ярамны род раздвоился на  старшую  и  младшую
ветви.
     К старшей принадлежал сын Первого Камбуджи - Куруш Второй, победитель
Иштувегу и Креза.
     К младшей - Варшам, сын Ариярамны, и Виштаспа, сын Варшама.
     Старшая ветвь потомков  Гахамана  быстро  и  безудержно  вырождалась.
"Дикоконный" усматривал в упадке "верхнего" семейства божью кару. Говорят,
в  борьбе  за  власть  Первый  Куруш  подло  убил  Спантаману,   преемника
Заратуштры.  За  этот  давний  смертный  грех,  как  полагал  Виштаспа,  и
расплачивался теперь Куруш Второй, носящий имя святотатца.
     Кроме того - а может быть, именно потому? -  старшую  ветвь  иссушали
внутрисемейные браки. И все - из-за богатства, чтоб не делить его, отдавая
близких родственниц на сторону, из-за тиары царской, чтоб не попала она  в
чужие руки.
     Так, Куруш Второй, сын Манданы,  дочери  Иштувегу,  женат  на  другой
дочери Иштувегу - на тетке своей Хамите. И - дал же бог ему детей!  Должно
быть, темноликий Анхромана помогал их зачинать - свет не видывал  подобных
ублюдков.
     Старший сын, Камбуджи  Второй  -  свирепый  безумец,  лютый  зверь  и
мучитель.
     Младший сын, Бардия - сатрап Армении, Сфарды и  страны  кадусийцев  -
ничтожный слизняк, хилый недоумок, враждующий, тем не менее, с  братом  за
еще не освободившийся престол Айраны.
     Дочь Хутауса - хищная сластена, дикая  распутница,  кликуша,  ведьма,
страдающая тяжелыми припадками бешенства.
     Какое чудовище появится на белый  свет,  если  сумасшедшего  Камбуджи
женят на его такой же сумасшедшей сестре Хутаусе?  От  этого  "Прекрасного
павлина" может произойти лишь дракон трехголовый.
     Зато младшая ветвь рода цветет и плодится, как вараканская  слива!  У
Виштаспы до сих пор, хвала Ахурамазде, жив и здоров  отец,  и  сверх  того
добрый бог наградил "Дикоконного" за праведную жизнь красивым,  сильным  и
умным сыном.
     Война? Хорошо. Если Куруш всерьез рассорится с саками (дай-то  бог!),
выступит в поход  (дай-то  бог!!)  и  сгинет  на  войне  (дай-то  бог!!!),
Камбуджи,  человек,  в  которого  вселился  дайв  -  злой   дух,   недолго
продержится на троне. Злой дух унесет его в темную пещеру небытия, и тогда
престол айраны займет молодой, деятельный царь -  Дариявуш,  сын  Виштаспы
[после смерти отца Камбиз  уничтожил  Бардию;  восемь  лет  его  правления
отличались невероятной жестокостью; в Иране вспыхнуло восстание; по дороге
из Египта домой Камбиз "умер от себя" - вероятно, покончил  самоубийством;
дочь  Кира  -  Хутауса  (Атосса)  была  последовательно   женой   Камбиза,
предводителя восставших  Гауматы  и  нового  царя  -  Дариявуша  (Дария  I
Гистаспа); мать знаменитого Ксеркса].
     - Истинно! Томруз следует  наказать,  -  важно  кивнул  сатрап.  -  В
священных Яснах сказано: "Кто причинит зло неверному  словом,  мыслью  или
рукою, тот поступит по желанию Ахурамазды и по его благоволению".
     - Ага! - Дзир-вжиг. Дзир-вжиг. - Хвала тебе, о Виштаспа! Ты мудр, как
удод. А ты что скажешь, друг Раносбат?
     Утана с  неприязнью  покосился  на  Раносбата  и  встретил  такой  же
отчужденный взгляд. Два перса сразу, после первой же  встречи,  невзлюбили
друг друга. Началось... с бровей. До сих пор и тот, и этот  полагали,  что
гуще его бровей нет и не будет во всей Айране, и безмерно гордились своими
необыкновенными мохнатыми бровями. И вдруг - на тебе! Отыскался соперник.
     Конечно, причина их вражды крылась не  только  в  бровях.  Веселый  и
добродушный торговец не мог терпеть "вояку" за невежество  и  грубость,  а
суровый рубака  не  выносил  изнеженного,  лукавого  "купчишку"  за  ум  и
утонченность.
     Раносбат разомкнул толстые скрещенные ноги, встал на  колени,  уперся
широкими ладонями в землю и так треснулся лбом о гальку, что раздробил  ее
в щебень.
     - Я  человек  простой,  отец-государь.  Прикажешь:  "Раносбат,  режь
саков!" - буду резать. "Раносбат, ешь саков!" - буду есть.  Хоть  жареных,
хоть сырых. Прямо с костями и потрохами. И не подавлюсь.
     Разве мог Раносбат рассуждать иначе?
     "Айрана - самое великое  государство  мира.  Великую  Айрану  создала
война. Айрана держится силою персидского оружия.
     Но  по  сравнению  с  другими  народами,  населяющими  страну,   нас,
чистокровных персов, очень мало. Десять капель в котле, наполненном водой.
Горсть бирюзы в куче щебня. Поэтому царь и дорожит нами, как бирюзой.
     Нас не гонят на стройку дворцов, каналов, дорог и крепостей. Это удел
покоренных. Мы не чахнем в дымных мастерских. Это удел покоренных.  Мы  не
платим налогов. Это удел покоренных. Если мы и трудимся в полях, садах, на
пастбищах, мы трудимся для своих родовых общин. И  не  столько  мотыгой  и
плугом, сколько мечем и копьем мы добываем свой  хлеб.  Мы  -  воины.  Нас
берегут для войны.
     Почти каждый перс служит - или при царе, или при его советниках,  или
при сатрапах, или при  начальниках  военных  округов,  или  в  гарнизонах,
разбросанных по стране. Идет война - идет добыча, идет хлеб. Нет  войны  -
нет добычи, нет хлеба. Следовательно, личное  благо  каждого  перса  прямо
зависит от войны. Война? Хорошо".
     Дзир-вжиг.
     Царь прекратил работу и крикнул восторженно:
     - Ага! Я доволен тобой Раносбат. Ты мудр, как удод.
     Он сердито повернулся к Утане:
     - Слыхал? Вот как надо служить повелителю. А ты - ты-то  что  думаешь
об этом деле, брат Утана?
     Торговец прикусил правую половину нижней губы и  принялся,  по  своей
привычке, чесать бровь.
     - Итак, война? - спросил он уныло.
     - Война! - крикнул Куруш, заранее отметая все сомнения  и  возражения
Утаны.
     Волнение и злоба выпарили из царского горла влагу, и голос  ахеменида
прозвучал по-чужому гортанно, с  нечеловечески  твердым  и  сухим  хрипом,
словно карканье вороны.
     - Жаль, - вздохнул Утана. - Почему не поладить с Тураном без войны? Я
убедился - с кочевниками выгодно торговать.
     - Ты заботишься лишь о своей выгоде! - вспылил Гау-Барува.  -  Я  уже
говорил в доме Виштаспы: тебя не тревожит судьба государства.
     - Может она тревожит Утану  больше,  чем  некоторых  болтунов,  сосед
Гау-Барува, -  серьезно  сказал  Утана.  -  Ты  говорил  в  благословенной
Варкане: "Нужно обезопасить страну от саков, завязать с ними дружбу". Так?
Если мы хлопочем только о дружбе, почему не заключить  с  саками  союз  на
равных правах? Обязательно ли соваться со своей властью?
     - А что даст такой союз, кроме пустых слов? - опять крикнул царь. - Я
хочу получить сакское золото,  бирюзу.  Мне  подавай  верблюдов,  коней  и
сакских стрелков для войны против Египта.
     - Укрепим с Тураном дружбу - и саки дадут стрелков из лука. А золото,
бирюзу, верблюдов и коней легко выменять, сколько  хочешь,  на  товары,  в
которых у саков нужда.
     -  Менять,  торговать!  -  разъярился  Куруш.  Надоело  слушать  твою
неразумную речь, брат Утана. Когда и какой  стране  проклятая  "дружба"  и
дурацкая "торговля" принесли богатство и славу? Зачем  отдавать  за  коней
добро, когда их можно даром забрать - и коней, и бирюзу, и золото? Потеряю
в боях много людей? Ну  и  что  же?  Ведь  мы  погоним  за  Аранху  всяких
сагартов, дахов, варкан. Пусть дохнут! Лишь бы добыли для нас победу своей
кровью. Да, брат Утана. - Дзир-вжиг. Дзир-вжиг. - Подлинное  могущество  -
от войны!
     - Почему? - хмуро возразил Утана. - Вон, Финикия. Благодаря чему  она
сильна? Благодаря обширной,  хорошо  поставленной  торговле.  А  дружба...
Разве ты забыл, что привлек Иудею и города  приморских  сирийцев  на  свою
сторону не мечом, а словами дружбы и мира?
     Куруш смутился и беспомощно взглянул на Гау-Баруву.
     - Там было другое! - воскликнул советник. - Государь  выступал  тогда
как освободитель западных стран от власти Набунаида. Теперь, когда  они  в
наших руках... пусть только пикнет какой-нибудь иудей.
     - Вот! - Дзир-вжиг. - Нет, Утана. Не купеческая  гиря  -  добрый  меч
принес нам победу над великими народами. И мечом, а не гирей,  мы  покорим
еще немало новых земель!
     - Легко было размахивать  мечом  у  стен  дряхлой  Бабиры!  -  гневно
повысил голос Утана. Он  говорил  сейчас  без  обычных  шуток,  усмешек  и
ужимок, и Куруш, как бы прозревая, увидел, как умен и проницателен  взгляд
недруга. - Много сил и храбрости потребовалось персам, чтобы одолеть  всех
этих разжиревших, изнеженных, обленившихся мадских,  бабирских,  сфардских
царей и вельмож? Они в тысячу раз больше, чем тебя, боялись своих голодных
поданных. Ты не победил - ты спас их от близкой гибели. Запад  развалился,
как плохо сложенная горка хлеба на лотке.  Ты  только  шагал  да  подбирал
лепешку за лепешкой. А саки? Это не вавилоняне. Они не делятся на  богатых
и бедных. У них нет грызни между собой.  Среди  них  ты  вряд  ли  найдешь
предателей, подобных мадской знати, выдавшей в разгар боя царя Иштувегу.
     - А Фрада, который "не такой"? - напомнил Гау-Барува.
     - "Из-за хромого осла караван не остановится". Фрада -  один  на  сто
тысяч. Он плохо  кончит,  я  предчувствую.  Смерть  его  будет  ужасной  -
изменников саки не щадят. Саки - народ молодой, дружный, сплоченный. У них
человек человеку -  друг  и  брат.  И  не  на  словах,  а  на  деле,  брат
Гау-барува! Именно в этом их мощь. Из всех стрелков на  свете  саки  самые
искусные. Это воины, не пускающие стрел наудачу.  С  таким  народом  лучше
жить в дружбе, чем  во  вражде.  Подумайте,  персы!  Подумайте  над  моими
словами. Осторожность - не грех. Благоразумие - не преступление.  Сказано:
"Бежать вперед - беги, но и назад поглядывай".
     Торговец умолк. Персы растерянно переглядывались, напуганные  грозной
правдой его хлесткой речи.
     Гау-Барува сорвался с места.
     - Негодяй! Сам ты отступник и  предатель!  Не  слушайте  его,  други.
Разве не видите вы, что он собирается одурачить нас? Хочет  дыму  в  глаза
напустить, чтобы прикрыть грязь помыслов тайных! Я  заметил  -  он  быстро
снюхался с Томруз. Ему, видите ли, выгодно с нею торговать! А  нам-то  что
до твоей выгоды, сын праха? Мы печемся о благе великой Айраны. И  не  царю
царей,  богоданному  Курушу,  бояться  двуногих  собак.  Бояться  саков  -
оборванный сброд, вооруженный  тростниковыми  стрелами?  Ха!  У  них  даже
панцирей путных  нет.  Пятнадцать  дней  -  и  мы  разнесем  сакскую  орду
вдребезги. Пожалуй, и мечей не придется вынимать. Зачем? Для чего? К чему?
При виде касок наших  тяжелых,  при  виде  медных  кирас,  больших  щитов,
конских нагрудников, длинных копий, огромных таранов и громоздких  осадных
башен саки разбегутся, кто куда. Попрячутся в норы, как суслики  при  виде
ястреба. Если уж говорить начистоту, брат Утана, то вовсе не в саках и  не
в сакских верблюдах дело. Плевать на саков! К дайву саков!  Зачем  нам  их
дырявые шатры? Да, не в саках дело. А в том дело, что  шайка  этих  конных
бродяг оседлала,  как  нарочно,  дорогу  в  богатейший  Хорезм,  дорогу  в
благодатную Сугду. Из Хорезма и Сугды идут пути на северо-запад, к великой
реке Ранхе [Ранха, Ра - река Волга], на север, в Страну  Мрака,  где  леса
кишат соболями, и на восток, в  Золотые  горы,  к  сокровищам,  узкоглазых
царей. Усядемся на перекрестке этих путей - сколько  зерна,  рыбы,  рабов,
мехов дорогих, меда, меди, олова, золота, серебра и разного прочего  добра
будет оседать у нас в руках! На одних пошлинах можно удвоить казну. Восток
неизмеримо богаче Запада. Возьмите хотя бы Бактру. С маленькой  Бактры  мы
получаем 360 серебряных талантов [талант серебряный  -  1050-1800  рублей]
дани - то есть,  на  десять  талантов  больше,  чем  с  Палестины,  Сирии,
Финикии, Ассирии и Кипра, вместе взятых. С Турана же удастся  содрать  три
тысячи талантов - втрое больше, чем с Бабиры и Нижнего Двуречья!  Вот  где
настоящая торговля, брат Утана  -  брат  "на  словах",  а  не  "на  деле".
Удивлен? Поражен? Не думал о таких  возможностях?  Еще  бы!  Ты  -  мелкий
купчишка, Утана, мысль твоя не может подняться выше горшка, мир твой -  не
шире  бычьей  шкуры.  Разве  государь  против  торговли?  Нет.  Он  против
нестоящей возни с горшками и шкурами. Государь - за крупную торговлю.  Дай
нам только добраться до Сугды и Хорезма - и ты увидишь, что  за  дела  там
развернутся! Но, пока мы не разгоним  аранхских  саков,  Хорезм,  Сугда  и
земли позади них закрыты для нас наглухо, как подвалы  израильских  купцов
для грабителей. Потому-то мы и должны, не откладывая, погромить кочевья за
Аранхой.
     - Так! - воодушевился Куруш. - Пылкая  речь  соратника  принесла  ему
облегчение, смела со лба тень сомнений, внушенных Утаной.  -  Хвала  тебе,
Гау-Барува! Ты мудр, как удод.
     - Я слышу все это наяву, или сплю, или брежу, сижу среди взрослых или
среди детей? "Разогнать, погромить..." Да в своем ли вы уме, люди? Неужели
до вас никак не может дойти, с кем вы хотите связаться? Нельзя же находясь
во главе такого  великого  государства,  рассуждать  подобно  бесшабашному
гуляке-забияке. Боже мой, есть тут хоть один  человек,  способный  мыслить
серьезно? Образумьтесь!
     - Хватит болтать, Утана! Или ты с нами или против нас. Если с нами  -
пойдешь за Аранху. Если против...
     Куруш медленно приблизился к Утане и навис над ним,  будто  собираясь
клюнуть крючковатым носом в темя.
     Рука царя продолжала дзиркать ножом о точило. При  каждом  рывке  уши
дикой ослицы, чуявшей непоправимую беду, то сходились, то расходились, как
ножницы. На каждый скрежещущий звук ножа сердце степной красавицы отвечало
гулким ударом. Когда визг железа стихал, оно испуганно замирало. Уже? Пока
точат нож, ослица жива. Что будет, когда его перестанут точить?
     - Разве я пойду против  отчизны?  -  проворчал  Утана.  Понял  купец:
сопротивляться сейчас царю бесполезно  и  опасно.  Свои  -  далеко.  Куруш
зарвался и может сгоряча натворить такое... - Именно о благе отчизны  я  и
заботился, когда отговаривал вас от войны с кочевниками. Видно я ошибаюсь.
Прости, государь, мою глупость. Утана готов двинуться не то что за  Аранху
- за Яксарт и Ранху готов пойти! Снаряжу тысячу конных и тысячу пеших.
     И мстительно добавил про себя:
     "Петух сказал: "Я свое прокукарекаю, а с рассветом будь что будет..."
     - Ага! - Дзир-вжиг.  -  Это  -  другой  разговор.  -  Куруш  злорадно
улыбнулся. Унизил врага. Подчинил врага железной воле царской.
     Надо завтра же засадить писцов за работу, заново  переделать  надпись
для Стана богов. К чему прикидываться благодетелем человечества?  Куруш  -
мягкосердечный государь-отец? Чушь! Народ - глуп. Он уважает не доброту, а
жестокость.
     Персы возбужденно смеялись, азартно, до красноты, чуть ли не до  дыр,
потирали руки, резко  сгибали  и  выпрямляли  ноги,  притоптывая  не  хуже
застоявшихся коней. Война! Глаза их пылали алчностью.
     Будто  перед  ними  уже  заблестели  переливчато  хвосты  соболей   и
чернобурых лис из черных лесов северных.
     Будто не кузнечики прыгали у ног, а трепетала белая  и  вкусная  рыба
ранхская.
     Будто кто-то  принес  радостную  весть:  "Спешите!  Толпы  узкоглазых
людей, истомившихся от ожидания, скитаются в Золотых горах, источая  ручьи
горячих слез; на утесах слышатся удары кулаков  о  грудь,  тяжкие  вздохи,
скалы содрогаются от жгучих восклицаний: "О, где же, где же эти горбоносые
милые персы? Почему они медлят, почему не придут поскорей, чтобы забрать у
нас сокровища?!"
     - Во имя Ахурамазды мудрого, сильнейшего из божеств! Да будет  удачен
мой поход.
     Куруш бросил камень, запрокинул  дрогнувшей  от  ужаса  дикой  ослице
голову, придавил коленом и одним взмахом отточенного ножа рассек ей горло.


     Михр-Бидад  скверно  ругаясь  и  потрясая  палкой,   загнал   усталых
заложников в темный сарай, приставил к тщательно запертой двери  стражу  и
отправился домой.
     Оранжевый  диск  солнца  только  что  скатился  за  тяжелую,  кое-где
разрушенную громаду городской стены, выступающей  резко,  темной  зубчатой
горой, на палевом поле заката.
     Изнутри стена, хаос  плоских  крыш,  щели  узких  переулков  тонут  в
плотной лиловато-синей тени. Свет вечерней зари, прорываясь через вереницы
высоких бойниц в город, рассекает синеву рядами прозрачно-розовых лучей.
     "Похоже на полосатую хорезмийскую ткань. Вот  уж  мы  скоро  награбим
этих тканей. И тканей, и кож, и посуды, и всякого иного добра  наберем  по
четыре вьюка. Посчастливится - косяк сакских кобылиц можно пригнать. У них
много. Каждому достанется хорошая доля".
     Людей на улице немного. Да и  те  почти  все  свои.  Партов,  местных
жителей, частью вытеснили в селения. Частью заклеймили, угнали на дорожные
работы,  распределили  по  царским   садам,   мастерским,   скотоводческим
хозяйствам. Частью раздали вельможам, начальникам и простым воинам.
     В освободившихся домах поселились с женами, детьми и прочими родичами
копейщики  и  меченосцы,   щитоносцы   и   лучники   персидского   отряда,
размещенного  в  Ниссайе.  Одно  из  просторных   жилищ   занимает   семья
Михр-Бидада. К ней, к семье, и спешит сейчас доблестный арий, сын ария.
     Михр-Бидад входит во двор, как можно выше задрав голову.
     Как  живот  -  от  гороховой  похлебки,  молодого  перца   пучит   от
нестерпимого желания поскорей рассказать домочадцам, что приключилось с их
ненаглядным Михр-Бидадом сегодня.
     Обычно согнутый наподобие лука вперед, он нынче  так  заносит  нос  и
выпирает тощую грудь и брюхо, что выгибается,  опять  же,  точно  лук,  но
теперь уже назад, и тетива его становой жилы звенит от ликования. Будто на
Михр-Бидада упала тень сказочной птицы Хумаюн. Говорят, человек  осененный
ее крылами, непременно удостоится царской тиары.
     Ах, братья, какая удача.
     Ох, други, какой успех.
     У наполненного мутной водой бассейна, на  ковре  под  яблоней,  сидят
родители Михр-Бидада,  младшие  братья  и  сестры,  жена  с  шестимесячным
ребенком на смуглых руках. Они ждут Михр-Бидада к ужину.
     Рядом, на циновке - рабы с женами и детьми. На Востоке хозяин  и  раб
вместе работают. Правда, большая часть труда выпадает  на  долю  раба.  На
Востоке хозяин и раб вместе едят. Правда, большая часть пищи  выпадает  на
долю хозяина.
     - Иду на войну, - важно объявляет Михр-Бидад, сбросив  сапоги,  вымыв
руки и усевшись рядом с отцом, по правую руку. После  отца  -  он  старший
мужчина в семье. По левую руку от хозяина - хозяйка.
     - Вах! - восклицает старик. - Против кого война?
     - Против саков аранхских.
     - Доброе дело, доброе - оживляется старик, бывалый рубака,  дравшийся
с мадами, ходивший на Лидию. - У саков, я  слыхал,  хорошие  кони  и  овец
много.
     - Тебе бы только овец и коней! -  вздыхает  старуха.  -  У  саков,  я
слыхала, и  луки  неплохие,  и  стрел  у  них  немало.  Да  и  сколько  их
достанется, овец и коней? Гонят на войну - обещают десять  сум  золота.  А
как начнут делить добычу - одни объедки  нам  остаются.  Лучшее  уходит  в
казну царя, в лапы его приближенных.
     - Молчать пустая ступа! Где  ест  тигр,  там  сыт  и  шакал.  И  тебе
перепадет что-нибудь. Вам, бабам, только б вздыхать. Мужчина сотворен  для
битв.
     - Сегодня беседовал с Курушем, - небрежно говорит Михр-Бидад и зевает
равнодушно и скучающе.  А  самому...  самому  так  и  хочется  вскочить  и
пуститься в пляс.
     - Вах! - подпрыгивает старик. - И что?
     - Царь запомнил меня еще с тех дней, когда я был у него в Задракарте.
"Раносбат хвалит тебя, - сказал Куруш.  -  Я  люблю  храбрых  и  преданных
людей. Служи так же хорошо, и ты станешь одним из моих телохранителей".
     -  Вах!  -  Старик  резко  отодвигает  глиняную  миску  с   гороховой
похлебкой. - Сегодня такой день... Эй, Аспабарак! Бросай все! Режь барана.
Праздник у нас!
     Он восхищенно глядит на Михр-Бидада, треплет растроганную старуху  за
плечо, всхлипнув, утирает слезу.
     - Спасибо жена! Твой сын... мой сын... спасибо, спасибо!