ал он раздраженно. - Три  дня  пути!  Чего
она хочет, а? Не понимаю.
     - Томруз хитрит, - вздохнул Гау-Барува. - Будем  осторожны.  Допустим
оплошность - не пришлось бы жалеть. Зови людей. Послушаем, что скажут.
     - Опять разговоры?!
     - Без них не обойтись, мой государь. Зови людей,  -  мягко  настаивал
Гау-Барува.
     Не  первый  раз  осмотрительному  Гау-Баруве  сдерживать  повелителя.
Излишне порывист. Излишне! И Куруш  покорился,  ибо  доверял  тонкому  уму
главного советника больше, чем своему - грубому и твердому.
     - Пустыня по эту сторону Аранхи нам уже знакома, по ту -  все  равно,
что Страна Мрака, - сказал Раносбат  на  совете.  -  Где  их  там  искать,
проклятых собак? Отойдем на три дня пути. Пусть  саки  перейдут  на  левый
берег. Они начнут преследовать нас в  песках,  так?  А  мы?  Мы  незаметно
обойдем их сзади, так? И отрежем от переправ,  чтоб  некуда  было  бежать.
Окружим. И пусть Томруз умоется своей кровью, дочь ослицы-ы-ы...
     Разумно! Как бы ни кичились персы храбростью на людях, в глубине души
они боялись лезть  в  барханы  Красных  песков.  Утана  и  все  начальники
отрядов,  как  персидских,  так  и  вспомогательных,   дружно   поддержали
Раносбата. Поддержали к великому неудовольствию Куруша, который терпеть не
мог отступлений и промедлений.
     Даже Виштаспа не  пытался  возразить  Раносбату.  Обидно  опоздать  к
бурлящему в котле вкусному вареву. На тот свет опоздать - не обидно.
     Даже Гау-Барува, судя по его одобрительным кивкам, склонялся к  тому,
чтобы присоединиться к мнению  ниссайского  военачальника.  Однако  он  не
сказал пока ни слова.
     И тогда заговорил Крез.
     Да, всеми забытый, немощный лидиец Крез. Ему на покой давно пора  бы,
но Куруш до сих пор таскал старика за собой. Притащил и сюда, к Аранхе. Э,
судьба! Где Аранха, а где Лидия?
     Не потому не отпускал перс дряхлого Креза, что боялся, как бы тот  не
взбунтовал родную Сфарду. Нет! До бунта ли человеку, опустившему обе  ноги
в могилу. Просто лестно было Курушу держать  в  своей  огромной  свите,  в
числе других покорившихся владетелей, знаменитого на Востоке царя.
     Но напрасно воображал повелитель Айраны, что Крез для него теперь  не
опасен... Промах. Ошибка. Поистине, если бог хочет наказать  человека,  он
лишает его разума. И - бдительности.
     Под морщинами, избороздившими бледный лоб  Креза,  деятельно  работал
мозг. В сердце Креза неугасимо, подобно священному костру огнепоклонников,
пылала ненависть. Именно  эта  жгучая  ненависть  питала  сердце  лидийца,
заменяя остывшую жидкую кровь, и сообщала его ударам юную силу.
     Крез понимал - великую Лидию не возродить  из  праха.  Звезда  Сфарды
закатилась навсегда. Пройдет немного времени,  и  лидийцы  утратят  родной
язык, обычаи, смешаются  с  другими  народами.  Исчезнет,  как  дым,  даже
название страны.
     Лидия погибла. Но жив Крез! И жив перс Куруш. И Крез отомстит Курушу.
Он знал, что день его придет. Он ждал год, три года,  семнадцать  лет.  О,
терпелив был Крез - терпелив, молчалив и зорок.
     Он хорошо изучил Куруша.
     И неплохо изучил саков - пусть понаслышке.
     Кто, как  не  Крез,  исподволь  внушал  все  эти  годы  Курушу  через
Гау-Баруву: для того, чтобы  окончательно  сломить  Запад,  нужно  сначала
покорить Восток?
     Внушал - и ждал. И наступил тот желанный день.
     Семнадцать лет назад, готовясь  к  битве  с  персами,  Крез  вопросил
оракула, что принесет эта битва.  Лидийцы  стояли  по  одну  сторону  реки
Галис, персы - по другую. Как сейчас Куруш и  Томруз  на  берегах  Аранхи.
Оракул ответил: "Царь, Галис перейдя, великое царство разрушит".
     Какой царь? Конечно, я, Крез - решил Крез.  Какое  царство?  Конечно,
Персидское. Лидиец, очертя  голову,  ринулся  через  поток  -  и  потерпел
ужасающий разгром. После он горько упрекнул  коварных  жрецов  за  гнусную
ложь. "Оракул не обманул тебя, - сказали жрецы-хитрецы. -  Перейдя  Галис,
ты действительно разрушил великое царство - свое".
     Пусть же Аранха станет Галисом для Куруша.
     Крез хорошо обдумал, что скажет сейчас.
     Когда-то он подражал сынам Эллады, говорил и писал  на  их  языке.  И
даже молился греческим богам. Подарив мраморные колонны эллинскому храму в
Эфесе, он велел, по греческому обычаю, высечь  на  их  базах:  "Царь  Крез
посвятил".
     Теперь старик почти забыл не только эллинский, но и  лидийский  язык,
зато отлично изъяснялся по-персидски.
     Он начал с того, что передразнил Раносбата:
     - "Перейдут, отойдем, обойдем..." Согласен ли  я  с  тобою,  мой  сын
Раносбат? Нет, не согласен!
     Военачальники удивленно притихли. Они давно, а многие -  никогда,  не
слышали его речей.
     - Почему не согласен? - продолжал Крез. - Вот почему. Какой  народ  -
самый хитрый на земле? Саки. Разве  не  ясно,  что  они  хотят  нас  подло
обмануть? Ясно. Слушайте. Что случится, пока мы будем отступать на три дня
пути? Саки уйдут на такое же расстояние.  Сколько  минует  дней,  пока  мы
сообразим, что нас провели? Еще три дня. Итак, сколько дней пути  окажется
между нами? Девять.  А  сколько  дней  понадобится,  чтобы  связать  плоты
вместе, навести мост и переправиться на правый берег? Не меньше пяти дней.
Так?  Следовательно,  саки  удалятся  от  Аранхи  уже   на   сколько?   На
четырнадцать дней пути! Пока мы будем  их  догонять,  они  -  что?  -  они
уберутся еще дальше. Да! Надо уметь считать. За это  время  к  ним  успеют
прийти на  помощь  -  кто?  -  их  друзья  из  Хорезма  и  Сугды.  Придут?
Обязательно придут. Между ними и  саками,  я  слыхал,  нет  почти  никакой
разницы. Один язык, вера одна. Осядет сак  на  земле  -  вот  он  и  сугд.
Двинулся сугд в степь - вот он и сак. И Бактра может восстать. Да. Не ослы
же, в самом деле, эти сугды и хорезмийцы? Поймут  их  разведчики,  что  не
против кочевых саков  мы  тащим  два  десятка  осадных  башен,  таранов  и
лестниц. У саков нет городов и крупных крепостей. Одни загоны  для  скота.
Хорезмийцы поднимутся вверх по реке и отрежут нас от моста. Сугды ударят с
востока. Бактры - с юга. Хорошо? Плохо. Не забывайте - мы явились в  Туран
не ради того, чтоб погибнуть бесславно, а  ради  того,  чтоб  победить  со
славой. Нужно сейчас же, не медля, начать сооружение моста! Сейчас же.  Не
медля. Начать. Настигнем Томруз, пока она недалеко! Лучше  так  будет  или
хуже? Лучше! Да. Лучше.
     Крез  умолк.  Военачальники  таращили  глаза   от   изумления.   Даже
Гау-Барува   с   его   искушенным   разумом   поразила   столь    глубокая
рассудительность. Да! Да! Правильно говорит Крез.
     -  Хвала  тебе,  мой  брат!  -  горячо  воскликнул  персидский  царь,
окрыленный помощью, пришедшей с совершенно неожиданной стороны.  -  Хватит
болтать! - с яростью крикнул он приближенным. -  Пора,  наконец,  спрятать
языки и обнажить мечи! Мне предстоит совершить еще не один, и не два, и не
три похода. Я хочу, с благоволения Ахурамазды, обратить  в  истинную  веру
весь мир. Но мир велик, а я стар. Поэтому я не могу  топтаться  здесь  три
года. Мы должны просверкнуть в Туране, как молния! С  Томруз  покончим  за
пятнадцать дней.  Спустимся  к  Хорезму.  С  Аранхи  перейдем  на  Яксарт,
поднимемся к Сугде. Осенью мы должны вернуться домой. Помните -  нас  ждет
Египет. Эй, начинайте наводить мост.


     Осенью,  добравшись  до  Парсы,  истерзанный   Виштаспа   рассказывал
Камбуджи и Хутаусе:
     "Воины спустили плоты на воду и привязали их друг к другу  ремнями  и
волосяными  веревками.  Вдоль  левого  берега  Аранхи  вытянулся  огромный
плавучий мост. Нижний конец моста прикрепили  цепями  к  толстым  столбам,
врытым в землю. Верхний оттолкнули от суши. Быстрая вода повлекла  зыбкое,
но прочное сооружение за собой и плавно поставила его поперек реки.
     Триста варканских лучников обстреливали с двигавшегося  моста  берег,
занятый  саками;  едва  восточный  конец  моста   коснулся   суши,   отряд
копейщиков,  сидевших  на  плотах  наготове,  ринулся  на   толпу   конных
кочевников, вертевшихся у переправы. Завязался бой. Саков оказалось  очень
мало, не больше ста всадников; убив стрелами двадцать-тридцать наших,  они
быстро скрылись в пустыне.
     Едва мы приступили к переправе, поднялся, как нарочно, сильный ветер.
Видно, то колдуны  саков  наслали  непогоду.  Река  и  без  того  бешеная,
казалось, встала на дыбы.  Небо  заволокло  красноватою  пылью.  Она,  как
туман, клубилась над Аранхой и плотной завесой оседала на кипящую воду.
     Мост, слава Ахурамазде, остался цел. Но движение все же  пришлось  на
время прекратить. Кони боялись раскачивающихся плотов, а воины не  видели,
куда ступают.  Утонуло  сразу  тридцать-сорок  человек,  да  и  то,  хвала
премудрому богу, защитнику Айраны, не персов,  а  дахов  и  варкан.  Скоро
ветер  улегся,  река  немного  успокоилась,  воздух  очистился.  Переправа
продолжалась.
     На правом берегу разбили второй лагерь. Царь, по совету Креза,  решил
взять лучшую часть войска с собой, а худшую оставить для охраны  моста.  У
реки оставили главный обоз, осадные приспособления,  немногих  пленных.  И
семитов-вавилонян,  умеющих  отлично  управляться  с  таранами,  возводить
насыпи, строить сапы и делать подкопы. Сынов Божьих Врат надлежало  беречь
для боев у стен Хорезма и Сугды.
     Куруш повелел не брать в барханы и быков, захваченных  из  Марга  для
пропитания воинов. Он не собирался долго возиться с  кочевниками,  поэтому
выступил из лагеря налегке. Оружие, хлеб, сушеный сыр, соленое мясо,  пять
бурдюков  с  водой,  запасной  конь  -  чего   еще   нужно   человеку   на
десять-пятнадцать дней?
     Сфардец Крез, проклятый лукавец, притворился хворым,  и  царь  царей,
довольный его речью на совете, милостиво дозволил  нечестивцу  остаться  в
лагере.
     О Ахурамазда!
     Как хорошо начинался поход... и как нехорошо он закончился".


     Прежде чем покинуть лагерь, персы  принесли  в  жертву  богам  тысячу
лошадей.
     Молодое  учение  Заратуштры  отлично  уживалось  у  них  с   древними
представлениями и суевериями. Почитая Ахурамазду, персы поклонялись  в  то
же время духам степей, гор, воды. Молились небу,  солнцу,  ветру,  звезде.
Верили в таинственную силу хищных зверей, птиц и змей.
     И пока маги, жрецы огня  всех  рангов  -  дастуры,  эрпаты,  дотвары,
мобеды - в особых башлыках-патиданах, завязав  рты,  чтобы  не  осквернить
дыханием священное пламя, совершали на походных алтарях  возлияния  хаомой
из плоских сосудов, на лугах, по стародавнему обычаю, варилось в трехногих
бронзовых котлах мясо культовых животных.
     После долгих заклинаний и сытной еды царь устроил отрядам смотр.
     Надо проверить, у всех ли отточены мечи, секиры,  наконечники  копий,
достаточно ли у лучников стрел, у пращников - каменных  шаров,  крепки  ли
щиты и чешуйчатые панцири, добротна ли одежда и обувь.
     Он и  сам  принарядился  по  случаю  смотра:  натянул  поверх  серого
персидского хитона пурпурный лидийский, перекинул через плечо, по мадскому
обычаю, желтую, с черными цветами, шкуру леопарда.
     Вспомнил, должно быть, наконец, что перс он далеко  не  чистокровный,
что по матери он - мад, ибо Мандана была дочерью  Иштувегу.  И  не  только
мад, а и сфардец, ибо матерью Манданы была Арианна, дочь  лидийского  царя
Алиатта.  Алиатту  наследовал  Крез;  значит,  Иштувегу,  Креза  и  Куруша
связывало кровное родство. Хороши родичи.
     Царь царей взгромоздился вместе с приближенными  на  вершину  крутого
бархана, а внизу, по лощине, сверкая  медью  доспехов,  проходили  войска.
Внуку Чишпиша поднесли золотую чашу с освященным вином.  Он  нахмурился  и
отстранил чашу.
     - Я хочу крови!
     - Хайра-а-а! - рявкнули конники и  пехотинцы  и  с  грохотом  ударили
копьями  о  щиты.   Заревели   трубы.   Загудели   барабаны.   Губы   царя
подергивались. Растроганный он шептал со слезами на глазах:
     - О мой народ... мой народ!
     "Неужели он впрямь уверен, что любит свой народ?  -  удивился  Утана.
Ненавистен был торговцу взрыв воинственных кличей. - Что же, выходит,  для
блага персов ты гонишь их на убой? Твой народ... Скажи лучше: "Я!". "Я!" -
звучит  в  твоих  высоких  словах  "мой  народ".  Не  ради  одураченных  и
охмуренных пахарей, которым до отвала хватило бы  и  своей  земли,  своего
добра, затеял ты этот поход,  а  ради  того,  чтобы  потешить  собственное
тщеславие.
     Тут он поймал себя на несообразности родившихся у него чистых  мыслей
с его не очень-то чистой жизнью.
     "А ты, Утана,  -  упрекнул  Утану  со  вздохом  Утана,  -  ради  кого
стараешься ты, рыская с караванами по горам и  пустыням?  Ради  сородичей?
Или - ради себя одного? - И пришел к безотрадному выводу: - У тебя двойная
душа, Утана. На жизнь, как на белый  свет,  ты  глядишь  разными  глазами.
Голубой смотрит в сторону людей, черный прикован к твоей выгоде. Чем же ты
лучше Куруша?.."
     Так он и двинулся в поход - растерянный и печальный.


     Выставив у реки  слабый  заслон,  саки  отошли  на  три  дня  пути  и
схоронились в Красных песках.
     - Где буря, там  разрушение,  -  сказала  Томруз  на  совете  родовых
вождей. - Война есть война. Будут раны. Будет смерть. Не  останется  иного
выхода - погибнем все, но не сдадимся. Однако мы люди еще  живые,  и  пока
что нам нужно думать о жизни. Ничего, кроме презрения и вечного проклятия,
не заслуживает тот предводитель, который, как безумный слепец, без толку и
нужды бросает людей  под  копыта  вражеских  коней.  Разве  с  противником
дерутся для того, чтобы непременно умереть,  а  не  для  того,  чтобы  его
сокрушить, а самому уцелеть? Зубастую пасть недруга надо набивать не мясом
своих воинов, а стрелами из своего колчана. Не  кровью,  а  горячей  золой
насыщать его брюхо. Берегите людей! За каждым человеком  -  большой  путь.
Судьба. Чем больше сохраните людей, тем лучше - у нас  еще  много  дел  на
этой светлой земле. Отойдем в глубь степей. Куруш  -  неприятель  опасный.
Это Пятнистая смерть. Персы бьются хорошо и охотно, нерадивых гонят в  бой
бичами. Нужна осмотрительность. Война - битва умов.  Прежде  мысль,  потом
уже меч. Сейчас  нет  смысла  сходиться  с  персами  вплотную.  Время  для
большого сражения еще не наступило. Переждем, пока  не  придут  на  помощь
отряды саков - тиграхауда и заречных, войска из Хорезма, Сугды  и  Бактры.
Гонцы давно в пути. Переждем, не беда. Не сожрут персы  песок  в  пустыне.
Пусть бродят пока по дюнам,  жарятся  на  солнце.  Глядишь  -  и  усохнут,
порастеряют  силы.  А  чтобы  Куруш  не  подумал,  что  мы  сквозь   землю
провалились, выделим  пять-шесть  малых  отрядов.  Пусть  молодежь  кусает
потихоньку незваных гостей за бока...
     - Дай мне отряд! - пристал наутро к матери Спаргапа.
     - Отряд? Не рано ли? - с сомнением покачала головой Томруз.
     - Почему - рано! - рассердился юнец. - Самое время.  Храбрость  воина
познается в битве, не так ли? Как же  я  смогу  доказать,  что  я  уже  не
ребенок, если меня до старости будут держать в зыбке? Назвала  кречетом  -
дай крылья. Дай отряд - и ты увидишь, на что способен твой сын. Клянусь  -
после первой же схватки весь Туран заговорит о Спаргапе!
     Его трясло от нетерпения. Взлетел бы - да крыльев нет. Томруз глянула
на сына с затаенной любовью и гордостью.  Самолюбив,  горяч,  отважен.  Из
таких и вырастают полководцы. Добрый выйдет  воин  из  Спаргапы!  Конечно,
если он, зарвавшись, не сломает шею в первой же схватке.
     - Хорошо, родной. Завтра получишь отряд. Пятьсот человек, сверстников
и друзей. Но... я прикреплю к тебе и наставника.
     - Это еще зачем?
     - Помогать будет.
     - Кого прикрепишь?
     - Хугаву, хотя бы. Воин опытный. Помнишь, как  Хугава  отличился  при
тохарском набеге?
     - И что же - я должен ему подчиняться?
     - Нет. Но советы его ты слушать обязан.  Согласен?  Иначе  останешься
без отряда.
     - Согласен, - буркнул Спаргапа.  -  Только  пусть  не  вздумает  мной
помыкать! Я - начальник, он - помощник, и никаких. Будет  по-другому  -  к
бесу отряд! Один пойду на Куруша.
     - Ну, не кипятись! - ласково  успокоила  сына  Томруз.  -  Командиром
отряда я назначаю тебя.
     - Твердо скажи об этом Хугаве, чтоб знал свое место.
     - Скажу, скажу. Теперь выслушай мое напутствие, сын. И не  забывай  -
заклинаю памятью отца, сын мой! - не забывай мое напутственное слово ни на
одно мгновение. Ты понимаешь меня Спаргапа? Ни на одно мгновение!
     - Хорошо, говори.
     - Война, мой сын, не забава. Запомни. Не игра в козлодранье. Война  -
страшное бедствие. Я, женщина и мать, смертельно ненавижу  войну.  Саки  -
исстари миролюбивый народ. Сак берется за оружие лишь тогда,  когда  иного
выхода нет. Вот как сейчас. Сак не полезет в чужую страну, но  и  чужих  в
свою страну не допустит. Перс проливает кровь ради добычи,  сак  проливает
кровь за свободу. Запомни - за свободу, а не ради добычи. Так  заведено  у
нас издревле. Это - наш закон. Чего  я  добиваюсь?  Чтоб  ты,  прежде  чем
вступить в свой первый бой, осознал до конца, с  кем  и  для  чего  хочешь
сразиться!
     - Хорошо, - кивнул серьезный, подтянувшийся Спаргапа. - Я  не  забуду
твоего напутствия, мать. - Он  вздохнул  и  задумался.  Потом,  бледный  и
грустный, поднял на Томруз увлажнившиеся глаза. - Ты мудрая женщина, мать.
Я благодарю бога за то, что родился от тебя, а не от  какой-нибудь  другой
женщины. Ты для меня...
     Он упал перед матерью на колени и поцеловал ее босую ногу.
     ...А позже, уже ночью, хмурый и молчаливый, он сидел в песках рядом с
Райадой и с недобрым чувством слушал прерывистый девичий голос.
     - Замуж, замуж! - шептала дочь  Фрады  со  злостью.  -  Ты,  конечно,
нравишься мне. Но что из того? Выйти замуж - и трясти лохмотьями, мерзнуть
в дырявом шатре, грызть обгорелое мясо? Я не хочу быть нищей.
     Спаргапа с трудом разлепил спекшиеся губы.
     - Не будешь нищей. Все для тебя добуду, Райада.
     Она покосилась на него недоверчиво.
     - Где, как добудешь?
     - Где, как! - взорвался Спаргапа, точно огнедышащая  гора.  -  Завтра
выступаю в поход, ясно?
     Он махнул рукой на совесть. Чего уж тут... Разве Спаргапа  не  хозяин
своей голове? Белого отца - нет и никогда не будет, а мать... мать  просто
ворчливая, говорливая старуха. Кого бояться? Он почувствовал ветер  полной
свободы, как охотничий сокол, вырвавшийся  из  ременных  пут.  Плевать  на
всякие наставления! Человеку дозволено все. Спаргапа яростно выругался.
     - Пусть отсохнут мои руки, если я не пригоню к твоему  шатру  четырех
верблюдов, нагруженных золотом, тканью и прочей дрянью.
     Райада обрадованно вскрикнула.
     Он вцепился в девушку горячими руками, унес за бархан, бешено  вдавил
в песок. Она не сопротивлялась. Кожа Райады пахла красным перцем и мятой.
     В лагерь вернулись на рассвете.
     Крадучись, подобно волчьей стае, отряд Спаргапы подбирался к  Аранхе.
Недалеко от реки молодых воинов нагнал во главе двухсот  сородичей  Фрада.
Он был необычайно весел и разговорчив.
     - Ох и я с тобой! - ласково улыбнулся Фрада юному  Спаргапе.  -  Хочу
размяться, проветриться хочу. Давно копья не  метал,  кинжалом  не  махал,
стрел не пускал.  Возьми  моих  людей  под  высокую  руку.  Ладно?  Вместе
потреплем Курушевых слуг. А, Хугава!  И  ты  здесь?  Решил  задать  работу
своему волшебному луку? Ну, держитесь теперь, персидские фазаны!
     Сладкая лесть Фрады перекосила  лицо  Хугавы,  точно  кислый  щавель.
Табунщик отвернулся и тихо выругался.  "Когда  решили  уничтожить  глупых,
дурак тоже взялся точить нож". Проветриться захотелось вояке. Вояка-то  он
и вправду неплохой, исправный вояка. Но  к  чему  излишняя  ретивость?  Не
молод. Поберег бы силу для настоящего дела. И зубоскалит не к месту. Разве
на свадьбу едет?
     - Вместе, так вместе, - сдержанно кивнул Спаргапа.
     Конечно, две сотни взрослы