Персы пересаживались на заводных коней, загоняли их до смерти, меняли
вновь, а неутомимый  вороной  знай  себе  скакал  легко  и  плавно,  точно
резвящийся на лугу жеребенок.
     - Разве это конь? - зароптали персы. - Не  конь  -  оборотень.  И  не
человек  на  нем  сидит,  а  неуязвимый  дух  пустыни.  Видите,  их   даже
заколдованные стрелы не берут! Они заведет нас прямо  в  ад.  Остановимся,
пока не поздно!
     Откуда было знать персам, что перед ними - лучший стрелок на лучшем в
Туране скакуне? "Черной молнией" назывался этот удивительный конь у саков.
     Остановиться?
     Куруш и слышать не хотел об остановках. Вперед! В ад, так в ад!
     Хугаву настигли к вечеру,  когда  "Черная  молния"  вконец  истратила
силы, а "Волшебный лук" расстрелял боевой запас до последней стрелы.
     Настигли, навалились, вцепились.
     Потом спохватились - ведь царь приказал взять "собаку" живым!
     Спохватились, но поздно - Хугава, пронзенный двадцатью мечами, умер.
     С безоблачного неба пел ему прощальную песню жаворонок, теплый  ветер
расстилал над его головой белые хвосты ковылей.
     Ковыли. Ковыли. Ковыли...
     Нет воды в пустыне, а вы растете.
     Не кровью ли павших вы живы, ковыли древние,  ковыли  седые,  ковыли,
трепещущие на ветру?
     Куруш сгоряча зарубил топором пятерых телохранителей - самых быстрых,
самых удачливых, первыми догнавших сака. Они старались ради награды -  они
получили награду. Во имя Ахурамазды, мудрейшего из божеств. Аминь.
     -  Где  же  это  мы  очутились?  -  проворчал  Куруш,   отбушевав   и
успокоившись.
     Персидское  войско   находилось   в   огромной   круглой   котловине,
окаймленной  со  всех  сторон  голыми  каменистыми  холмами,  похожими  на
прилегших отдохнуть двугорбых и одногорбых  верблюдов.  Из  котловины  был
один выход - та узкая лощина, что пролегла от пустыни в сердце гор,  точно
след исполинской змеи.
     - А где обоз, где повозки с едой, водой и стрелами? - вопросил  царь.
- Отстали?..
     И догадались черные птицы из стран заката, что зарвались и в  горячке
влетели прямо в сеть, в хитро расставленную ловушку.
     - Назад, в лощину! - крикнул Куруш.
     Персы ринулись назад.
     Но из устья лощины в них ударил такой густой вал тростниковых  стрел,
что выход из котловины был тут же завален  горою  конских  и  человеческих
трупов.
     Затрубили рога.
     Зазвучала, перекидываясь от отряда к отряду, краткая, резкая,  лающая
команда.
     Пехотинцы бросились  к  краям  котловины,  упали  на  правые  колена,
прикрылись большими щитами и выставили вперед длинные  копья.  Их  тройной
непробиваемый круг охватил всю котловину.
     Внутри этого плотного круга тут же образовался новый  -  из  босых  и
полуголых пращников и пеших стрелков.
     Так,  примыкая  изнутри  кольцо  к  кольцу,  в  несколько   мгновений
изготовились к бою щитоносцы, легкая  конница  лучников,  тяжелая  конница
копейщиков, закованные в медь секироносцы - телохранители царя царей.
     И в самой  середине,  как  паук  в  паутине,  затаился,  усевшись  на
барабан, Куруш.
     Стемнело. Холмы слились в один черный  и  сплошной  круговой  силуэт,
подпирающий зубцами и выступами темно-синий котел неба.
     Саки не нападали.
     Персы  не  разжигали  огней,  чтобы  не  осветить  себя  для  сакских
стрелков, и котловина казалась холодной ямой, темной  пропастью  без  дна,
уходящей в глубь земли и ведущей прямо в потусторонний мир.
     Только в просторном шатре, разбитом для царя и его советников,  пылал
большой факел. Телохранители старательно  завесили  вход,  чтобы  свет  не
вырывался наружу.
     Молчание.
     Такое, какое бывает в недружественном оазисе в те  первые  мгновения,
когда чужое племя, только что завершив трудный переход, останавливается  в
тени финиковых пальм, и кочевники, отряхнув с ног красную пыль, садятся  у
родника передохнуть.
     Они еще не кинулись к воде.  Вода  не  уйдет.  Не  спешат  разгружать
верблюдов.  Успеется.  Просто   сидят   и   молчат.   В   усталых   глазах
удовлетворение, слабые улыбки - долгий путь окончен. И в тех же глазах уже
сквозит тревога - как встретят их  жители  оазиса?  Не  напрасно  ли  дети
пустыни тащились в этакую даль? Не лучше ли было бы остаться  там,  откуда
они явились?
     Но тревога эта еще смутна, неясна - люди отмахиваются от нее, как  от
мухи. Будь что будет. Поздно о чем-либо  сожалеть.  "Если  вода  дошла  до
носа, уже безразлично, поднимется ли она выше..."
     Куруш бесшабашно махнул рукой, вытянул ноги и блаженно закрыл глаза.
     Страшный грохот, раздавшийся прямо  над  ухом,  сорвал  повелителя  с
места и опрокинул на спину. Он запутался в одеждах,  забарахтался  в  них,
точно  грудной  ребенок  в  пеленках.  Унизительная  поза.  Положение,  не
приличествующее царю царей. Позор!
     - Какая  тут  с-скотина  с-стучит  в  барррабан?  -  прорычал  Куруш,
поднимаясь и заикаясь от испуга и злобы.
     Бледные советники с глубоким недоумением глядели на царя  и  друг  на
друга. Барабан? Ни у кого из них не было в руках барабана.
     И вновь - громоподобный грохот!
     Двойной удар по туго натянутой ослиной коже.
     Сперва - краткий, приглушенный, нанесенный одновременно ребром ладони
и полусогнутыми пальцами:
     - Длунг!
     И тут же - с маху, крепко сжатым кулаком, раскатистый, мощный, упруго
звучащий:
     - Таннн!
     И долго отдавалось и замирало в холмах:
     - Гу-у-у...
     Видно, кто-то забавлялся  снаружи  у  шатра.  Нашел  место  и  время,
стервец!
     Царь - брызгая слюной и сатанея:
     - С-сюда меррзавца... кожу содрать! Нет, я сам... горло перегрызу.
     Он выскочил из шатра, за ним вывалились в темноту советники.
     - Какой шакал тут шумит? - бешено прошипел Куруш.
     - Не знаем, - послышался  в  ответ  испуганный  шепот.  -  Сами  диву
даемся. Где-то грохочет, а где - не понять.
     - Длунг-таннн! - оглушительно прокатилось над котловиной. И застонало
в холмах: - Гу-у-у...
     - Что за наваждение? - закричал Куруш. - Обойти котловину! За  волосы
на  висках  приволочь  по  земле  собачьего  сына,  который  там   вздумал
развлечься. Пусть, негодяй, воет от боли.
     Телохранители  обежали  все  отряды,  но  никакого  "собачьего  сына"
обнаружить не удалось.
     Воины  сами  были  поражены  не  меньше,  чем  начальники,  ужасающим
грохотом, не смолкавшем над головой.
     Персы бросались направо - удар барабана раздавался слева.
     Персы кидались налево - грохот слышался справа.
     Персы устремлялись вперед - гул доносился сзади.
     Они возвращались назад - барабан стучал впереди.
     Они поднимали головы кверху - у них гудело под ногами.
     Приникали к земле - сверху беспощадно обрушивалось:
     - Длунг-таннн! - И плакало в холмах: - Гу-у-у...
     Удары - мерные, спокойные, одинаковой силы - следовали один за другим
через равные промежутки времени: "Длунг-таннн! Гу-у-у. -  Раз,  два,  три,
четыре, пять. - Длунг-таннн! Гу-у-у. - Раз,  два,  три,  четыре,  пять.  -
Длунг-таннн! Гу-у-у..." И так - всю ночь.
     - То стоглазый дух, хозяин пустыни! - зашумели персы. -  Он  пророчит
гибель.
     - Разжечь костры! - распорядился Куруш.
     Котловина озарилась скопищем огней и стала похожей на адскую кузницу,
где духи преисподней куют цепи и крючья для грешных теней.
     Барабан не умолкал.
     Между  кострами  засновали  жрецы.  И  вскоре  к   звездам   полетела
приглушенная  страхом  тысячеустая  молитва,  слившаяся  в  одно  тоскливо
рокочущее, ритмичное бормотание:
     - О-ри-ри-ри, о-ри-ри-ри...
     Барабан продолжал звучать.
     Видно, где-то далеко на холмах,  в  него  колотили,  готовясь  к  бою
кочевники. Откуда же брался потрясающий грохот? Что увеличивало  в  тысячу
раз звуки обыкновенного барабана?
     Может,   необычайно   сгустившийся,   неподвижный   воздух   глубокой
котловины.
     Может, резкая отдача от камней и песка, теряющих жар, накопленный  за
долгий день.
     Может, разница между теплым воздухом холмов и  студеным  воздухом  на
дне котловины.
     Может, особые очертания котловины со множеством выемок  и  впадин  по
краям, между подступающими со всех сторон то крутыми, то пологими буграми.
     Может, многократное эхо.
     Кто знает?
     Загадка природы.
     Никто  не  сомкнул  очей  в  эту  ночь.  Персы   устали   выкрикивать
заклинания, устали подкладывать в костры ломкую колючку, устали  говорить,
думать и даже бояться. Они встретили солнечный восход тупые, пришибленные,
вконец оглушенные бесконечным грохотом дьявольского барабана.
     На западной стороне котловины, на самом  высоком  выступе,  вспыхнуло
розовое, четко  очерченное  пятно.  Оно  постепенно  увеличилось  в  косой
треугольник, вновь изменило форму. Зубчатая, изломанная  розово-золотистая
полоса, резко отличающаяся от прозрачной синевы  еще  затененных  склонов,
поползла от вершин к подножью,  сдвигая  синеву  вниз.  По  дну  котловины
расстелилась легкая мгла цвета фазанова крыла.
     Барабан стучал все тише. Вот он умолк. И тогда персы услышали  новый,
отдаленный, еле различимый звук, напоминающий беспрерывный, дрожащий  звон
комариных стай.
     Звук усиливался, перерастая  в  свист,  визг,  рев,  грохот  урагана;
черный лес пик вырос на холмах в мгновение ока, черная туча стрел  пала  в
котловину.
     ...И закипел в пустынных горах за рекой небывалый доселе бой.
     Завязалось  жаркое,  как  пожар,  сражение,  загремело,   как   гром,
ратоборство   ожесточенное.   Грянуло   побоище   страшное,   безжалостное
кровопролитие. Развернулась упорная битва, грозная  схватка.  Лихая  сеча,
беспощадная рубка.  Драка  смертная,  свалка  бешеная.  Невиданная  свара,
жуткая брань.
     Поначалу саки и персы, сблизившись на триста  шагов,  метали  друг  в
друга стрелы - охапки стрел, волны стрел, лавины стрел.
     Их так много взлетало над котловиной одновременно, этих  красноперых,
голубых, желтых и черных  стрел,  что  сотни  их  сталкивались  в  воздухе
наконечниками и падали на землю сплошным косым дождем.  Втыкаясь  в  голую
почву одна  подле  другой,  они  покрыли  ее  густой  зарослью  диковинных
смертоносных цветов.
     Саки бьют сверху, им удобно пускать стрелы вниз.
     А персы? Они стреляют снизу, вытянув шеи и вскинув оружие кверху.  Их
руки устают натягивать луки.
     У саков много стрел. Отстрелявшись, они  швыряют  пустые  колчаны  за
спину, и женщины тотчас же подносят колчаны, туго набитые.
     А персы? Они быстро истощают боевой запас, ибо их обоз попал вчера  к
Томруз.
     Саки могут укрыться за гребнями и выступами холмов.
     А персы? Им некуда сунуть голову, чтобы передохнуть.
     Саки, которых учили владеть луком с трех лет, бьют  наверняка  и  без
промаха.
     Персы, никогда не отличавшиеся особой меткостью, надеются  больше  на
копья и секиры.
     Круг  за  кругом  выбивают  саки  из  персидского  войска,  рассекают
железную паутину  нить  за  нитью,  стремясь  добраться  до  мечущегося  в
середине паука. Все ниже по  склонам  котловины,  не  переставая  кричать,
спускаются саки. Сотни их, убитых и раненых,  упало  с  коней,  но  тысячи
новых всадников встают на место вышедших из строя.
     Они бесчисленны. Они подобны песку, стекающему в яму,  выстилая  дно,
сглаживая края и засыпая ее до верха.
     Кончились  стрелы.  Саки  спрятали  луки,  вынули  из  ножен  мечи  и
попрыгали с коней. С коня рубиться трудно - мечи коротки  и  предназначены
скорей для колющего, чем рубящего удара. И не придумали люди еще  стремян,
чтобы, опершись ногою о стремя, свеситься с коня и  достать  мечом  пешего
неприятеля.
     Завязалась рукопашная. Бой распался на  тысячи  поединков.  Застучали
копья о копья и щиты о щиты, заскрежетали мечи о мечи, зазвенели секиры  о
секиры. Крик с обеих сторон усилился и превратился в сплошной визг и вой.
     Булавами бились. Боевыми топорами  с  плеча  рубились.  Прыгали,  как
барсы, отлетали кувырком, рывком втыкали копья в животы. Разили и  резали.
Крушили и  крошили.  Отступали,  нападали,  падали  под  палицами,  пальцы
отсекали, мозжили кости, кости кистенями дробили, дротиками раздирали рты.
     - Во имя Ахурамазды! - То ринулись вперед копейщики Виштаспы.
     У Виштаспы торчком встали ресницы, взъерошились волосы на висках:  он
с такой силой ударил ближайшего сака тяжелой пикой, что пробил, как тонкую
циновку, плетеный, обтянутый кожей щит, плотный кожаный нагрудник, толстый
войлок одежды, пронзил насквозь печень и вогнал железный наконечник на три
пяди в землю. Из раны  меж  ребер  сака  вытянутым  хвостом  гнедого  коня
брызнула кровь.
     Пока копейщики орудовали копьями,  щитоносцы  прикрывали  их  щитами,
защищали мечами. Всадив копье с крюком во  вражеский  щит,  перс  наступал
ногой на древко - щит выпадал из рук сака, и перс втыкал в грудь саку меч.
     Персидская сила уже ломила сакскую силу. Отряд копейщиков ворвался  в
ряды сакских воинов, как дикобраз  в  стаю  мышей.  Ощетиненный  железными
иглами со всех сторон, он клином врезался в пологий склон, занятый саками.
Мутной волной вскипели за ним другие отряды персидского войска.
     - Остановить! - крикнула Томруз.
     - О-о, Митра, о-о! - ритмично запели старики, обнаженные до пояса.
     С гимном на устах и с кинжалами в руках  шли  они  в  бой,  чтобы  на
персидских  копьях  перенестись  прямо  к  потусторонним  кострам.  Смерть
веселила их. С песней  и  смехом  они  раздвигали  копья,  вырывали  щиты,
хватали врагов за волосы, повергали их на землю, закалывали в шейные  ямки
или так давили противника, что у него изо рта и носа ручьем лилась  черная
кровь.
     Их изрубили всех до одного, но они  сделали  свое  дело.  Пока  персы
возились со стариками,  отряд  лучниц  Майры  подкрался  к  неприятельским
копейщикам сбоку и ударил  в  них  тучей  стрел.  Багровой  мутью  схлынул
персидский отряд обратно в котловину.
     - Во имя Ахурамазды! - Тяжело опустив голову, с хрипом и ревом грузно
двинулся на саков Раносбат.
     Отряд Раносбата врубился в толщу  сакских  войск,  как  толпа  горных
лесорубов в гущу мастиковых зарослей.
     Пятнистые воины в барсовых  шкурах  медленно  выступали  на  согнутых
ногах, низко пригнувшись вперед и вскинув  секиры  над  плечом;  глаза  их
настороженно сверкали в просветах  между  краями  котлообразных  шлемов  и
коваными краями щитов. Резкий взмах - и топор обрушивался на голову  сака,
прикрытую лишь войлочным колпаком. С треском  распадались  щиты.  Лопались
наплечники. Пальцы отрубленных рук судорожно хватались за колючую траву.
     Огромную просеку проложили  секироносцы  Раносбата  в  плотных  рядах
сакского войска. Это была тяжелая работа. Из-под  корней  волос  у  персов
струился пот, с шумом вырывалось из-под забрал горячее дыхание.
     Вновь крушила сила персидская силу сакскую.
     - Остановить! - крикнула Томруз.
     - О-о, Митра, о-о! - запели воины из рода Фрады. Смертью своей решили
они искупить вину старейшины перед саками. Они напали на Раносбата  сбоку.
И когда секироносцы повернулись к ним лицом, сзади  в  них  ударили  тучей
стрел лучницы Майры. И эта персидская волна схлынула обратно в котловину.
     Не было спасения от длинных стрел - грозного сакского оружия.
     От сакской стрелы не убежать пешему - догонит. Не умчаться  верхом  -
настигнет, пригвоздит к хребту коня. Спрячешься в панцирь - пробьет вместе
с панцирем. Прикроешь щитом грудь - ударит в голову,  прикроешь  голову  -
ударит в грудь.
     Под ногами сражающихся тяжко  вздрагивали  холмы,  трескались  камни,
сухая трава превратилась в пыль и золу; даже солнце потемнело от страха  и
прикрылось облаком взметнувшегося к небу желтого праха. На  дне  котловины
заплескалась кровь. Она хлюпала, как жидкая грязь. Кровь  доходила  Курушу
до колен.
     Утана бегал, разбрызгивая кровь, позади царского шатра, рвал на  себе
волосы и все твердил хрипло, не отрывая глаз от умирающих.
     - За что? За что?
     Пали мады, варканы, харайва. Дахи и  парты  повернули  оружие  против
"благородных", принялись  избивать  их  нещадно,  а  затем  перебежали  на
сакскую сторону. Распростились с жизнью тысячи персов. Битва  подходила  к
концу.
     Куруш отобрал  оставшихся  воинов  самых  крепких  и  вознес  к  небу
краткую, похожую на проклятье молитву.
     - Во имя Ахурамазды!  -  Он  вынул  из  ножен  широкий  меч  -  такой
блестящий, что в нем  отразились,  ясно,  как  в  зеркале,  глаза  и  зубы
окружавших царя  телохранителей,  с  улыбкой  поцеловал  клинок,  покрепче
стиснул его в жилистой руке и проворно, крупными скачками,  кинулся  вверх
по склону.
     Пробиться сквозь толпу саков - и бежать прочь от  этой  заколдованной
котловины!
     Царь царей действовал мечом сноровисто, как земледелец  серпом  -  он
один скосил целый ряд спешенных кочевников, уложил на землю, точно  снопы,
"сравнял их с их тенью".
     Тот, кто встретился в битве с желтыми глазами Куруша и  остался  жив,
навсегда запомнил их выражение, до конца дней своих не мог вспомнить о них
без содрогания.
     Он видел немигающие глаза Пятнистой смерти.
     Курушу нанесли несколько глубоких ран, однако  повелитель  Айраны  не
останавливался.
     Рядом сражались Раносбат и Виштаспа.
     Отряд  "бессмертных"  -  личных  телохранителей  Куруша,   ободренный
примером государя, вырвался, убивая  саков,  хуваров,  бактров  и  сугдов,
далеко вперед, чуть ли не к шатру Томруз.
     Персы одолевали!
     Продолжая успешно и неутомимо пробиваться к гребню холма, царь  царей
с ходу наткнулся на прислоненный к выступу скалы тяжелый сакский щит.
     Он резко споткнулся и выронил меч.
     Опрокинулся навзничь и покатился вниз по склону.
     С маху ударился о торчащий камень.
     Голова его странно выкрутилась и подвернулась под левое плечо. Широко
раскинутые руки и ноги задергались,  на  губах  выступила  кровавая  пена,
глаза вылезли из орбит.
     Саки из последних сил навалились на  "бессмертных"  и  столкнули  их,
сами падая и задыхаясь, обратно в котловину.  И  так  всю  битву  -  персы
упорно  лезли  из  котловины,  как  свора  свирепых  джинов  из   случайно
раскупоренной бутылки,  а  саки  еще  более  упорно  старались  отбросить,
спихнуть, вколотить их назад, в бутыль.
     Кучка уцелевших персов пустилась бежать к устью лощины - может,  хоть
там найдется лазейка?
     Раносбат и Гау-Барува задержались на миг возле все  еще  живого  царя
царей.
     - Что с ним такое? - услышал Куруш сквозь охватывающий  его  смертный
сон голос верного Раносбата.
     - Споткнулся о сакский щит и  сломал  шею.  Обошел  полмира  -  и  не
споткнулся. А здесь...
     А, это друг Гау-Барува. Друг Гау-Барува. Он поможет.  Он  не  оставит
повелителя умирать под ногами у саков.
     - Унесем? - нерешительно сказал Раносбат. - Что ни говори, долг  есть
долг.
     - Э! - рассердился Гау-Барува. - Пропади он пропадом!  Теперь  нам  с
тобой... Самим бы ноги унести как-нибудь.
     Они убежали.
     - О Куруш! - Перед  царем,  жалобно  причитая,  опустился  на  колени
Виштаспа. - О родич мой бедный, мой несчастный государь...
     Виштаспа воровато оглянулся.
     Никто не глядит, все бегут.
     Он отвел руку далеко назад и, коротко крякнув, всадил меч по  рукоять
в спину царя царей.


     Старый осел, многократно битый  хозяином,  терпеливо  и  долго  копил
обиду и силу. И однажды, когда  человек  очутился  на  краю  обрыва,  осел
примерившись, так крепко лягнул хозяина,  что  тот  с  визгом  свалился  в
пропасть.
     Выслушав перса - одного-единственного из тысяч! -  сумевшего  убежать
от саков и добраться до переправы, Крез скорчился от смеха.  Его  крутило,
трясло, бросало, швыряло из стороны в сторону. Лягнул-таки он царя царей!
     "Нерадивый осел готов хребет сломать, лишь бы хозяину досадить".
     До того дохохотался счастливый Крез,  что  у  него  затрещали