд музейного работника, отыскивающего какую-нибудь ценную
в историческом отношении вещь, подобен труду ученого-искателя.
     И тот и другой по случайным надписям,  по оброненным фразам, обломкам
и обрывкам восстанавливают целое,  и оно дает представление о жизни страны
и народа.
     Я  вспомнил встречу с  молодым учителем-историком в  городе Боровичи,
куда приезжал, разыскивая суворовские вещи.
     Он говорил:
     - Всякий труд,  если ты  полюбишь его  и  отдашь ему свои силы станет
частью тебя самого,  твоею жизнью.  Он  перейдет из ремесла в  искусство и
поднимет человека на такую высоту,  откуда он видит дальше и глубже.  Мы с
радостью глядим на  такого человека и  хотим пойти с  ним  в  ногу,  хотим
догнать наш завтрашний день.
     С  большой радостью я  вспомнил эти  слова скромного учителя и  снова
приобрел уверенность.  "Никакие преграды не остановят меня, - решил я. - Я
найду то, чему отдал так много труда".


                         Снова у старого доктора

     Обдумав свои поступки я  убедился:  нет,  мне не  удалось получить от
доктора точные сведения, а он мог дать все, в чем я нуждался.
     Это и послужило причиной моих неудач.
     Мне пришлось еще раз ехать в Колпино к доктору и допытываться,  -  не
знает ли  он,  кто  из  друзей или  знакомых его  младшего брата остался в
живых.
     Неудача с нашей затеей расстроила старика больше меня.
     Он считал себя главным виновником этих безуспешных поисков и старался
загладить свою вину.
     - Вы уж простите меня,  старика,  -  говорил он извиняющимся тоном. -
Такая чепуха получилась! Не ожидал! Никак не ожидал!
     Я успокаивал его и объяснял:  в нашем деле провалы неизбежны и они не
должны обескураживать нас.
     - Так-то оно так,  -  возражал доктор,  - но я вас подвел. В мои годы
это непростительно.
     Разговорившись с  ним,  я  узнал,  что в  Ленинграде на Петроградской
стороне живет его сестра -  профессор медицины.  Я  занес в  свою записную
книжку еще несколько фамилий.  С этими людьми дружил и встречался тридцать
лет назад младший брат доктора.
     Расстались мы поздно.
     Домой я вернулся глубокой ночью, но спать не мог.
     Не  знаю,   как  мне  удалось  дотянуть  до  утра:   казалось,  время
остановилось.
     Я  ходил из угла в  угол,  ложился и снова вставал.  Стрелки на часах
точно застыли.
     Наконец пробило восемь.  Я  не  мог больше ждать и  через полчаса уже
позвонил по телефону в квартиру профессора.
     Рекомендации доктора оказалось достаточно.
     У порога меня встретила молодая девушка - дочь профессора.
     - Проходите,  проходите,  -  говорила  она  и  с  приветливой улыбкой
протянула руку.
     - Меня  зовут  Катей,   -   представилась  девушка.   -  Я  студентка
медицинского института.  Садитесь,  -  предложила она и указала на стул. -
Маму вызвали по срочному делу, и она поручила мне принять вас.
     Я сел и, не теряя времени, спросил:
     - Вам известна цель моего прихода?
     - Догадываюсь,  -  ответила  студентка.  -  Вас  интересуют предметы,
связанные с  именем Суворова.  У  нас с мамой есть старинные вещи,  но нам
неизвестно,  принадлежали ли они Суворову.  - С этими словами Катя сняла с
буфета и подала мне хрустальный кубок с гравированным по стеклу рисунком.
     В  моих  руках  лежал,  сверкая гранями,  почетный кубок Семеновского
полка.
     Это  из  него  в  дни  полковых  празднеств пили  здравицы командир и
офицеры, передавая его из рук в руки.
     Я осматривал его,  любуясь переливами хрусталя.  Мои руки дрожали.  Я
волновался.  Ведь  этот  кубок  находился  до  1917  года в полковом музее
Семеновского полка; он мог привести меня к шпаге Суворова.
     - Номер второй, - весело сказала Катя, - сиамские слоны!
     Я  глядел и  не верил глазам.  Передо мной стояла группа:  три слона,
выточенных  из  черного  дерева  и  отделанных  белой  костью.  Мастерство
выдавало работу искусного художника.
     - Я знаю этих слонов! - невольно вырвалось у меня.
     - Осмотр продолжается,  -  шутя сказала Катя и  вынула из шкафа пачку
рисунков, перевязанных ленточкой.
     - Гравюры  восемнадцатого  столетия.   В   них  ни  я,   ни  мама  не
разбираемся,   но   они  особенно  почитаются  любителями  древностей,   -
засмеялась девушка и подала мне связку рисунков.
     Старинные гравюры взволновали меня еще больше.  Мне казалось, вот-вот
я нападу и на след желанной шпаги.
     Без сомнения,  в  квартире профессора хранились вещи полкового музея.
Непременно нужно было узнать, когда и как они сюда попали.
     - Знаете ли, какова ценность этого для историка? - спросил я девушку,
показывая на разложенные на столе диковинные вещи.
     - Предполагаю!  -  ответила она. - Я тоже люблю старинные вещи, но не
знала, что эти предметы принадлежали Суворову.
     - Вы  будущий врач!  Что  вам Суворов!  -  сказал я,  не  веря словам
девушки.
     - Я люблю Суворова. Просто так, как любят отца с матерью. Им гордится
наш народ.
     Эти слова девушка произнесла негромко,  но с большой силой.  Я горячо
пожал ей руку.
     Мне  хотелось узнать хоть что-нибудь о  круге знакомых художника,  но
Катя не могла рассказать ничего нового.
     Я  только понял:  у  них хранятся вещи,  привезенные когда-то  бывшим
начальником полкового музея Семеновского полка, художником Георгиевым.
     - Приходите к нам еще,  когда мама будет дома,  -  приглашала Катя. -
Она расскажет вам о дяде.


                     Увлечение театральной живописью

     Знакомство с профессором помогло мне продвинуться в поисках.
     Мне  показали  старый,  добротный,  с  большим  замысловатым  замком,
сундук.
     В нем,  среди всяких ненужных вещей, находился покрытый эмалью значок
офицера Семеновского полка -  белый крест с золотым мечом по вертикали. Он
принадлежал художнику.
     Там  же  я  обнаружил  несколько его  рисунков  на  батальные темы  и
удостоверение Петроградского Военно-революционного комитета.
     На стене я увидел небольшие картины, написанные акварелью.
     Странная манера письма не могла не обратить на себя внимание.
     Я  с  интересом  рассматривал  акварели,   пытаясь  понять,  что  они
изображают.
     Мое внимание заметили.
     - Это эскизы театральной постановки, - объяснила хозяйка.
     - Чем они привлекли вас? Почему они здесь висят?
     - Их писал мой брат - художник. - Он работал над ними вместе со своим
другом.
     - А для какого театра, - спросил я, - и как называлась пьеса?
     - Для какого театра, не помню. И название пьесы забыла. Знаю, что это
было незадолго до Октябрьской революции. Эскизы - память о моем брате.
     - А не вспомните ли вы, когда они попали к вам?
     Сестра художника сняла один эскиз со стены,  положила его перед собою
на стол и, разглядывая рисунок, продолжила свой рассказ:
     - Как-то  брат  привез  эти  эскизы  и  старинные вещи  и  просил все
сохранить до  его возвращения.  Он упоминал,  что какие-то вещи передал на
сохранение своим друзьям-художникам.
     Я просил профессора назвать фамилии этих художников.
     - Он  был  общительным человеком и  дружил со  многими художниками из
Академии.  Не всех я  знала и  фамилии их теперь уже не помню,  -  развела
руками моя знакомая.
     Работа   начальника  полкового   клуба   над   эскизами   театральной
постановки,  его дружба с  художниками-декораторами -  все это приводило к
естественно правильному предположению:  с  начала  революции судьба  шпаги
Суворова тесно связана с каким-нибудь театром Петрограда.
     Если  уж  спрятал он  шпагу,  так  сделал  это  в  укромном месте:  у
художника с крупным именем или в закоулках какого-нибудь театра.
     Но  какого?  Ведь их  в  городе около двадцати.  Придется просмотреть
все...


                      Я изучаю театральную бутафорию

     Все  мы  видим  из  зрительного  зала  сцену,  любуемся  декорациями,
наслаждаемся игрой артистов.
     Но мало кому из нас удается попадать в таинственные помещения,  тесно
обступившие сцену.
     Они  носят  порой  не   совсем  понятные  названия:   реквизиторская,
бутафорская, костюмерная.
     Все эти помещения заполнены интересными вещами. Месяц за месяцем, год
за годом копятся эти вещи.
     Реквизиторы подбирают  из  своих  неисчислимых запасов  сотни  мелких
предметов,  необходимых на сцене по ходу спектакля: посуду и книги, трости
и  зонты,  оружие и  картины,  скатерти и  салфетки,  клетки с  чучелами и
чернильные приборы.
     Вот вы вошли в широко раскрытую дверь в пяти - шести шагах от сцены.
     С потолка свисает чучело крокодила.  Филин,  примостившийся на полке,
зловеще глядит на него.  Подле филина на блюдах лежат искусно сделанные из
картона, "поджаренные" гуси и утки.
     И здесь же, гордо выгнув свои шеи, "плывет" стая белоснежных лебедей.
     Флаги всех стран и народов заполняют уголки комнаты.
     Все это именуется реквизитом.
     Вы входите в соседнее помещение. Здесь мебель самых различных стилей.
Но одна особенность бросается вам в глаза.
     Вы  ясно  видите хорошо отделанную переднюю часть и  боковины буфета,
книжного шкафа  или  письменного стола.  Но  стоит вам  посмотреть на  эти
прекрасные вещи с  тыльной стороны,  как  вы  обнаруживаете,  что  все они
сделаны из фанеры и легких досок, а то и картона, и являются не настоящими
вещами, а подделкой. Называются они бутафорией.
     Поиски шпаги привели меня  в  реквизиторские и  бутафорские городских
театров.
     Познакомился я и с репертуарными книгами,  в которых хранились старые
театральные афиши, наклеенные на листах плотной бумаги. Они были подобраны
день за днем. Весь годовой репертуар театра.
     Представьте  себе  книжный  переплет  размером  в  развернутую газету
"Известия" или "Правда".
     Для того,  чтобы разложить такую книгу,  требовался большой стол,  на
котором могли бы свободно лечь обе половинки переплета репертуарной книги.
     Я  перелистал десятки таких книг толщиной с кирпич.  Почти месяц ушел
на это. На пожелтевших страницах огромных фолиантов за 1913 - 1918 годы то
и дело встречались имена крупнейших актеров, певцов, художников - гордости
нашего театра.
     Но  изучение  репертуарных книг  не  помогло  мне  разрешить загадку.
Никакого  следа  работы  начальника полкового  клуба  над  декорациями для
петроградских театров не нашлось.
     Я  был  удручен новой неудачей и  несколько дней  не  мог  работать в
полную силу. Мне казалось, - я не способен решить серьезный вопрос, у меня
для этого недостаточно знаний.
     "Бросить все,  -  думал я,  как уже случалось со мной в  дни срывов и
неудач,  -  бросить поиски шпаги и заняться другими делами,  не требующими
такого напряжения!"
     Но другой голос шептал:
     "Как  бросить!  Можно  ли  бросать  раз  начатое  дело,  если  в  нем
заинтересован не  ты один!  Ну,  сорвалось.  Не вышло сегодня,  так выйдет
завтра.  Вспомни, - Суворов часто говорил: "Без труда не вытащишь рыбки из
пруда". Или не правда это?"
     Я  успокоился и  решил продолжать поиски с еще большим рвением;  стал
изучать  содержимое  костюмерных  и  реквизиторских ленинградских театров,
объясняя их работникам,  что разыскиваю. С их стороны я неизменно встречал
самое живое участие.
     Несколько раз я  обращался с просьбами о помощи к одному театральному
работнику.
     Новый знак