ми Делаварии, ни у одного  Куратора
не было еще такого  подопечного. Нет. С  меня  хватит.  Слишком уж  дорого я
плачу за продление своей  жизни, работая с  тобой! И еще этот  Труга... Буду
просить  отставку.  Почему-то  другому  Куратору не достается  так с  другим
Изгнанником!
  -- Что?! Значит, Другой еще здесь!
  -- Ты прекрасно знаешь, что за распространение информации о ссыльных мы
можем быть подвергнуты наказанию. Опять останешься без связи на долгие годы.
  --  Куратор! Ты  знаешь, как  я  искал  Другого среди  людей  и сколько
потерял тех,  в ком подозревал его. И сейчас  была  мгновенная надежда... Ее
больше нет, а  конец  моим страданиям земным  еще не близок. Так  ответь же,
смилуйся, Куратор! Жив ли еще Другой?
  -- Да. Но прошу, прекрати опасные эти расспросы.
  -- Ответь еще! Что станется с этими людьми?
  -- Ты невыносим! Не Другой, так... Это  ведь вне часа твоего прозрения!
Это тоже карается...
  --  Да хватит тебе. Пора  бы уж понять, что  слишком  много видел  я на
Земле, и остыла душа моя к страху.
  -- О... сейчас ты увидишь, что это не так, Изгнанник! Смотри!
  И  в прихотливой игре небесной явилось  Изгнаннику жаркое лето, июнь --
крес. Месяц этот на весь год урожай пророчит! Выходят тогда на берег Обимура
старые старухи, из памяти коих  еще не сгинуло слово заговорное, и заклинают
ветер, оглядываясь при этом, не слышит ли кто чужой:
  -- О Ветер-Ветрило! Ты  не дуй-ка,  не плюй  дождем из гнилого  угла, с
юго-западу, не гони красавиц-огневиц с Неруси на Русь. Ты не шуми-не пыли, а
подуй-ка, из семерых братьев Ветровичей старшой, теплом теплым, ты пролей на
рожь-матушку,  на  яровину,  на  поля, на  луга дожди  теплые ко поре да  ко
времечку.  Ты сослужи-ка, буйный, службу мужикам-пахарям на радость, ребятам
малым на  утеху, старикам  со старухами на  прокормление,  а тебе,  буйному,
над.семерыми братьями набольшему, на славу!
  Послушался  старух  буйный Ветер,  не  принес дождей из  гнилого  угла.
Принес только птицу, птицу-Юстрицу. Оземь  она ударилась, обернулась  старой
старухой -- дряхлой да горбатой, седой да косматой, с клюкой в руке.
  Увидел ее Изгнанник и подумал: "Не дщерь ли это Иродова, Невея? Не зима
ли  посреди  лета жаркого  идет  на Русь?"  Но дымилась земля под ногами той
старухи...
  -- Кто ты? -- удивился он.
  -- На  меня, как на  солнце, во  все глаза не взглянешь,--  усмехнулась
старая.-- Пойдешь дорогой моей -- и разглядишь со временем.
  -- Далеко ль идти?
  -- От  горы  Карпатской до Волги-реки.  От северного студеного  моря до
южной горы Арарат,-- отвечала она.
  -- Долго ль ходить будем?
  --  Четыре  годочка  без  малого.  Ох,   изболятся  мои  ноженьки,  ох,
приустанут мои глазыньки!.. Ну так идешь ли?
  Глянул  Изгнанник  окрест  и  видит:  несметные  стада  мышей на гумнах
пасутся,  голодный год  суля   волчьи  ватаги несутся по  полям, падеж скота
предвещая   стая черного воронья летит -- туча тучей! -- из-за леса, неся на
крыльях повальный мор людской  а по полю озимому огонь перебегает, на яровое
дымом тянет. Да что это, думает Изгнанник, что это мне чудится и почему?
  -- Нет,-- сказал. -- Не пойду с тобой. С тобой идти -- твою ношу нести,
твой хлеб есть, твои сны видеть. Я странник в этих землях, я -- в стороне.
  --  В  стороне не остаться, не  отсидеться!  -- усмехнулась  старуха.--
Вскоре свидимся!
  Сказала -- и сгинула. Чует Изгнанник -- стужей веет, словно бы лето уже
минуло и осень  близка. Ночь на дворе. Тишь да темь стали такие, словно свет
теперь -- только от  звезд,  словно ни огонька на всей  земле.  Тихо, только
ветер  шепчет уныло.  Нет,  не  ветра  это  шепот --  слышит Изгнанник голос
человеческий:
  -- Откройте, отворите ради Бога! Откройте...
  -- Кто, кто там? Кто в ночи шарится? Ступай подобру-поздорову!
  -- Помогите! Спасите, укройте!
  -- Ступай  от  греха. И себя не спасешь, и нас погубишь. Чужие глаза да
уши кругом.
  -- Спасите детей моих! Меня пускай убивают, а детей-то за что?
  -- Детей?..
  --  Из города мы бежали, на  патруль  наткнулись. Жену  мою застрелили,
двое ребят  осталось,  один другого  меньше.  Спаси  детей,  бывший  красный
командир!
  -- Да кто ж ты такой, что забытое помнишь?
  -- А это я, Еремей, однополчанин твой да бывший дело-
  226
  производитель из райисполкома, где ты тоже в начальниках ходил.
  -- Что ж  ты сразу не назвался?  Иди сюда, веди  детей. Со своими спать
положу. А помнишь ли Иванушку? Это ведь мы  с тобой  его... куда Макар телят
не гонял... эх!  Да не видел ли кто тебя? Вчера Лаврентьевку спалили, как бы
до  нас не  добрались, проклятые!  Пока  еще  не были  здесь  подолгу,  лишь
наездами.
  -- Никого кругом, тихо...
  Стукнула дверь. Стучало  сердце  Изгнанника при звуке знакомых голосов.
Вдруг кто-то потянул за руку его, и давешняя старуха зашептала рядом:
  -- Чего тебе тут сидеть, душу томить? Пойдем, покажу тебе подвалы свои.
Потешься, вдругорядь такого не увидишь!
  И не успел Изгнанник слова  молвить,  оказался он в  подземелье. Но  не
темно там,  не мрачно. Горит видимо-невидимо  свечей!  Есть свечки  большие,
есть маленькие, средние. И минуты не  минет, чтоб одни не погасли, другие не
вспыхнули, так что пламя непрестанно трепетало, и не поймешь: то ли в страхе
оно трепещет, то ли в радости.
  -- Смотри покуда,-- тихо проговорила старуха.--  Это светильники жизни:
большие -- у детей, средние -- у взрослых, малые -- у стариков. Бывают малые
и у детей и у взрослых. А бывает и так...
  С  этими словами  махнула  она черным  платком, будто птица  -- тяжелым
крылом, и тотчас добрая половина свечей разом погасла. Которые еще тлели, но
догорали и  они.  Разом  потемнело  в подземелье, а когда пообвыклись  глаза
Изгнанника,  старухи  рядом  не было:  видать,  пошла-таки  дальней  дорогой
своей...
  Пошел и он назад тропу искать, долго брел наугад меж потухших свечей, и
тяжело,  тяжело  было на сердце.  И  вот  наконец  забрезжила вдали небесная
звезда, глянувшая  в подземелье через  заброшенный  колодец. Вышел  к звезде
Изгнанник. А на дворе белый день.
  Но... что это? Куда он попал?
  Еще  недавно тут избы  стояли.  Вот  здесь слушал он ночной разговор. А
теперь колодец не просто обвалился или обветшал --  обуглен сруб до черноты.
И домов нет, и деревья не шумят  --  нет деревьев. И серая пыль летит. Пепел
это... И никого. И нигде никого!
  Поле, серое поле.
  Прижал  Изгнанник  ладони к  ушам.  И  когда  заглушил тишину,  услышал
негромкий вой.  Или  плач?  Не  поверил себе  Изгнанник -- тоненький голосок
выводил:
  Ты запой, ты запой, жавороночек,
  Ты запой свою песню, песню звонкую!
  Ты пропой-ка, пропой, пташка малая,
  Пташка малая, голосистая...
  Бросился  на  голос  Изгнанник. Кто пел? Хоть бы собаку увидать, неужто
сгорело все?
  Вой несся из-за печной трубы.  Взобрался Изгнанник  на пепелище. Прижав
лицо к  коленям, горько плакал Домовой.  Вся его мохнатая  головушка с ушами
лошадиными была обсыпана пеплом, седоволосые ладони гарью измараны.
  Вскинулся Домовой, чужого почуяв. Слезы плыли из его г глаз. Сказал он:
  -- Плачь и ты, странник. Тут не только человек -- и кремень взрыдает!
  Сел Изгнанник  рядом  на  обгорелую  печь.  И под вой  одинокого  ветра
выслушал...
  Лишь заутрело,  вошел в деревеньку ворог с  чужестранным ликом. Шлем на
нем был о двух рогах, на одежде -- черный паук, в руках -- оружие. И не один
был он -- было их множество. Железные кони их рычали, словно лютые  звери, и
смердели, будто гнилое болото. И ударил ворог ногой в дверь избы, куда ночью
гость  тайно  пришел.  Выволок  во двор  хозяина  и  хозяйку  и  детишек  их
белоголовых. А гость  сам вышел и стал  поодаль ни  жив ни мертв,  сыновей к
себе  прижимая. Только  вчера вот так же  навел  он ворога  на Лаврентьевку,
видел, что  там  сделали, знал, что  теперь здесь  станется.  По его  вине и
наущению... А если б не дал он ворогу покуражиться, то еще вчера пристрелили
бы его вместе  с  детьми, как убили его жену,  когда наотрез  отказалась она
вершить  это  страшное дело.  И,  глядя  с небосвода  на этого  сына своего,
подернулась кровавой дымкой его  звезда, потому что продал он кровных своих,
сожженных, задушенных, живьем в землю зарытых...
  И пошли вороги по деревне, и гнали со  всех дворов и детей, и стариков,
и матерей. А кто противился, падал на сыру землю недвижимо.
  И собрали всех перед большой  конюшней, и вышел ворог начальный, и смех
он изрыгал,  что слюну ядовитую, и указал  на гостя ночного,  и еще  сказал,
ломая язык, будто гость был подослан, а за  укрывательство его -- всем лютая
смерть.  И тогда хозяин,  укрывший подсыла,  плюнул  в лицо его. И  заплакал
гость, и пал в ноги ему, бормоча, что ради детей, ради детей...
  Осерчал на него  ворог за  те слезы и толкнул  тоже в толпу, что смерти
ждала. И  никто не  спасся, все  в огонь  ушли.  И деревню пожгли,  и  коней
пожгли, закончил рассказывать Домовой. Осталось лишь серое поле.

  Когда Изгнанник очнулся от страшного видения, Куратор не отозвался ему.
С тех пор он не выходил на связь. Судя по всему, и впрямь понес наказание. А
птица-Юстрица летала над Русью долгие четыре года!..
  * * *
  Егор сидел за столом,  уткнувшись в ладони. Опять те  же лица... Что же
это, что за хоровод кружится вокруг Изгнанника? Хоровод, в котором  меняются
маски и платья, а люди остаются прежними!
  Мысли путались.  И невольно, повинуясь человеческой привычке, прошептал
Изгнанник:
  -- Слава Богу, что все это скоро кончится!
  Но раздался стук  в  дверь  --  и мигом забылось  все, кроме... Егор не
видел Юлию уже третий день.  Вот так и истекли они. Грядет расставание. День
возвращения настал! Изгнаннику раньше казалось,  что это будет день счастья,
а он  начался в тоске. Сердце щемило от обиды, как ни уговаривал себя  Егор,
что все к лучшему. Вот чисто человеческая глупость: готовился избегать Юлию,
заранее страдал от обиды, которую придется нанести ей, но она сама не давала
о  себе  знать,  и  перед  лицом  ее  непонятной   небрежности  он  оказался
незащищенным и одиноким до тоски.
  Ничего. Потерпи еще немного.
  Стук повторился, Егор отворил...
  Никифоров? Вот  уж редкий  гость! Даже  в  последнее время,  когда  шеф
вынужден был признавать смысл  в опытах  с памятью растений,  он не очень-то
жаловал Егора вниманием. "А, что мне теперь его внимание или невнимание? Как
поется в их песне, придут за нами те, кто лучше нас!" И все же Егор не  стал
огорчать Никифорова невежливостью: пригласил, усадил, все честь честью.
  Но шеф был  какой-то странный.  Понятно,  что беспокоиться есть  о чем.
Если  начнется строительство  завода,  прощай,  Отдел,  прощай,  руководящая
должность. Но не до такой же степени переживаний доходить!
  -- Вы, Егор Михайлович, должно быть, замечали, -- наконец-то собрался с
мыслями  Никифоров,--  мой  определенный  скептицизм по  отношению  к  вашим
опытам.
  -- Да уж! -- усмехнулся Егор.
  --   Вы  должны  понять,  что  делал  я  это   отчасти,  из  побуждений
педагогических,  а  потом,  мне казалось, что вы и  сами не очень-то всерьез
воспринимаете свою работу.
  "К чему бы это?"
  --  Конечно,  Юлии  Степановне  удалось, так  сказать,  ввести  меня  в
заблуждение со своим опытным полем...
  "Что?!"
  -- Я поверил во все эти прожекты, увлекся ими. Меня отчасти оправдывает
то, что и руководство института, и вообще...
  Он являл собою поистине удручающее зрелище.
  -- Да что случилось-то, не пойму? -- раздраженно воскликнул Егор.
  -- Как? Вы разве сегодня  не читали "Вперед"? -- Он выхватил из кармана
газету. Она имела вид позапрошлогодней.
  -- В чем дело? Уже статья  Голавлева? Вот это темпы! Действительно, без
"волосатой руки" тут не обошлось.
  -- Вам смешно? Посмотрите, посмотрите, --  Никифоров сунул ему газету и
вздохнул с облегчением, будто избавился от взрывного устройства в кармане. У
него даже язык развязался:
  -- Конечно,  все,  что  касается  психики, тем  более --  памяти,  дело
темное. Как бы тут не сбиться с правильной линии к шарлатанству...
  Егор развернул  газету --  в глаза бросился заголовок: "Память трав или
беспамятство гражданственности?" Почему-то он долго не  мог отвести глаза от
этой тяжеловесной конструкции из букв.
  -- Я и сам, знаете ли,  не  имея  в биографии  никаких  таких скользких
моментов, порою ловлю себя на  более чем  странных воспоминаниях,-- бормотал
Никифоров.
  Егор начал читать...
  В  статье  шла  речь, во-первых, о том, что от цивилизации в подвале не
отсидишься. Во-вторых, что Обимурская область висит на шее государства, а ее
глинистые  почвы  задыхаются  без  необходимых  как  воздух  азотных  туков.
В-третьих, что лишь тот, кто не сеет, не  пашет, не жнет и не  задумывается,
как выполнять  Продовольственную программу,  может сомневаться, нужен  ли на
Обимуре  завод азотных удобрений.  Потребности региона  в  них  к 2000  году
возрастут  до 314 тонн,  а  это расчетная мощность  двух установок  будущего
завода. Оставшиеся удобрения можно было  бы успешно продавать другим районам
страны.
  -- ...Вижу, к примеру, сон, будто жена моя ни с того  ни  с сего родила
ребенка, да не от меня,  чего быть не могло бы, и вообще даже не  ребенка, а
какую-то в буквальном  смысле  слова неведомую зверюшку! Черномазое, словно,
извините... сущая кикимора! -- ворвался в голову голос  Никифорова, но  Егор
не вникал в смысл слов.
  Главное  препятствие,  которое стоит на  пути осуществления грандиозных
замыслов  проектировщиков,  это   не   только   медлительность   согласующих
организаций, не  только  привычный механизм  торможения,  а деятельность так
называемого Экспериментального Отдела НИИ лекарственных растений.
  "Трудно  поверить,  что  на  исходе  XX  века,  в  нашей  стране, может
существовать на законных  основаниях,  на  государственные  средства,  некое
заведение, в штатном расписании  которого, вместо  заведующих лабораториями,
лаборантов,  ассистентов  и  проч., могли  бы  значиться шарлатаны  знахари,
очковтиратели колдуны, растратчицы ведьмы и тому подобное".
  --  ...А  самое  интересное я  и забыл вам  сказать! Это  все будто  бы
происходит не в наше время, а в какой-то глухой старине, в деревне!
  Более  чем  странные  настроения,   подозрительное  поведение,  добытые
неизвестными путями средства  и научные звания, спекуляция на сокровеннейших
человеческих чувствах, прожекты, ставящие под  сомнение достижения советской
науки психологии и вообще советское здравоохранение...
  -- ...И унесли  его, вообразите, в  чащу, к  какому-то колдуну!  Но это
ведь просто фантастика, сказки Венского леса! -- лепетал Никифоров.
  Егор рассеянно взглянул на него.
  --  Да! --  воскликнул  Никифоров.--  Все  это  лишь  игра воображения,
конечно! Но вот с чего бы мне казалось, будто я...
  По словам  "Егор  Михайлович Белый" Изгнанник  сперва,  лишь  скользнул
мимолетно, будто по чужому имени, но тут же вернулся к ним:
  "...Белый. У этого человека достало гражданского мужества признать, что
опыты, проводимые в его так называемой лаборатории памяти растений,-- чистое
шарлатанство, основанное более всего на использовании дара внушения, которым
он  от рождения наделен.  Ведь экстрасенсы в наш бурный век  уже приелись, а
"память растений" -- это сулит что-то новенькое, скандальненькое..."
  -- ...Какой еще может быть монастырь?  Да я ни в одной церкви  сроду не
бывал. Главное, командир  мне  приказывает заряжать,  и я  заряжаю,  как  же
иначе? Гнездо поповщины, оплот контрреволюции. А страх берет. Жалко чего-то,
что ли... "Огонь!" -- и я выполняю приказ. Как же иначе?
  "Разумеется, подобные уродливые явления нашей действительности не могли
существовать без авторитетного покровительства.
  Так   называемая  деятельность  Отдела  была   удостоена   пристального
внимания,  например,  М.  А.  Антонова,  известного писателя --  известного,
однако,   не   столько   своими   литературными   произведениями,    сколько
сомнительными  взглядами... откровенная  апология... противоречие  принципам
социалистического... неприкрытый, воинствующий шовинизм... правый..."
  --  ...Ну вот объясните, чья это историческая память  и  как она ко мне
пришла?!  Какой-то  мужик  будто  бы  отравил колодец,  а я  его  утопил. Не
сам-один, конечно, а вместе со всем народом...
  "Еще  продолжают  сыпаться  из  государственного  кармана  средства  на
финансирование шарлатанства, творимого на полях совхоза, еще звучат с трибун
голоса в защиту  этого  очковтирательства  -- в  пику планируемому развороту
работ  на Оби-муре,  сооружению гиганта химии, строительству нового  города,
наконец,--  города XX века. Пора остановить, схватить за руку людей, которые
пытаются интересы государственные подчинить интересам отдельной, весьма..."
  --  ...Или  будто  я  --  конвойный.  Морозяка, снег  кругом шевелится!
Ужасно. Звезды... А в палатке пятьдесят, как прежде говорили, врагов народа.
И  вот -- пожар. Страшная паника! Палатка  горит,  те  из нее выскакивают. А
ведь  ночь. Тундра  без краю! Вдруг  разбегутся? Горят,  но бегут... У  меня
приказ стрелять.  И  я,  конечно...  То есть  это мне снится,  вы понимаете?
Какие-то колышки обгорелые посреди огромного снежного поля...
  "А  что  касается   возможного   загрязнения  Обимура,  то   в  проекте
предусмотрены   очистные  сооружения.   Экологическая  обстановка  на   реке
постоянно меняется.  Вдоль Обимура уже давно построены отнюдь  не безвредные
для его вод предприятия, отчего же к заводу азотных удобрений возникло такое
нездоровое внимание  общественности?  А ведь Обимур -- не Рейн, закованный в
бетонные  берега.   Весной  наша   река  разливается  на  многие  километры,
происходит ее  самоочищение. У  природы  есть своя  защитная функция, и  она
активно действует. Я не случайно привел  пример с Рейном. На этой реке стоят
десятки  металлургических и химических  предприятий. Плотность  же населения
городов  ФРГ чрезвычайно высока, и тем не  менее  немцы не боятся  развивать
свою промышленность..."
  Под  статьей значились две подписи:"Д. Дубов,  гип. ГИАПа, Е. Голавлев,
наш спец. корр."
  ...И  увидел  Изгнанник  тлеющие  угли  на  месте  избушки  колдуна,  и
серебряную росу, затянувшую след колодезника, и парящий в облаках крест... А
потом  вдруг  вообразился ему зал с высоким,  необозримым, как  черное небо,
куполом, и среди зала, с молотком в руках, стоял человек -- крошечный в этом
вселенском пространстве! И тоненьким, еле слышным голосом -- голосом вечного
Еремы -- кричал он, подняв заискивающий взор в неведомые выси:
  -- Продается планета Земля! Кто больше? Раз! Два! Кто больше?..
  -- Ну, может быть, пресса что-то исказила, ну слово, ну два, запятая не
там, но суть ведь  схвачена верно, да, Егор Михайлович? Я  очень уважаю вашу
принципиальность, имейте в виду...

  Никифоров  наконец-то ушел  из лаборатории. Ладно,  пусть.  Ему  проще,
такие  всегда найдут окопчик,  в  любом измерении  и времени.  А Голавлев...
подлец! Как расквитаться с ним?
  Что  ж  думать-то? Ударить его же  оружием.  Ведь есть  пленка, которая
довела его до страха смертного. Он-то уверен, что уничтожил ее,-- тем крепче
будет удар. Егор выдвинул ящик стола.
  * * *
  Ночи, ночи!  Лучше  б  темны вы были и  непроглядны  до самого  прихода
солнечного,  чтоб  не  было  меж  тьмой  и  днем этой  поры  предрассветной,
тревожной  полумглы,  когда собираются  вокруг призраки и  начинают  шептать
что-то... Или  они  призывают еще  один  призрак,  который  глупцы  Совестью
кличут?  А  если нет ее, то она и не  отзывается, а призраки все зовут ее, и
тревожат сон, и не дают покою...
  Вот и сейчас. Словно бы унылое пение раздалось вдали?
  Ерема слез  с  печки и  прокрался  к  окошку.  Никого и  ничего... Нет,
по-прежнему  голоса  слышатся!  Поджимаясь  от  страха, но словно бы ведомый
неведомой  силой, он шагнул  за порог,  перебежал двор, прокрался улочкой до
самой околицы.
  Тихо-тихо кругом. Реденький туман