ь взойти  на крылечко.
Долго стояла под дверью, пока не осмелилась ее толкнуть.
  Вот  и он,  колдун!  Сама к  нему  дорогу  сыскала,  а лишь  увидела --
обмерла. Только и могла девица, что слезами залиться.
  --  Вижу,  что не с  большой  радости ты  ко  мне  наведалась,-- молвил
колдун.-- Как зовут тебя?
  -- Наталья.
  -- А как же молодца того зовут, по ком сердце твое болит?
  -- Иваном...
  --  Неужто он тебя,  такую  пригожую,  нелюбовью мучает?  Коли  так  --
каменное у него сердце да стеклянные глаза.
  -- Ах нет! -- вскинулась Наталья -- куда и  слезы девались.-- Любил  он
меня, доподлинно любил! Голубенькой называл, ясонькой, солнечным лучиком! --
шептала   она  жаркие  слова  и  сама  горела   вся.--   Разлучили   нас  не
смотницы-наговорщицы, не  змея-соперница. Вот  уже два  года одет Иванушка в
ризу черную, наречен Иннокентием. Вот уже два года я горе мыкаю, перестарком
стала, а и  смотреть  на других не могу -- только Иванушка, свет-надежа,  во
сне снится, наяву мнится.
  Тяжелый да  горький вздох пронесся по избушке. Зашелестели сухие  травы
под потолком.
  -- Экая разлучница у тебя, девонька,-- сама Божья Матерь. Экий лихоимец
-- сам Господь Бог. Не страшно с ними в спор вступать?
  Показалось  Наталье, что от этих слов еще  темнее в избушке  сделалось.
Она только сейчас поняла, чего ж добивается-то! И вспомнила, почему все-таки
решилась придти к колдуну, больше которого боялась разве что смерти.
  Измаялось  сердце  девичье, извелась Наталья  --  и не  сдержала тоски,
поклонилась деревенскому  знахарю Ереме,  мужику бойкому и на слово скорому.
Молила его Наталья помочь друга милого вернуть. Узелок принесла, куда тайком
от отца  положила  новый  хлеб  да  беленого  холста.  Жил  Ерема  тем,  что
деревенский люд давал за травы-коренья, за  вещий причет от притки, призора,
иного лиха. Семижоновка деревня не малая, да и окрест знавали про Ерему.  Он
не бедствовал! Принял, однако, и Натальины подношения.
  -- Ну,  касатка,-- молвил сладко,-- чем  горю помочь? Приворотных зелий
множество! Иль ворожба тебе милее? Хошь -- на зеркало, на  соль, на хлеб, на
мыло заговор скажу? "Сколь скоро  мыло  к лицу льнет, столь бы скоро молодец
девицу полюбил!"
  -- Да крепким ли такое слово будет? -- усомнилась Наталья.
  -- Крепкое слово -- оно и ценится крепче,-- уклончиво ответил Ерема.
  --  Сережки  с  самоцветами,  запястья  серебряные  --  не пожалею!  --
посулила Наталья. Ох, зазнобчивое, разгарчивое сердце девичье!
  Ерема довольно улыбнулся:
  -- Змеиные чары крепкий приворот дают.
  -- Змеиные?! -- перепугалась Наталья.
  --  А  то!  Разыщи  перво-наперво гадюку, голову  ее  прижми к  землице
рогулькой,  продень сквозь злобные глаза  иголку с ниткой, да  не забудь при
этом молвить таковы слова: "Змея, змея!  Как тебе жалко своих глаз, так чтоб
имя рек меня жалел и любил!" Ну а как домой воротишься, поскорее кафтан  или
какое другое платье доброго молодца той  иглой прошей, само собой, втайне от
всех -- и любовь приворожена навеки!
  -- Боюсь я змей, дяденька,-- призналась Наталья.-- Из куста  шипуля, за
ногу, тяпуля! Да и жалко ее...
  --  Эка ты!  -- надулся Ерема.-- Ну  ладно.  Хошь,  научу,  как  корень
Симтарин-травы добыть?
  -- А верное ли средство?
  --  Верней  не  сыскать! У Симтарина  первый лист  синь, второй багров,
третий желт, а четвертый червлен. Вся сила травы в том, что под корнем у нее
человек. Человека  надобно  взять, разрезать  ему грудь, вынуть сердце. Если
кому дать сердце того человека -- иссохнет по тебе!..
  Думал  Ерема,  в  ноги  ему  девка  за  такой  совет  кинется,  а  она,
неразумная, побелела вся--да и прочь из избы. Ишь, привередливая!  Чтобы  не
обидеть никого да еще и выгоду свою взять -- такое только в сказках бывает!
  А Наталья бежала -- слезы  лила. Ведь к Ереме люди не от радости  -- от
беды идут,  а у него,  стало  быть, про те беды душа не болит,  коли он даже
сердечную маяту  норовит через  злодейство исцелить.  Нет,  не нужна Наталье
такая лечьба --  невинной кровью,  живой болью! Люди говорят,  добр Ерема,--
что ж он зло творит? Может статься, тот, кого лиходеем прозвали,  про добрые
снадобья ведает? Кто их разберет, ворожбитов, злые они или добрые. На то они
и знахари, чтоб их никто не понимал!
  И  вот  волховит-зелейщик,  колдун  лесной, пред  Натальей.  Смотрит  с
печалью, да слова его еще печальнее:
  -- Мыслимое ли  дело,  девица,  небесную любовь в сердце  побороть,  на
земную ее сменять? Коли стал твой мил-друг на ту стезю, не свернуть его.
  Наталья пуще прежнего заплакала:
  --  Ох, не надобна ему  та стезя! Нет  в  его  сердце небесной  любови!
Батюшкин  обет  он исполнил.  Тяжко  захворал  родитель его,  а как  в глаза
смертушка  глянула,  так посулился,  коли жив останется, Богу  сына младшего
отдать. А младший-то...
  ----  Вон что! --  Колдун погладил девицу  по голове.-- Дитятко  ты мое
горькое,  бесталанное! Никакое  приворотное  зелье  тебе не  надобно.  Такая
потребна трава, чтоб клятвы разрешала,  обеты  снимала.  Посуди сама -- кабы
твой Иванушка мог,  давно бы  из монастыря к тебе вырвался. Но как ему такой
грех  взять на душу?  Как батюшку на бесчестье обречь? Доброе сердце у него,
доброе -- да чересчур мягкое.
  Пала Наталья на колени:
  --.  Помилосердствуй, дай тогда отсушки какой ни есть, отврати меня  от
этой сухоты! Правдиво твое слово, а от него  пуще прежнего  сердце болит,  в
Обимур броситься впору!
  Поднял ее колдун:
  -- Не  плачь,  милая.  Нету у меня  нынче такой  травы.  При-ходи после
Иванова  дня,  помогу твоему горю, освобожу  душеньку-страдалицу.  Теперь же
ступай домой. Не то к Ульяне сходи, ворожейке, что у истока Обимура живет. А
меня прости...
  Девушка как  во  сне пошла  из  избы,  и долго, долго бродила меж  стен
тишина. Уже когда темноту к себе в гости позвала, вымолвил Михаила:
  -- Засвети лучинку, Егорушка.
  Слабый огонек задрожал в светце. Что-то  трещит лучина, дрожит  и мечет
искры -- не к дождю, не к ненастью ли?
  -- Ох, тяжко мне, сынок! -- простонал колдун.-- В кои-то веки человек с
добром ко мне пришел, а я отпустил его горе мыкати.
  -- Что ж ты не дал ей какой-нибудь присушки, батюшка?
  -- Молод еще ты, Егор, сердце у тебя неученое. Я-то с травами множество
лет дружен.  Каждой голос слышу,  каждой  взор  ловлю.  Верю  я  в  их  силу
чудодейную, как в свой зрак, однако знаю: никакой травой из сердца не вынешь
-- ив  сердце не вложишь. Нет таких трав, чтоб изменить чужой нрав! И судьбы
не изменишь, Егорушка.  Знаешь,  как народ судил: кто  с  дерева убился?  --
бортник   кто  утонул? -- рыболов  в  поле  лежит  -- служивый  человек... У
каждого, стало быть, своя дорога на земле, своя звезда в небе.
  -- Звезда!  -- эхом откликнулся Егор, и в  это время на крылечке  вновь
зазвучали  осторожные  шаги.  Не успел  он спросить  колдуна, кто  же  такая
Ульяна!
  --  Что это  нынче  к  нам,  словно  в  храм  Божий, народ  повалил? --
воскликнул Михаила.
  Егор тоже дивился: да уж, сколько живет он здесь, никого, кроме филина,
да волков,  да  Лешего,  окрест  не видывал,  а тут  сразу  два  гостя  рода
человеческого!  Он знал, что люд посельский  полагал Михаилу злым колдуном и
боялся  его так, что  лишь самая  крайняя беда могла привести к нему. Егор и
сам,  коли насмелился, попросил бы у Михаилы  какого ни на есть зелья, чтобы
память свою пробудить. Кикиморка или нет, а растет и впрямь не по дням, а по
часам,  за  месяц вымахал что твой двадцатилетний, и чем  больше становится,
тем  сильнее болит  головушка,  туманит тоска  по  чему-то давно  и накрепко
забытому... Забыто, а крушит сердце!
  Между тем колдун зажег еще лучину, в избе посветлело,  и  Егор  замер в
своем углу. В дверях показался невысокого  роста мужичок, худой, чернявый, с
быстрыми, блестящими глазами. Знахарь Ерема! Колдун молча смотрел  на  него,
но Егор чуял, что они испытывают равное отвращение к гостю.
  -- Здоров  будь,  Михаила!  --  заискивающе  молвил  Ерема  и  невольно
вздрогнул при виде Егора:-- Жилец у тебя?
  -- Родня,  --  буркнул  колдун.-- Ты поди  думал, один волк  лесной мне
сродник, ан нет.
  -- Ладный молодец!  А где же кикиморка? -- При этих словах гость быстро
перекрестился.
  -- Сгинула кикиморка. Нету ее.
  -- Как так сгинула? -- растерялся быстроглазый.-- Почему?  Я  же сам ее
тебе принес!
  --  Надо  было себе  и  оставить, коли так надобна.  Ну, говори,  зачем
пришел?
  Ерема протянул хозяину узелок:
  -- Прими хлебушка свежего, холста беленого.
  --  За что платишь? Аль от щедростей  душевных решил  поддержать живота
моего? -- насмешливо спросил Михаила.
  -- За помощью пришел,-- послышался смиренный шепоток.
  -- Ну?..
  -- Скоро Купала,
  -- Поболе месяца еще до того дня.
  -- Чья пташка раньше проснулась, та  и  корму скорее  нашла. Нижайшая к
тебе просьба: как пойдешь в Иванову ночь травы брать, меня с собой взял бы!
  -- Иль сам неучен? Слышал, пользуешь хворости зельями.
  -- У всякой пташки свои замашки. Да и не в лечбе  дело. Вот скажу тебе,
что со мной о прошлый год приключилось, в  немногое  время после, того,  как
видение огненное над Семижоновкой пронеслось.
  Егор прислушался.
  -- В ту ночь, Купальскую, очарованную, пошел я в лес...
  -- А, царь-цвет покою не давал? -- перебил колдун.
  --  Пошто насмехаешься?  Сам  на  Купалу  по  лесу  шастаешь! Иль  тебе
злат-цвет папоротника ни к чему?
  -- На Купалу всякий цвет -- злат, надо лишь смотреть да брать умеючи.
  -- То-то и оно,-- не  поперечился Ерема.-- За  наукой и пришел.  Однако
слушай далее... На того на Купалу взял я Евангелие, взял ряднинку и пришел в
лес, на полянку,  где раньше кочедыжник приглядел.  Три круга  очертил возле
него, разостлал свою ряднинку -- и  ну молитвы читать! Тут и полночь.  Гляжу
-- из неба луч синь ударил. Все блестит, все гремит, громовой голос на чужом
языке вещает... Не до папоротника, страх лютый обуял! Схватился -- да прочь.
Бежал, бежал, вдруг слышу: догоняет меня кто-то. Оглянулся: не то  мужик, не
то баба во всем сером летит прямо на меня, будто огромная сова!  Налетело --
и повалился я без памяти. Очухался -- нет ничего.
  Сердце Егора отчего-то вдруг неистово  заколотилось. Словно бы вспомнил
он что-то... или зазвучал далеко голос родной... Нет. Почудилось.
  -- Иль не знал, Ерема, что нельзя оглядываться в такую ночь? -- хмыкнул
колдун.
  -- Знал,  да страх  одолел! Вот почему и прошу тебя на сей раз  подмогу
оказать. Тебе былие травяное послушно,  тебе зачуранья против нездешней силы
ведомы.
  -- С чего взял? -- резко спросил колдун.
  --  Не горюй, Михаила, не  выдам я  тебя. Ни словечка не  вымолвлю, что
оборотень ты, волкодлак, что дружен с Лешим, что кикиморку,  порождение Змея
Огненного, ты прикормил-взрастил...-- И  он прожег взглядом угол, где таился
Егор.
  -- Следил, значит? -- пуще прежнего нахмурился колдун.
  -- А что же делать? -- развел руками Ерема.
  --  Как же  я тебя не приметил? Как товарищи  мои верные твоего духу не
учуяли?
  -- Мертвой рукой и не таких обведешь!
  --  Не  тошно ли с мертвечиной возиться, жир вонючий  топить, свечки из
него лить? -- глухо спросил колдун.
  -- Смекаю, что в  том  котле, где смола с отваром злых трав перемашана,
тошнее того кипеть будет,-- загадочно ответил знахарь.
  Колдун еще ниже наклонил голову:
  --  Ведьмак ты, Ерема. Меня лиходеем народ кличет, ан нет: из нас двоих
ты лиходейнее.
  -- Сам же сказывал, что я от хворей-болестей пользую, стало быть, добро
несу.
  -- Руки твои нечистые -- и добро твое грязное.
  -- А болящему не все едино?
  -- Ну,  в тот миг, когда лихоманка его бьет, может,  и едино. А душа-то
его  твоим злом уже отравлена. Слаб человек, не ведает, что слабость его .не
в добро, а в зло уводит.
  -- По-твоему, помереть лучше, чем от меня  исцеление принять? -- Черные
глаза Еремы вспыхнули лукавым огнем.-- Ты это  хворому скажи... А мне помоги
жар-цвет взять!
  -- Жар-цвет...--  повторил колдун, и Егору почудилось, будто  голос его
засиял,  засветился  золотисто.--  В  глухую  полночь на  кусте  папоротника
покажется  цветочная  почка.  То  мерцает  она,  словно дальняя  звезда,  то
колышется, будто речная волна ее баюкает, то резвой пташкой прыгает. Берегут
свою дорогую траву лесные чудодеи от взора человечьего. Она силу дает видеть
и под землей,  и под водой, и в заоблачных высях, и  в глубинах человеческих
душ   с  цветом тем в  руках невидимкой сделаться можно,  клады  сокровенные
увидать:  коли  где   есть  клад,  засверкает  цветок  и  упадет  прямо   на
сокровища...
  Ерема так и взвыл.
  -- Одна беда, -- тихо, словно во  сне, продолжал колдун.--  Неразборчив
цветок златоогненный. В.чьи бы руки  ни попал, всякому власть дает над миром
чудес. Посуди сам, Ерема, могу ль в твои руки царь-цвет передать? Душа  твоя
мне темна.  Я  ведь и  сам его не  беру, хоть, может, властен над нечистью и
доверчива она ко мне.
  -- Ну и глупец! -- взвизгнул Ерема.
  От визга  его  задрожала  лучина, и тени  загуляли-заиграли на потолке.
Кругом пошла голова Егора, пал он спиной на стену...
  Смешалась  игра  огней  и  света...  одела  Ерему  и  Михаилу  одеждами
невиданными, и еще кто-то оказался с  ними,  да не в избушке неказистой, а в
палатах каменных. Сияли кое-где светильники  по  стенам,  звучал непонятный,
рвущий душу разговор...
  -- Выбросить вон мусор! Ишь, сколь бумаги! -- кричал неизвестный  Егору
крепкий, кряжистый мужик.
  -- Не иначе ты  в Ильинскую пятницу рожден,-- сурово ответил Михаила...
Михаила ли  был  этот  старец  в черном одеянии?..-- Здесь  сокровища  слова
русского древнего. Сколь бы ни старались ты и "брат" твой,-- он с презрением
кивнул на преображенного Ерему,-- не истоптать вам души в русском человеке!
  --  Ну это мы еще  посмотрим,--  проронил  Ерема, а незнакомец выхватил
какое-то оружие и  ударил  огнем  в  потолок. Сверху,  где неясно  светилось
чье-то лицо, посыпалась пыль.
  -- Кто плюнет  на  небо, тому плевок  на лицо  падет,-- молвил старик и
воздел  руки, словно  призывая проклятие, но  тут  же их смиренно опустил, и
жалостью зажглись его очи.
  -- Опять смерти ищешь, старый колдун? -- тихо спросил похожий на Ерему.
  -- Жив Бог  -- жива  душа моя,-- спокойно ответил седовласый.-- Каждому
свой путь на земле, да и смерть у каждого своя...
  Тут посветлело в глазах Егора, пропал морок, расслышал он крик знахаря,
увидел прежнюю избушку. Все -- по-старому.
  -- Коли так -- пеняй на себя! --  неистовствовал Ерема.-- Всем расскажу
про дела твои  темные! Слышал,  слышал,  как сулил ты девке, что отведешь от
Господа  помыслы инока смиренного, на богопротивное дело ее наущал. Поведаю,
за что Господь с небес сверзил тебя, -- про все поведаю!
  --  В  мой  дом пришел, да  меня же и оговариваешь?  -- распрямил плечи
колдун.-- Да пошел бы ты вон, гость незванный-непрошенный!
  --  Никуда не пойду,  покуда слова  не дашь  помочь жар-цвет добыть! --
топал ногами, тряс головой Ерема.-- Слышишь?
  -- Спроси у ветра совета  --  не  будет  ли  ответа? -- глумливо молвил
колдун. Сложил он у губ ладони ковшиком и гулко гукнул.
  Захрустело, застучало, затопало у крыльца -- ив дверях показался Леший.
Глянул на  Михаилу  и,  словно приказание  услышав,  схватил поперек  тулова
отчаянно  взвизгнувшего Ерему, взвалил на плечи да  и прочь.  Колдун крикнул
вдогонку:
  -- До самой избы доставь, там и оставь!
  Нескоро стихли крики да вопли смертельно перепуганного знахаря.
  Управление космического надзора Делаварии.
  По делу о строительстве завода ш-ф-в кислоты
  Ст. инспектору Труге
  Уважаемый К.Б.О.С.!
  Обращаю  Ваше  внимание  на  то,  что  положение  Изгнанника  o  1  без
инструктажа становится все  более  сложным. Прошу разрешить  выход на связь,
прошу  о  снисхождении  не к  себе,  а  к  несчастному  ссыльному, наказание
которому определено и без того достаточно тяжелое.
  С почтением -- Куратор  o 1
  * * *
  Вызвездило,  да  так  ясно,  так  чисто!  Егор  ловил взглядом звездные
переглядки, а рядом, на крылечке, сидел Михаила и тихо сказывал:
  -- Есть на свете Чигир-звезда. Вон виднеется. Утром, с зарей, расцветет
она  зеленым  светом и будет сиять, пока  не взойдет солнце. Она человеку  и
счастье и несчастье сулит. А вон, ковшом,  Стожары, Утиное  гнездо,  Кичаги,
Железное  кольцо, Становище[1]...  Воистину, поле не меряно, овцы
не считаны, пастух рогатый. Рожаницы, звезды, все, и жизнь, и смерть, видите
вы!  Смотрю я  на вас,  и уплывает от  меня душа! Душа моя, с'1ань  звездою,
светись вечно!..
  Егор сцепил зубы,  чтобы  сдержать невольный  стон.  Звезды,  о звезды!
Круговорот  молчания,  омут!  Что  страшнее вас, глаза неба,  что прекрасней
вас?.. Не раз глядел он в ночное небо, но чудилось, прежде видел совсем иные
узоры созвездий...
  И, болея от забытого, всхлипнул, но тут же услышал тихий вой. Начавшись
приглушенным  плачем, он  вздымался  к  небу, отражаясь  от  белого  зеркала
подлунного Обимура, растворялся в лесной черноте и снова приникал к земле.
  Егор повернулся. Михаила, расправив плечи, напрягая шею, воздел лицо  к
небесам и выл по-волчьи, будто пел немой, будто пил умерший от жажды.
  Чуя холод меж лопаток, Егор тронул его за плечо. Михаила сник, умолк --
и словно бы ночь померкла.
  -- Ну а теперь слушай, что расскажу тебе...
  Давным-давно  жил на свете травознай. С малолетства прислушивался  он к
шепоту трав  и говору листьев. Целые дни  бродил  по  полям,  лесам и лугам,
внимая  голосам Матери-Сырой  Земли. Все  ее  тайны были  явны ему,  стал он
всеведущим волховитом-зелейщиком. Весть  о его  силе быстрее ветра пролетела
по Руси, съезжались  к нему  болящие, и никому  не было отказа  в совете.  И
всегда шла рядом с ним удача, потому что пускал он в дело лишь добрые травы,
созданные на пользу страждущему люду.  Дошла  молва  о нем и  до врага  рода
человеческого. Взяла  того зависть, стал  он напускать по  ветру злые слова,
нашептывать черные  желания, навевать  страшные мысли доброму  травознаю. "В
твоих  руках  могущество,  какого   нет  ни  у  кого  на  свете,--   вел  он
обольстительные речи.-- Стоит тебе захотеть, и все люди, со всем богатством,
будут в твоей власти!"  Но  не прельщают посулы зелейщика, по-прежнему чинит
он лишь добро людям, целит их болести.
  А дьявол  стоит  на своем, и покою нет от него: то обернется кустом, то
переползет дорогу змеей, то вещим вороном закаркает  -- и все про то же речь
ведет.  Вселился он в образ человеческий, и человек тот денно-нощно донимает
ведуна... Годы шли  меж тем, начал  стариться добрый  травознай, и  с каждым
седым волосом слабел дух его. "Жизнь прожита, а что нажито? Из  спасиба шубы
не сошьешь! -- шепчет  ему искуситель устами человеческими.--  Хочешь, научу
тебя, как воротить молодость? Покорись -- и не будешь страшиться смерти!"
  Сделали  свое  злое  дело  эти речи!  Продал старец свою  светлую  душу
черному духу. Воротилась к нему прежняя сила, и молодость  началась сызнова,
но  теперь  он, кроме  добрых,  Богом посеянных трав,  распознавал  и  злые,
разбросанные  по  ветру  рукой  недоброю.  Стал  волховит  не  одну  подмогу
оказывать людям, но  и пагубу...  И когда вновь завершился  круг его жизни и
предстал он  пред Божьим престолом, повелел ему Господь на землю вернуться и
нести свой  грех  до  той  поры,  пока  добро его  не  переполнит чашу и  не
перетянет она чаши зла.
  Суров  Бог, да! И суровее всего  спрашивает он с тех,  кто обласкан был
его  милостями. Иной-то всю свою жизнь лиходействует, а  нет ему  за то кары
никакой, словно отвратительно Господу и пальцем до него дотронуться. Но если
да ежели праведник собьется с пути истинного,  отдаст душу в залог злу -- не
будет конца Божьей немилости...
  Знай же, Егорушка, что сказание это -- обо  мне. Всегда рядом и спутник
извечный мой, устами коего искусил и  искушает  меня дьявол. И страшное  мне
волею Божией определено  условие:  не творить добра,  коли причинит о