х - мощное подспорье. И приятно, что Фрада,
пожилой  человек,  родовой  вождь,  сам   просится   под   руку   зеленого
"начальника". Но плохо то, что он будет торчать  перед  глазами,  вновь  и
вновь напоминая о проклятой Райаде.
     Горечь, темную досаду, черную обиду, острую, как нож,  ревность  унес
прошлой ночью Спаргапа из обжигающих,  точно  разогретое  железо,  объятий
лукавой Райады. Эх! Предостерегала же мать... Но  без  Райады  жизнь  хуже
смерти. Запутался, друг Спаргапа! Чем это кончится?
     А Фрада? Он до сиз пор носил кольцо Гау-Барувы за пазухой.  На  палец
не надевал, но и не выбрасывал. Он  долго  размышлял,  как  ему  держаться
теперь, когда началась война.  Как  держаться?  Как  угодно,  лишь  бы  не
прогадать. Победят саки - поживиться  за  счет  персов.  Победят  персы  -
поживиться за счет саков. Пусть грызутся между собой, Фраде-то что?
     ...Солнце, перемещаясь по  Звериному  кругу  зодиака,  покинуло  знак
Близнецов и подступило к созвездию Рака. Взошел Большой Пес -  предвестник
невыносимо знойных дней. "Пес -  покровитель  саков,  -  угрюмо  шептались
персы. - Как бы нам не было худо". Молились. Резали жертвенных животных.
     В лагерь у моста то и дело наведывались гонцы  Куруша,  приходили  за
водой караваны. Недавний ветер замел в пустыне следы, разъезды персов день
и ночь мотались по дюнам, безуспешно пытаясь обнаружить саков.
     - "Собаки" будто в песок превратились, ни слуху от них,  ни  духу,  -
рассказывали гонцы. - Государь сердится.
     Охрана моста не знала, как убить время. Скука. Не все  же  спать,  да
спать? Кто был смел да плавать умел, тот купался.  Плескался  у  берега  и
возле плотов, чтоб  не  унес  бурливый  поток.  Из  воды  вылезал  желтый,
облепленный жидкой глиной.  Начался  второй,  основной  паводок  Аранхи  -
летний, связанный с таянием высокогорных  снегов.  Он  более  обилен,  чем
первый, весенний паводок, питаемый  слабым  снежным  покровом  низкогорий.
Летом река несет тучу наносов, превращается чуть ли не в грязевой поток.
     - Ох, и жирен же аранхский ил, хоть и глинист излишне! -  восхищались
персы. - Говорят, он куда лучше нильского ила.  Возьмем  Хорезм  -  там  и
останемся. Сколько плодородной земли можно захватить!
     Те, что  не  умели  плавать,  тоже  ходили  целый  день  обнаженными.
Донимала жара. Опасности никакой не предвиделось, и воины, кроме дозорных,
беспечно забросили доспехи и оружие в шатры. Кого бояться?
     Люди бродили из лагеря в лагерь через мост - погостить  у  товарищей;
охотились, играли в кости, рыбу ловили. Но все быстро  надоедало.  Воин  -
это воин, ему не терпится показать молодечество и удаль. Начальник  охраны
моста Арштибара задумался - как развлечь людей, приунывших от безделья?
     Сегодня после полудня глашатай объявил: в правобережном лагере  будет
борьба. Участники состязания получат хороший обед,  победители  -  хорошую
награду. Бараны уже на вертелах, кувшины с вином охлаждены в ледяной  воде
Аранхи.
     Правобережный лагерь разместился на огромной  поляне  у  реки.  Персы
вырубили здесь деревья, кусты и тростник, выжгли траву вместе с пауками  и
змеями, чтоб было где разбить палатки, чтоб расчистить для войск  путь  от
переправы к пустыне.  Около  трех  тысяч  воинов  -  безоружных,  в  одних
набедренных повязках, столпились на поляне, предвкушая веселую схватку.
     И целиться в них не надо - все на  виду,  стоят  плотной  колышущейся
стеной.
     Из кустарника метнулся к небу черный дым.
     И семь сотен длинных оперенных  стрел  громадной  стаей  хищных  птиц
вырвалось  из  окружающих  поляну  зарослей.  Семь  сотен  персов,  мадов,
харайва, сынов Бабиры, варкан растянулось на земле, легко раненных, тяжело
раненных или убитых наповал.
     Оставшиеся в целости оцепенели на несколько  мгновений,  уже  осознав
неотвратимую опасность, но не поняв еще, откуда она и почему.
     Из чангалы с зловещим  шорохом  вылетела  вторая  волна  тростниковых
стрел. Она черно-желтым кругом сомкнулась над поляной, и груда поверженных
тел удвоилась. Из семиста ядовитых бронзовых жал  лишь  одно  промелькнуло
над поляной, никого не задев. Но и оно не пропало  даром.  Шальная  стрела
скользнула вдоль моста и опрокинула в кипучую воду какого-то  злосчастного
рыболова, одиноко сидевшего с удочкой на плоту.
     Персы закричали и бросились врассыпную. Некоторые кинулись  к  шатрам
за доспехами. Но большая часть воинов ринулась  к  мосту.  Мост  угрожающе
закачался. Теснота. Давка. Ужас. Третья волна сакских  стрел,  никогда  не
минующих цели, смела в поток, словно кучу сухой листвы, толпу  обезумевших
от страха людей.
     Начальник охраны моста  Арштибара  поспешно  разрубил  мечом  канаты,
скреплявшие несколько прибрежных плотов между собой. Восточный конец моста
распался. Связки жердей, тростника и надутых  шкур  понеслись,  кружась  в
водоворотах, вниз по реке. За них с воплями цеплялись  те,  кто  не  успел
утонуть.
     Так, разрушая мост за собой, и добрался Арштибара до западного берега
с горсткой воинов, оставшихся в живых.
     На западном берегу Аранхи стоял Крез. Старик молча следил за побоищем
на реке. Он даже не улыбнулся. Радоваться рано, это только начало.
     Саки вышли из чангалы и принялись добивать раненых. Немало  персов  и
воинов прочих племен барахталось у  самого  берега,  боясь  утонуть  и  не
осмеливаясь вылезть на сушу. Саки выволакивали недругов из воды за  волосы
и всаживали им в глотки короткие мечи.
     - Бей их, бей, режь! - вопил  Спаргапа,  не  уставая  втыкать  нож  в
животы пленных.
     Рухнули под обрыв осадные башни, запылали тараны  и  лестницы.  Кровь
убитых смешалась с  влажной  землей,  поляна  покрылась  бурой  грязью,  в
которой пьяно скользили и разъезжались  ноги  победителей.  Кровь  ручьями
стекала в Аранху и сливалась с  рыжей  водой.  В  реке,  вдоль  восточного
берега, вытянулся громадный, длиною в лошадиный бег  [лошадиный  бег  -  3
километра], алый крутящийся хвост.
     -  Попробовали  сакских  мечей  и  стрел,  -  угрюмо  сказал  Хугава,
ожесточенно моя руки.
     Хотелось  поскорей  избавиться  от  омерзительного  ощущения   липкой
человеческой крови на руках. Бой молодые саки провели точно по его замыслу
- Хугава придумал окружение, Хугава разместил сородичей в зарослях, Хугава
выбрал удобный миг для нападения. Теперь, когда  горячка  боя  минула,  он
почувствовал тошноту, отвращение к устроенной им резне. Стрелка  раздирала
жгучая злость на этих проклятых арийских вояк, которым  вечно  не  сидится
дома.
     Ведь из-за их неисправимой глупости ему, Хугаве,  мирному  и  доброму
человеку, пришлось сегодня их же убивать. Страшная необходимость.
     - И какой дайв тащил вас за Аранху?! - воскликнул он с яростью. - Или
я со слезами на глазах умолял вас пойти на меня войной?
     - Э, друг Хугава! Быстро ты скис. Точно  коровье  молоко  в  жару.  -
Спаргапа отрывисто засмеялся и вытер нож о кожаные штаны. - А  мне  забава
понравилась. Война, я вижу, дело веселое.
     "Волчонок!  Нанюхался  крови  -  и  одурел",  -  подумал   Хугава   с
неприязнью.
     Одурела, подобно Спаргапе, и толпа его  желторотых  воителей.  Победа
далась с невероятной легкостью - ни один из юношей не был даже ранен. Хотя
кое-кто пытался  выдать  за  раны  пустяковые  царапины,  приобретенные  в
колючих  зарослях.  Иные  нарочно  полосовали  себе  щеки  -   будет   чем
похвалиться перед отцом и матерью. Каждый хвастался  перед  другим  числом
убитых им неприятелей.
     С видом бывалых рубак, не спеша и деловито,  сносили  юноши  на  край
поляны отрубленные вражьи головы.  Заискивающе,  с  надеждой  на  похвалу,
заглядывали в очи молодого начальника. И он, как опытный полководец  ронял
свысока:
     - Хорошо им намяли бока! Слава тебе, Аспатана. Ты воин лихой, Пармуз.
Молодчина, Навруз. О, сильная рука у Рузбеха... Вы всю  падаль  осмотрели?
Глядите у меня! Чтоб ни одного колечка не пропало.
     И родичи  несли  Спаргапе  золотые  и  серебряные  кольца,  браслеты,
серьги, цепи, снятые  с  рук,  вырванные  из  носов,  выдранные  из  ушей.
Спаргапа торопливо прятал  добычу  в  ковровую  сумку  с  белым  кречетом,
вытканным по красному полю. Фрада тем временем шарил, как шакал, в  шатрах
и повозках обоза. И вскоре воины его отряда сложили у  ног  Спаргапы  кучу
одежд, ковров, пряжек, чеканных поясов, блюд, рукоятей от мечей, ваз,  чаш
- все дорогое, все золотое.
     - Поделишься  со  мной?  -  шепнул  Фрада  юнцу,  хотя  лучшую  часть
награбленного он уже успел схоронить где нужно.
     - После, - недовольно проворчал Спаргапа. - Эй,  больше  нет  ничего?
Ищите.
     - Зачем тебе персидский хлам? - удивился  Хугава.  -  Поганое  добро,
чужое, вражеское. Грязь. Надо сжечь.
     - Что?! - Спаргапа прикрыл руками  сумку,  туго  набитую  серебром  и
золотом. - Я тебя самого сожгу! Не хочешь  -  не  бери.  Хватайте  одежду,
ребята! Довольно трясти лохмотьями. Это награда за победу.
     Юноши с веселым гоготом растащили  груду  пестрого  тряпья,  сбросили
ветхие хитоны и вырядились в узорчатые накидки и шаровары. Хай! Хей!  Хой!
Все для них было сегодня забавой. Хугава сердито плевался.
     - Дети! - Фрада, облизываясь, вынырнул из-за повозок обоза. - Там, за
шатрами, мясо на вертелах, зажаренное уже, и кувшинов  гора.  Я  отхлебнул
три глотка - холодное вино,  сладкое  и  крепкое.  Персы,  видно,  к  пиру
готовились. Что ж, вместо них мы пображничаем. Скорей, дети! Вам и во  сне
не приходилось пробовать этакой благодати.
     - Стойте! - крикнул Хугава толпе, ринувшейся было за шатры. - Где  ты
вынюхал благодать, Фрада? Это яд,  а  не  благодать!  Неужто,  братья,  вы
хотите опоганить губы дурацким пойлом? От него люди сходят с  ума.  Назад!
Не до пира сейчас. Хоть один перс, да ускользнул в чангалу.  Доберется  до
своих. Куруш близко - глядите, вот-вот нагрянет. Да и те, с левого берега,
могут напасть. Уходить пора!
     Юноши смущенно топтались перед Хугавой.
     Одни  удивились  упреку,  для  них  непонятному.   Другие   поспешили
спрятаться за спинами товарищей.  Третьи  сердито  отвернулись.  Четвертые
потупили глаза.
     Никто не хотел ничего плохого. Юные саки родились и выросли в пустыне
и были чисты, непорочны и доверчивы, как ягнята.  Но  именно  в  их  почти
первобытной простоте и таилась опасность. Тем  более  серьезная,  что  эта
простота соединялась с природной силой  и  жестокостью,  привитой  суровой
жизнью.
     Юных саков мог увлечь любой пример - как добрый, так и  дурной.  Ибо,
по молодости лет, воины Спара и сам Спар  плохо  еще  отличали  дурное  от
доброго, смутно  понимали  разницу  между  "нельзя"  и  "можно".  Особенно
сегодня, в такой необычный день, когда от непривычных событий пылко стучит
сердце, кружится голова, кровь кажется водой, река  -  ручьем,  а  сам  ты
чувствуешь себя исполином, способным уложить быка.
     Тишина. Раздумье. Колебания. Юношам  нужен  был  пример  -  зримый  и
яркий. Они дружно бросились бы сейчас всей толпою прямо а Аранху -  стоило
только кому-нибудь начать.
     - Ты что? Куда уходить? - Фрада вынул из-за пазухи  серебряную  флягу
(успел разжиться), молодецки крякнул и запрокинул голову.  Вино,  булькая,
лилось ему частью в рот, частью на грудь. Выглушив половину запаса,  Фрада
лихо сплюнул, расправил усы и небрежно смахнул  с  волосатой  груди  капли
красного напитка. - Мы захватили вражеский лагерь. Так? Отрезали Куруша от
переправы. Так? Одержали славную победу. Так? И вдруг - уходить! Ты просто
струсил, Хугава. Куруш не близко, а далеко, ему не  до  нас.  А  с  левого
берега персы не сунутся - нагнали мы на  них  страху,  десять  дней  будут
дрожать, заикаться и  менять  шаровары.  Подумайте,  дети.  Томруз  нас  в
становище не пустит, если мы отсюда уйдем! Отхватить такой кусок успеха  -
и кинуть его шакалам? Глупость. Надо стеречь переправу.
     Хугава пытался прервать Фраду резким  взмахом  руки,  но  захмелевший
старейшина не сдавался.
     - Кто здесь главный начальник? - спросил он напористо у сына  Томруз.
- Ты, храбрый Спар,  или  этот  пугливый  умник?  Мы,  твои  воины,  хотим
подкрепиться едой. Что тут зазорного? А вино... не нравится - не пей.  Или
я заставляю? В глотку его насильно  вливаю  кому-нибудь?  Тьфу!  Ты  скажи
прямо, начальник: заслужили мы сегодня кусок мяса или не заслужили?
     Спаргапа - важно:
     - Заслужили! И впрямь, куда спешить? -  раздраженно  обратился  он  к
Хугаве. - Отдохнем - и уйдем. Не горит. Раз в год и верблюд веселится.
     - Не горит - загорится! - твердо сказал Хугава. -  Надо  уйти  сейчас
же. Без всякого промедления. Мясо захватите с собою. Поедим в песках.  Ну,
и вина можно  взять  немного.  Слышите?  -  немного.  Иначе  будет  плохо.
Выводите коней, братья!
     - Э, убирайся ты к бесу! - вспылил Спар. Властный  голос  Хугавы  бил
его прямо по буйному, нетерпеливому сердцу. Да тут  еще  ноющая  тоска  по
Райаде.  Да  глухое  сознание  вины  перед  матерью  -  быстро  забыл   он
наставления Томруз. И никак  не  отвязаться  от  гнетущего  чувства  вины.
Утопить бы его, залить, погасить чем-нибудь... -  Провались  ты  к  черным
духам, дорогой наставник! И без тебя обойдемся. Правда, Фрада?
     - Ох! Конечно. Пусть катится отсюда, как перекати-поле.
     - Вв... хотите меня прогнать?! - прошептал потрясенный Хугава.
     - Ох! Конечно! Чем скорей ты исчезнешь, тем лучше. И для нас,  и  для
тебя. Ты еще не пробовал вот этой груши? - И Фрада поднес  к  носу  Хугавы
небольшой, но твердый, как бронза кулак. Табунщик знал - резкий, точный  и
мощный удар крепыша Фрады сбивал любого человека с ног  не  хуже  конского
копыта.
     Редко сердился Хугава. Но если уж рассердится,  то  до  заикания,  до
бешенства, до потери памяти. Так заведено у людей - крикливый  и  шумливый
часто отходчив и не опасен, молчаливый и сдержанный - в гневе страшен, как
нападающий барс. Не перенес Хугава обиды. Мужчиной  же  он  был,  в  конце
концов. Есть предел всякому терпению.
     - Скоты! - рявкнул Хугава, хватаясь за секиру. - Скоты,  а  не  саки!
Прочь,  или  сейчас  сто  голов  снесу.  Уйти  Хугаве?  Хорошо!  Я   уйду.
Оставайтесь. Пусть жрет вас Пятнистая смерть!
     Хугава уехал. С ним ушли в барханы, хотя и не очень-то хотелось,  его
братья, племянники, а  также  юноши  из  близко  родственных  ему  крупных
семейств - всего человек пятьдесят. Толпа улюлюкала вслед:
     - Э-хо-о-ой, брат Хугава!
     - Сала бараньего захвати!
     - Пятки смажь - будет легче бежать!
     Геродот пишет:
     "Увидя  приготовленную  пищу,  массагеты  возлегли  для   трапезы   и
предались еде и питью. Персы  вернулись,  многих  убили,  других  взяли  в
плен..."


     - Как ты посмел оставить его у реки? - прошептала Томруз.  -  Как  ты
посмел? Как ты посмел? Для чего я приставила тебя к Спаргапе? А? Для  чего
я приставила тебя к нему?
     - "Корову  украл  кузнец  в  Бактре,  а  голову  отрубили  меднику  в
Хорезме", - пробормотал обескураженный Хугава. Он испугался кричащих  очей
Томруз. - Я-то при чем? Вини виноватых. Уйдешь, если  будут  гнать.  Фрада
ударить меня хотел.
     - Зарезал бы Фраду на месте! Связал бы Спара по рукам и ногам, привез
ко мне. Ох, боже мой. Боже мой. Боже мой! Что делать теперь? Что делать? У
тебя есть сын? - с горечью спросила она Хугаву,  продолжая  раздирать  ему
плечо.
     - Дочь у меня.
     - А! Дочь? Единственная дочь? Красивая дочь? Пригожая  дочь,  похожая
на тебя, да? Как ты поступил бы, несчастный... если бы сейчас,  вернувшись
домой... узнал, что твою дочь сожрала Пятнистая смерть?
     Стрелок вскрикнул и пошатнулся.
     Томруз с ненавистью оттолкнула Хугаву к порогу шатра.
     - Велика твоя вина передо мной! Уйди. И  никогда  не  показывайся  на
глаза.
     Три дня и три ночи не выходила Томруз из шерстяного жилища. Ничего не
ела. Только жадно и много, как после  мучительного  перехода  по  пустыне,
пила воду.
     Саки растерялись. Война, персы рыщут в песках. Фрада и Спар  погибли.
Куруш убил семьсот молодых саков. Надо шевелиться. Надо мстить! Но  Томруз
ничего не хочет знать. Что будет дальше? Разве так можно?


     - Сюда мерзавца! Сюда наглеца! Сюда подать нечестивца скорей!  Я  сам
сдеру с него кожу. Выколю глаза. Жилы  вытяну  по  одной.  Брюхо  распорю,
внутренности выпущу, вокруг  шеи  кишки  намотаю!  Голову  отсеку,  матери
проклятой отошлю - пусть изойдет слезами и кровью, черная собака!
     - Успокойся, государь! Успокойся. В  спешке  наступают  на  змею.  Не
убивай сына Томруз.
     - Как, брат Гау-Барува?! Щенок, у  которого  едва  прорезались  зубы,
загрыз две с  половиной  тысячи  моих  воинов,  а  я  должен  его  щадить?
Привязать дикаря к хвостам сорока лошадей,  пусть  раздерут  на  части!  В
котле с кипящим маслом изжарить! На кол посадить!
     - Успокойся, государь! Образумься. Расправа со Спаргапой не воскресит
погибших. Крепись. Не убивай сына Томруз. Он нужен.
     - Для чего?!
     - Видишь ли, государь... Мы вдвоем сейчас. Так? Никто не слышит  нас.
Так? Я буду откровенен. Утана... хитрец Утана был прав тогда, у  чинары  -
помнишь? - а  мы  ошибались.  Да,  ошибались!  Саки  оказались  не  такими
беспомощными и трусливыми тварями, как мы предполагали. Вот эта куча голов
говорит лучше всяких слов. И если б юнцы  не  перепились,  нам,  свидетель
Ахурамазда, не удалось бы взять их голыми руками. Хвала виноградной  лозе!
Но те, что в пустыне прячутся сейчас, - они-то ведь не пьяны. Они  трезвы,
жестоки и опасны.
     -  Стой!  Посмотри-ка  мне  в  глаза.  Так.  Ты   странный   человек,
Гау-Барува. Или ты - прожженный лукавец, или... не такой уж мудрец,  каким
тебе хочется выглядеть. Разве не ты сбивал  меня  с  толку?  "У  них  даже
панцирей нет, мечей не придется вынимать, разгоним, прогоним..." А  теперь
куда гнешь? "Опасны, ужасны..." Что это значит?
     - Государь! Неужели ты усомнился в моей преданности? Я верен тебе. Но
я допустил ошибку. И обезьяна с дерева падает. И охотник может  попасть  в
западню. Не спотыкается только лежащий в постели. Разве их  поймешь,  этих
проклятых саков? Вкус волчьих ягод  узнают,  лишь  отведав.  Благоразумие,
государь! Главное - дело. А для дела нужно, чтоб Спаргапа не умер. У  меня
хорошая мысль. Тот сак, Фрада, не  похожий  на  других  саков,  говорит  -
Томруз без ума от сына. Любит больше, чем жизнь свою. Так вот... что, если
мы снова отправим к Томруз глупца Михр-Бидада?
     - Опять?! Опять разговоры?
     - Но как же иначе, государь? Сам Ахурамазда послал Спаргапу  к  тебе.
Да, сам Ахурамазда! Спаргапа - чудесная находка для нас. Не простит добрый
бог, если мы упустим случай, представившийся нам по его премудрой воле.
     - Хм. Коли уж сам  Ахурамазда...  Ладно.  Но  если  Томруз  вновь  не
согласится на сдачу?
     - Не согласится?! Что ты, государь. Чтоб мать... Невероятно.  Я  знаю
их, матерей. Томруз и себя, и свой народ отдаст на  растерзание,  лишь  бы
сыну голову сохранить. А не согласится - что ж? Пусть ей будет хуже.  Наша
мощь, слава Ахурамазде, не иссякла с потерей  каких-то  двух  с  половиной
тысяч варварских детей. Фрада покажет место, где скрылась Томруз.  Найдем,
перережем всех - и делу конец!


     Надрывисто, плачуще и стонуще, заскулила где-то собака.
     Спаргапа очнулся. Собака? Нет. Это он сам скулил во сне.
     "Боже! - подумал Спаргапа,  холодея.  -  Неужели  правда  -  то,  что
происходит со мной? Горе! Горе моей голове".
     Каждое утро задавал он себе страшный вопрос. Едва проснувшись.  В  те
смутные мгновения, когда человек уже не спит, но еще не открыл глаз. Когда
мозг пленника переходит от тяжелого забытья к печальному бодрствованию.
     Спаргапе все еще не верилось, что он в плену. Примерещилось!
     Но нет - не могла  примерещиться  так  ощутимо  и  явственно  темнота
глубокого колодца, куда его  бросили  персы.  Сырая  глина  под  замерзшим
боком. Звя