ребра,
лопатки  застучали,  суставы  выскочили  из  гнезд,  вертлюги,  атланты  и
астрагалы чуть не рассыпались горстью игральных костей.
     Так тешился хищник гибелью соперника - хищника сильного.
     Под конец лидийца хватил удар. Очнувшись, он проскрипел:
     - Теперь, друзья-персы, можете меня сжечь. Хе-хе-хе!
     У переправы показался отряд косматых конников в  рогатых  шапках.  То
были хорезмийцы. Персы разрушили новый мост, сожгли стенобитные  орудия  и
двинулись домой.
     Лидийцы везли умирающего Креза в царской колеснице.
     Обгоняя Креза, обгоняя мужей арийских, понуро ковылявших  по  сыпучим
барханам, летела на запад молва о гибели Кира. Она дошла  до  Варканы,  до
молодого  Дариявуша,  сына  Виштаспы,  и  впал  в  глубокую   задумчивость
Дариявуш. Она дошла до  Хагматаны,  до  свирепого  Камбуджи,  и  грозно  и
радостно сверкнул глазами Камбуджи.
     И вздохнули облегченно тысячи тысяч людей "от зубчатых скал Памира до
Кипра, окруженного со всех сторон водою..."


     Михр-Бидада ранили в ногу.
     Рана была, видно, не опасной (иначе он давно  истек  бы  кровью),  но
зато столь болезненной, что как ни пытался молодой перс, он так и не сумел
выбраться до утра из-под трупа, лежавшего на нем поперек.
     Всю ночь перед глазами Михр-Бидада сновали  во  мгле  взад  и  вперед
сутулые ушастые  фигуры  гиен,  набежавших  с  дальнего  юга.  Михр-Бидада
тошнило от их утробного урчанья и пронзительного хохота.
     Там и тут раздавалось грозное рычание, визг,  лай,  вой,  чавканье  и
хруст костей. Звери пировали.
     По краям котловины мелькали огоньки факелов, слышалось тихое пение  -
должно быть, сакские женщины разыскивали трупы мужей.
     "А меня... меня гиена съест, - вздохнул Михр-Бидад. - Фаризад далеко.
Кому я нужен, кто возьмется искать дурака Михр-Бидада?"
     Он глядел на ущербный месяц и плакал от боли и от  печали.  Может,  и
Фаризад, баюкая сына, смотрит сейчас на луну  и  плачет.  И  клянет  мужа,
покинувшего семью ради легкой добычи.
     Не меня ты кляни, Фаризад! Прокляни ты навек тех людей, что  втравили
обманом мужа твоего в дело грязное. Прокляни  Куруша  -  Пятнистую  смерть
таким проклятием страшным, чтобы жгло оно его в аду три тысячи лет.
     Нет, жена, прокляни и меня. За  то,  что  дал  себя  обмануть  чурбан
Михр-Бидад. За то, что был он слеп и глуп.
     Бе! Перс тут же мысленно махнул рукой. А если б и зрячим, и умным был
- что из того? Стал бы слушать Куруш твое "не хочу"? Не пойдешь  на  войну
своей охотой - погонят бичами. Вот и все.
     Почему на этой земле человек себе не хозяин?
     Сколько неясного, нерешенного останется за черной чертой...
     Жаль, что истинная мудрость приходит к человеку только перед смертью.
Мало ли времени подумать было у Михр-Бидада раньше? Не думал. Не  старался
думать. И вот - расплачивается за глупость жизнью.
     На заре в котловину слетелась  вся  крылатая  крючконосая,  когтистая
нечисть, обитающая в Туране. Коршуны. Грифы. Орлы степные. И самые гнусные
из их породы - черные стервятники.
     Стервятник - птица, притворяющаяся безобидной курицей. И ходит  почти
так же, как курица, и даже редкий хохолок  у  него  на  затылке  похож  на
куриный. Но завидит стервятник падаль  -  сразу  превращается  в  хищника:
ссутулится, выгнет шею, сверкнет глазами и  примется,  придерживая  цепкой
лапой, рвать гнилое мясо клювом кривым.
     - Так и мы с Курушем, - горько усмехнулся Михр-Бидад. -  Притворялись
людьми. И одежду человеческую носили, и говорили на человеческом языке.  А
были - кем были? Стервятниками. Омерзительными пожирателями гнилого мяса.
     ...Напрасно думал Михр-Бидад, что никому здесь, в пустыне, не нужен и
никто не станет его искать.
     Одному человеку - чужому - нужен он был не меньше,  если  не  больше,
чем верной жене. И чужой человек разыскивал Михр-Бидада с таким старанием,
с таким нетерпением, с каким и Фаризад, пожалуй, не искала бы мужа.
     "Обидишь кого по ту сторону гор - взыщет по эту".
     - А! Наконец-то добрался я  до  тебя,  -  услышал  Михр-Бидад  чей-то
знакомый, но забытый голос. - Я приметил еще вчера, где ты упал, -  следил
за тобой. Но на этой свалке легко заблудиться. К тому же, я ранен в  ногу,
так что мне всю ночь пришлось  где  ползти,  где  ковылять,  чтоб  к  тебе
добрести. Ну, верблюд паршивый, узнаешь меня?
     Перед Михр-Бидадом, опираясь на дротик  и  пошатываясь  от  слабости,
стоял, туча тучей, как недобрый дух, дах Гадат.
     - Ну, перс, сын перса, арий! -  Гадат  так  заскрежетал  зубами,  что
сломал клык и резец. Он выплюнул зубы вместе с кровью в лицо  Михр-Бидада.
Хищно пригнулся. Отбросил меч телохранителя  в  сторону.  -  Узнаешь?  Или
забыл "поганого даха", над которым измывался в Ниссайе? Помнишь?! Помнишь,
ты ударил меня палкой? До сих пор болит рука. Самая глубокая  рана  зажила
бы за это время, а ссадина  -  ссадина  не  проходит!  Вот  каким  вредным
оказался твой укус.
     Гадат оголил руку и показал персу большую красную  ссадину  у  плеча,
слабо сочившуюся сукровицей.
     С этой ссадиной были неразрывно связаны все  тайные  помыслы  Гадата,
сокровенные желания, поэтому она и не могла зарубцеваться. Кровь, совершая
бег по телу и проходя через мозг, отравленный злыми думами о лютой  мести,
становилась ядовитой и, подступив к ране, вызывала неутихающую боль.
     - Болит, - сморщился Гадат.  -  Как  вспомню  про  тебя  -  засаднит,
заскребет, терпения нету! Да я и не забывал про тебя никогда. Ты  думал  -
отколотил даха Гадата, пнул в нос, и - все?! Нет! Дахи  не  из  тех,  кого
можно толкать и валять безнаказанно. Я глаз не сомкнул с тех пор без того,
чтоб хоть в мечтах не содрать с тебя шкуру. А ты, веселый и гордый,  знать
не знал, что за сутулой  твоей  спиной  неотступно,  черной  тенью,  ходит
месть! У, мерзкая тварь...
     Гадат задохнулся от злобы, умолк,  вытер  дрожащей  ладонью  бледный,
вспотевший лоб.
     - Сами хуже бешеных псов... и других доводите. Становись на колени, -
сказал он угрюмо.
     И вынул из ножен меч.
     - Не могу. Ранен... и вот, труп на мне.
     - На колени!!! - разодрал глотку звериным визгом Гадат.
     Он вскинул дротик над головой и нанес древком резкий  удар  по  плечу
Михр-Бидада.
     Одна страшная боль перебила другую. Потрясенный Михр-Бидад  напрягся,
сбросил труп, опустился на колени.
     Гадат смеялся. Захлебываясь и плача, как женщина при встрече с  мужем
после долгой разлуки. Но взгляд... взгляд у него был не женский  -  волчий
был у даха взгляд.
     - Что, арий? Ха-ха-ха! Каешься теперь, пожалуй? "Знал  бы  -  за  три
хатра обегал бы". Не так ли? "Где там ударить - пятки целовал бы". Не  так
ли? Так! Все вы так, насильники подлые. Чего только в голову не  взбредет,
пока  сила  на  вашей  стороне!  Мяса  не  давай  -  дай  поглумиться  над
беззащитным человеком. Ох, какое удовольствие для вас терзать несчастного,
у которого  руки  связаны  за  спиной!  Захватчики  проклятые.  Не  можете
сообразить, скоты, что сила не навеки вам  дана,  что  власть  приходит  и
уходит. Вот уж когда возьмут вас за глотку, тогда только  и  спохватитесь,
затылки себе начинаете грызть. Да поздно. Наперед надо было знать: не точи
на других нож - сам порежешься. Не обижай - не будешь  обижен.  Ты  о  чем
думал, сын праха, когда ударил меня? А? Думал  -  вечно  тебе  сидеть  под
защитой зверских законов арийских? А? Но где они теперь? Пришло время -  и
мы оказались один на один. Зови теперь на выручку Раносбата и  других!  Не
дозовешься. Пропали. Придется платить, брат Михр-Бидад. Верь - я с тебя за
все сполна взыщу. Не отвертишься. Или ты воображал, что я  бить  не  умею?
Ого! Еще как умею, брат. Да нельзя было тогда. Вот сейчас я  тебе  покажу,
болван, на что способен дах Гадат. Молись,  дурак,  своему  ослиному  богу
Ахурамазде!
     Гадат пнул Михр-Бидада в нос, перс повалился на спину.
     - На колени! Руки  назад!  Говори,  скотина  -  жалеешь  теперь,  что
измывался когда-то надо мной?
     - Жалею...
     - А! Жалеешь! Жалеешь, когда меч повис над головой. А отпусти я  тебя
сейчас, да вернись ты домой - еще хуже залютовал бы, наверное!
     - Нет.  -  Михр-Бидад  открыто  глянул  в  дикие  глаза  Гадата.  Дах
изумленно вскинул брови. - Не из страха смерти я жалею,  что  обидел  тебя
когда-то. Смерти не боюсь. Насмотрелся. - Перс кивнул на трупы. - А потому
жалею о дурных поступках, что глуп я был - глуп, как свинья.
     - А теперь... поумнел? - Гадат удивленно смотрел в глаза Михр-Бидада.
А них не было хитрости, обмана, лукавства. Честный взгляд, человеческий.
     - Поумнел, да поздно, видать, - вздохнул Михр-Бидад.
     - Хм... - Гадат медленно опустил меч. - Какой-то ты новый. Другой. Не
тот перс, которого я знаю по Ниссайе.
     Михр-Бидад пожал плечами.
     - Так уж вышло.
     - Вот  что,  слушай...  -  Гадат  задумчиво  почесал  голову  острием
бронзового  меча,   сморщился,   быстро   нагнулся,   осторожно   погладил
окровавленную ногу. - Ох! Будто дайв укусил.  У  тебя  тоже  нога  ранена?
Которая?
     - Левая.
     - У меня, видишь, правая. - Дах усмехнулся. - На двоих, выходит,  две
ноги. Слушай, арий. Вот, скажем... скажем,  ты  не  умрешь.  Будешь  жить.
Научишься ты когда-нибудь почитать людей? Человека почитать?
     Михр-Бидад с грустной улыбкой качнул головой вперед.
     - Не будешь впредь вести себя, как бешеный пес?
     Михр-Бидад с той же улыбкой мотнул головой из стороны в сторону.
     - Не будешь?
     - Нет.
     - Не будешь?
     - Нет.
     - Не будешь?
     - Нет.
     - То-то же! - Дах сочно рассмеялся и сунул меч в ножны. - Расхотелось
мне тебя убивать. Почему - и сам не пойму. Покричал  -  и  отвел,  что  ли
душу. Пошли-ка, брат, отсюда, пока зверье нас не слопало.
     Заботливо поддерживая друг друга,  обходя  трупы  и  отгоняя  криками
хищных птиц и зверей, они медленно потащились  через  багровую  котловину.
Часто отдыхали. Михр-Бидад перевязал рану  Гадату.  Гадат  перевязал  рану
Михр-Бидада. До холмов добрались после полудня.
     - Я дах Гадат, пастух и пахарь, - гордо сказал Гадат, представ  перед
Томруз. - Наш отряд перешел на  вашу  сторону.  Спроси  моих  сородичей  -
скажут, кто такой Гадат. Я не враг - друг сакам. Мы с вами одной крови. Но
я, против своей воли, находился на службе у проклятого Куруша.  Правда,  я
не убил ни одного сака - пускал стрелы на ветер. Но все-таки пускал  их  в
сакскую сторону. Значит, я все-таки виновен перед вами. Вот выкуп  за  мою
голову.
     Гадат вытолкнул вперед Михр-Бидада. Перс испуганно глядел на Томруз -
так усохла, почернела, посуровела эта женщина со дня их последней встречи.
Казнит, не задумываясь.
     Помолчав, дах сказал смущенно:
     - Если ты примешь мой выкуп, то... не убивай  этого  человека.  Он...
неплохой.
     - Знаю. - Томруз кивнула. - Хорошо, Гадат. Я принимаю твой выкуп. Иди
к своим друзьям. - Она показала рукой на толпу дахов, радостно улыбавшихся
сородичу. - И ты, Михр-Бидад, ступай к своим друзьям.
     - Мои друзья? -  Михр-Бидад  изумленно  уставился  на  кучку  пленных
персов, понуро сидевших на песке.
     Виштаспа. Раносбат. А лежит кто?
     Приметив Утану, молодой перс медленно поволок ноги по горячему  праху
и уселся рядом с торговцем.
     - Жив? - облегченно вздохнул Утана. - Думал  -  убили.  Мы  вырвались
через лощину к мертвому лесу, но дахи нагнали, схватили  нас.  Не  саки  -
дахи. Веришь? Наши,  из  Ниссайи.  А  Куруш-то  на  них  надеялся...  Вон,
Гау-Баруве хребет перебили. - Он шевельнул бровями в сторону лежащего.
     - Слушайте, персы! - сказала  Томруз.  Пленники  встрепенулись.  -  Я
дарую вам жизнь. Хватит, довольно и вы, и мы погубили вчера  людей.  Война
кончена. Отдохните сегодня. Завтра, - она усмехнулась,  -  повеселитесь  с
нами на пиру в честь нашей победы  и  вашего  поражения.  А  потом  уйдете
домой. Я велю дать коней, воды и еды.  Воины  проводят  до  реки,  помогут
переправиться на левый берег. А там уже доберетесь как-нибудь -  до  Марга
недалеко. Ясно? Я приказала разбить для вас шатер. Идите отдыхайте.
     - О милостивая царица! - загудел Раносбат, поднимаясь.
     - Я не царица, - строго отрезала Томруз. - Я просто сакская  женщина,
которую саки выбрали себе слугой.
     - Ты - богиня! - крикнул перс.
     Раносбат - воин. Идешь в бой - бей. Попал в плен - не задирай  хвост,
держись  скромно,  как  подобает  пленнику.  Долг  есть   долг.   Сказано:
"Склоненную голову меч не сечет". И еще сказано: "Целуй руку,  которую  не
можешь отрубить".
     Военачальник растянулся на песке и принялся в  знак  смирения  грызть
траву у ног победительницы.
     И все персы пали ниц у ног Томруз и жадно вцепились зубами  в  стебли
жесткой, колючей, грубой пустынной травы. Они жевали ее  остервенело,  как
изголодавшиеся бараны. Судорожно глотали. Чавкали и причмокивали.
     Сладкая трава!
     - Мы еще вернемся сюда! - хрипел ночью Гау-Барува.
     Персы, сдвинув медные лбы, держали совет. Говорили  вполголоса,  чтоб
их слов не услышала сакская стража.
     - Дай только бог благополучно добраться до Марга... - шептал, брызгая
слюной, Виштаспа.
     - Такое войско сколотим, что от саков одна пыль  останется,  -  сипел
Раносбат.
     - На сей  раз  мы  допустили  ошибку,  слушаясь  дурацких  приказаний
безумца Куруша. Он погубил наши замыслы! Теперь же...
     Горячась и хлопая друг друга  по  плечу,  захлебываясь  и  давясь  от
нетерпения, судили да рядили персы, сколько  людей  они  возьмут  в  новый
поход, да каким путем двинутся к Аранхе, да  где  возведут  мост.  Да  как
обойдут саков,  да  с  какой  стороны  обойдут.  Да  как  ударят,  да  как
расправятся с ними...
     - Что это за люди?! - воскликнул пораженный Михр-Бидад. Они с  утаной
сидели в стороне и не вмешивались в разговор. - Да люди  ли  они  в  самом
деле? Ведь только вчера... только вчера...
     Он бешено замотал головой.
     О Томруз! Добрая,  благородная  женщина.  Разве  можно  дарить  жизнь
гадюке? Что может понять змея своей плоской  головой?  Она  без  колебаний
ужалит даже руку, извлекающую ее из огня. Гадюка есть гадюка.
     Михр-Бидад задумался.
     Рассказать Томруз о подлых замыслах этих недобитых шакалов? Вот уж не
траву тогда, а языки свои придется им грызть.
     Нет. Михр-Бидад вздохнул. Не выход.  Михр-Бидаду  навсегда  закроется
путь домой, к жене и сыну. Да и что из  того,  что  Томруз  уничтожит  еще
двух-трех персидских вельмож, пусть самых опасных? Таких, как  Гау-Барува,
Раносбат, Виштаспа, в Айране столько - хоть землю на них паши.
     Теперь на престол взойдет  сумасшедший  Камбуджи,  и  то-то  начнутся
дела!
     Михр-Бидад - перс, и судьба его прочно связана с Парсой. Домой.  Надо
вернуться домой. Притвориться, что ты все такой же  глупый  Михр-Бидад,  и
вернуться домой. Приглядеться новыми глазами к  своему  народу.  Подумать.
Понять, что творится на родине.
     - Знаешь, о чем я сейчас думаю? - уныло сказал  Утана.  -  Человек  -
грязная тварь. Он такой же зверь, как тигр, волк, гиена, только  ходит  на
двух ногах. И у него нет хвоста. И вся разница. Жажда убийства - в  сердце
у человека. И никогда не переделать, не образумить двуногого хищника, хоть
семь шкур с него сдери, хоть все зубы ему выломай, все  когти  вырви!  Вот
пример. - Он брезгливо кивнул в сторону заговорщиков.  -  С  этого  дня  я
отрекаюсь от людей. Я ненавижу их. Вернувшись  домой,  я  сожгу  и  утоплю
сокровища, в горы уйду навсегда, поселюсь  один  в  пещере.  Будь  проклят
человеческий род!
     Он ожесточенно сплюнул и быстрым шагом вышел из шатра.
     Долго ломал голову Михр-Бидад над горькими словами Утаны. Может, прав
Утана? Нет. Человек - человек. Нельзя его путать  с  выродками,  подобными
Гау-Баруве. Не может быть, чтоб вечно  и  без  конца  продолжалась  грызня
людей между собой.
     Неужели не найдется средство образумить  двуногих  зверей,  толкающих
мирных пастухов и пахарей на убийство и кровопролитие?
     Неужели не найдется?
     Должно найтись такое средство.
     Должно найтись.
     Где?
     Михр-Бидад внимательно поглядел на свои шершавые большие  руки.  Руки
мужчины, руки труженика. Руки простого человека.


     Дым. Дым. Дым.
     Дым клубится над холмами, вырываясь из-под котлов священных.
     Томруз собрала народ в круглой котловине - не той, где  сгинула  мощь
персидская, а в другой, с чистым родником посередине, со свежей  травой  и
цветами.
     По левую руку  от  Томруз  уселись  на  пологом  склоне  массагеты  и
хорезмийцы в рогатых шапках, сугды и бактры в шапках круглых, по правую  -
саки заречные и тиграхауда в островерхих колпаках.  На  склонах  котловины
перед Томруз и за нею расположились отряды саков аранхских.
     На полянке  у  родника  опустились  на  колени  персы  в  рваных,  но
заботливо  отряхнутых  одеждах,  с  поясами,  надетыми  на  шеи   в   знак
покорности.
     Рядом с Томруз, усевшейся на груду персидских щитов, секир  и  мечей,
накрытых персидскими знаменами, стояла, прямая и бесстрастная, точно  идол
на могильном холме, жена Хугавы.
     В пяти шагах от этих двух молчаливых и спокойных  женщин,  неподалеку
от персов, обливалась слезами  третья.  Райада,  дочь  Фрады.  Род  Фрады,
искупая вину старейшины, до последнего  взрослого  мужчины,  до  последней
взрослой женщины пал в бою у страшной котловины. Старухи,  матери  и  дети
рода еще не вернулись с берегов Яксарта, и  Райада  оказалась  одна,  всем
чужая, среди тысяч саков - мужчин и женщин.
     Она уцелела - отсиделась за холмами.
     Она не знала, зачем ее сюда привели. Боялась. Неужели  убьют?  Райада
ни в чем не виновата. Дочь не ответчица за отца. Да и отец чем провинился?
Он из-за дочери старался - хотел, чтобы ей было хорошо. Плохо разве, когда
родители любят детей? Не стреляла в персов? Что тут такого? Не хватило сил
натянуть лук. Она - маленькая сакская женщина.
     Томруз кивнула влево.
     Четверо могучих саков, кряхтя и пригибаясь  от  тяжести,  вынесли  на
лужайку, красную сумку с белым кречетом.
     Глаза Райады остекленели.
     Она узнала сумку Спаргапы.
     Саки нашли ее в персидском обозе.
     - Райада!  -  сказала  Томруз.  -  Ты  хотела  блестящих  побрякушек?
Получай.
     Четверо саков  подтащили  сумку  к  Райаде,  с  трудом  приподняли  и
опрокинули. На Райаду с журчащим звоном хлынул золотой поток.
     Браслеты. Кольца. Серьги. Пряжки. Цепи,  снятые  Спаргапой  с  воинов
Куруша, убитых у моста. Тяжелая пряжка оцарапала ей лоб,  к  губам  тонкой
струйкой потекла кровь.
     Утопая  в  золоте,  ослепленная  его  холодным  блеском,   оглушенная
тоскливым звоном его, Райада растерянно раскрыла алый рот.
     Говорят, так и сидит она до сих пор в той котловине.
     Томруз кивнула направо.
     Четверо могучих саков поднесли ей кожаный мешок, наполненный  красной
жидкостью.
     -  Сыны  Айраны!  -  сказала  Томруз.  -  Глядите  и  запоминайте.  И
расскажите там, у себя на родине, о том, что видели  сегодня.  Может,  они
поймут...
     Майра  развернула  пятнистый  платок  и  подала  Томруз   отрубленную
человеческую голову. Томруз встряхнула голову за волосы, окрашенные хною.
     На пленных персов молнией пал ужас.
     То была голова Куруша.
     Когда-то, собираясь жениться на хозяйке  степей,  Куруш  сказал:  "Я,
видно, голову потеряю из-за этой Томруз". Он не ошибся.
     - Ты хотел крови? Пей!
     И Томруз глубоко, до плеча, погрузила руку с головой Куруша в  мех  с
персидской кровью.
     - И все?! - расхохотался Утана. - Ради этого,  Куруш,  ты  тащился  в
такую даль? Сколько шуму было, сколько  споров...  Сколько  людей  погубил
напрасно. А ведь мог свернуть себе шею,  не  выходя  из  дому.  Тихо,  без
хлопот. Ха-ха-ха!
     Саки закричали. В их крике звучала скорбь о погибших, и  ненависть  к
тем, кто нарушил их мирную жизнь. И гордость победой. И - п