ил отпущенный ему  скудный
свет, он посмотрел безнадежно на дверь,  потом  опустил  глаза  в  землю,  -
покачал головой и продолжал свое грустное занятие. Я услышал звяканье  цепей
на его ногах, когда он повернулся, чтобы присоединить свою палочку к связке.
- Он испустил глубокий вздох - я увидел, как железо вонзается ему в душу - я
залился слезами - я не мог  вынести  картины  заточения,  нарисованной  моей
фантазией - я вскочил со стула и, кликнув Ла Флера, велел ему  заказать  для
меня извозчичью карету с тем, чтобы в девять утра она была подана  к  дверям
гостиницы.
     - Поеду прямо, - сказал я, - к господину герцогу де Шуазелю.
     Ла Флер с удовольствием уложил бы меня в постель; но, не  желая,  чтобы
он увидел на щеке моей  нечто,  способное  причинить  этому  честному  слуге
огорчение, я сказал, что лягу без его помощи - и велел ему последовать моему
примеру.


        ^TСКВОРЕЦ^U

        ^TДОРОГА В ВЕРСАЛЬ^U

     В назначенный час я  сел  в  заказанную  карету.  Ла  Флер  вскочил  на
запятки, и я приказал кучеру как можно скорее везти нас в Версаль.
     - Так как на этой дороге не было ничего  примечательного  или,  вернее,
ничего, что меня интересует в путешествии, то лучше всего  заполнить  пустое
место коротенькой историей той самой птицы, о которой шла речь  в  последней
главе.
     Когда достопочтенный мистер *** ждал в Дувре  попутного  ветра,  птичку
эту, которая еще не умела хорошо летать, поймал на утесах  юноша-англичанин,
его грум; не пожелав губить скворца, он принес его за пазухой на пакетбот, -
занявшись его кормлением и взяв под свое покровительство, привязался к  нему
и в целости привез в Париж.
     В Париже грум купил за ливр для скворца маленькую клетку, и так  как  в
пять месяцев его пребывания здесь вместе с хозяином ему  почти  нечего  было
делать, то он выучил скворца трем простым словам на своем родном языке  (чем
и ограничился) - за которые я считаю себя в большом долгу перед этой птицей.
     При отъезде своего хозяина в Италию - мальчик подарил  скворца  хозяину
гостиницы. - Но так как его песенка о свободе раздавалась  на  непонятном  в
Париже языке, то скворец не был в большом почете у содержателя гостиницы,  и
Ла Флер купил его для меня вместе с клеткой за бутылку бургундского.
     По возвращении из Италии я привез скворца в ту страну, на языке которой
он выучил свою мольбу, и когда я рассказал его историю лорду А.  -  лорд  А.
выпросил у меня птицу - через неделю лорд А. подарил ее лорду Б. -  лорд  Б.
преподнес ее лорду В. - а камердинер лорда В. продал его  камердинеру  лорда
Г. за шиллинг - лорд Г. подарил его лорду Д. - и так  далее  -  до  половины
алфавита. - От этих высокопоставленных лиц скворец перешел в нижнюю палату и
прошел через руки стольких же ее членов. - Но так как последние  все  желали
_войти_ - а моя птица желала _выйти_, - то скворец был  в  Лондоне  почти  в
таком же малом почете, как и в Париже.
     Не может быть, чтобы среди моих читателей нашлось много таких,  которые
о нем бы не слышали; и  если  иным  случилось  его  видать  -  позволю  себе
сообщить им, что птица эта была моя - или  же  дрянная  копия,  сделанная  в
подражание ей. Мне больше нечего сказать о ней, кроме того, что с той поры я
поместил бедного скворца на своем  гербе  в  качестве  нашлемника.  И  пусть
гербоведы свернут ему шею, если посмеют.


        ^TОБРАЩЕНИЕ^U

        ^TВЕРСАЛЬ^U

     Мне было бы неприятно, если бы мой недруг заглянул мне в Душу, когда  я
собираюсь просить  у  кого-нибудь  покровительства;  поэтому  я  обыкновенно
стараюсь обходиться без нужной помощи, но моя поездка к господину герцогу де
Ш*** была вынужденной - будь она добровольной, я бы ее  совершил,  вероятно,
как и другие люди.
     Сколько  низких  планов  гнусного  обращения  сложило  по  дороге   мое
раболепное сердце! Я заслуживал Бастилии за каждый из них.
     Когда же показался Версаль, я больше ни на что  не  был  способен,  как
только подбирать слова и сочинять фразы, а  также  придумывать  позы  и  тон
голоса, при помощи которых я мог  бы  снискать  благорасположение  господина
герцога де Ш***. - Это подойдет, - сказал я. - Точь-в-точь так, - возразил я
себе, - как кафтан, который сшил бы  ему  предприимчивый  портной,  не  сняв
предварительно мерки. - Дурак! - продолжал  я,  -  взгляни  раньше  на  лицо
господина герцога - присмотрись, какой характер написан  на  нем,  -  обрати
внимание, в какую он станет позу, выслушивая тебя, - подметь  все  изгибы  и
выражения его туловища, рук и ног - а что  касается  тона  голоса  -  первый
звук, слетевший с его губ, подскажет его тебе; на основании всего этого ты и
составишь тут же на месте обращение, которое не может не прийтись  по  вкусу
герцогу - ведь все приправы  будут  заимствованы  у  него  же,  и,  по  всей
вероятности, он их охотно проглотит.
     - Хорошо, - сказал я, - скорей бы все это миновало. - Опять ты трусишь!
Разве люди не равны на всей поверхности земного шара? А если они  таковы  на
поле сражения - почему им не быть  равными  также  и  с  глазу  на  глаз,  в
кабинете? Поверь мне, Йорик, когда это не так, мы действуем предательски  по
отношению к себе и десять раз ставим под удар наши вспомогательные силы там,
где природа сделает это всего раз. Ступай к герцогу де Ш*** с  Бастилией  во
взорах - головой ручаюсь, через полчаса тебя отошлют под конвоем в Париж,
     - Я в этом не сомневаюсь, - сказал я. - В таком случае, клянусь  небом,
я явлюсь к герцогу с самым веселым и непринужденным видом. -
     - Вот и снова ты не прав, - возразил я. - Спокойное сердце,  Йорик,  не
мечется от одной крайности к другой - оно всегда помещается  в  середине.  -
Хорошо, хорошо! - воскликнул  я,  когда  кучер  завернул  в  ворота,  -  мне
кажется, я отлично справлюсь, - и к тому времени, когда карета, описав  круг
по двору, подкатила к подъезду, я  обнаружил  на  себе  такое  благоприятное
действие собственных наставлений, что  двинулся  по  лестнице  не  так,  как
поднимается по ней жертва правосудия, которой предстоит расстаться с  жизнью
на верхней ступеньке, - но и не с тем проворством, с каким  я  единым  духом
взлетаю к тебе, Элиза, чтобы обрести жизнь.
     Когда я вошел в двери приемной, меня встретил человек,  который,  может
быть, был дворецким, но больше походил на младшего секретаря, и я услышал от
него, что герцог де Ш*** занят. - Мне совершенно неизвестны, - сказал  я,  -
формальности для получения аудиенции, так  как  я  здесь  человек  чужой  и,
вдобавок, что еще хуже при нынешнем положении вещей, я -  англичанин.  -  Он
возразил, что обстоятельство это не увеличивает затруднений. - Я сделал  ему
легкий поклон и  сказал,  что  у  меня  важное  дело  к  господину  герцогу.
Секретарь посмотрел в сторону лестницы, словно изъявляя готовность позволить
мне подняться к кому-то с  моим  делом.  -  Но  я  не  хочу  вводить  вас  в
заблуждение, - сказал я, - то, что я  собираюсь  сообщить,  не  представляет
никакой важности для господина герцога де Ш***,  но  чрезвычайно  важно  для
меня. - C'est une autre affaire {Это другое дело (франц.).}, - отвечал он. -
Для человека учтивого - нисколько, - сказал я.  -  Но  скажите,  пожалуйста,
милостивый государь, - продолжал я, - когда же  иностранец  может  надеяться
получить _доступ?_ - Не раньше, чем через  два  часа,  -  сказал  секретарь,
взглянув на часы. Количество экипажей во дворе как будто  оправдывало  слова
секретаря, что мне нечего рассчитывать  быть  принятым  скорее,  -  так  как
расхаживать взад и вперед по приемной, где я ни с кем не  мог  перемолвиться
словом, было в то время так же невесело, как находиться в самой Бастилии, то
я немедленно вернулся к моей карете и велел кучеру везти меня в Cordon  Bleu
{"Синяя лента";  здесь  может  быть  в  значении  также  "искусная  кухарка"
(франц.).}, ближайшую версальскую гостиницу.
     Мне кажется, в этом есть что-то роковое: я редко дохожу до того  места,
куда я направляюсь.


        ^TLE PATISSIER {Пирожник (франц.).}^U

        ^TВЕРСАЛЬ^U

     Не проехал я и половины улицы, как изменил свое намерение: уж если я  в
Версале, - подумал я, - то прекрасно могу  осмотреть  город;  вот  почему  я
дернул за шнурок и приказал кучеру  прокатить  меня  по  главным  улицам.  -
Город, я думаю, не велик, - сказал я. - Кучер  извинился  за  то,  что  меня
поправляет, и сказал, что, напротив,  Версаль  город  пышный  и  что  многие
первые герцоги, маркизы и графы имеют здесь свои дома. -  Я  вдруг  вспомнил
графа де Б***,  о  котором  так  лестно  говорил  накануне  книгопродавец  с
набережной Конти. - А почему бы мне не зайти, подумал я, к  графу  де  Б***,
который такого высокого мнения об английских книгах и об англичанах, - и  не
рассказать ему приключившейся со мной истории? Так я во второй раз переменил
намерение. - По правде говоря - в третий, - ведь я собирался в этот  день  к
мадам де Р*** на улицу Святого Петра и почтительнейше передал  ей  через  ее
fille de chambre, что обязательно ее навещу - но  я  не  в  силах  управлять
обстоятельствами,  -  они  мной  управляют;  вот  почему,  увидя   человека,
стоявшего с корзиной на другой стороне улицы, словно он что-то  продавал,  я
велел Ла Флеру подойти к нему и расспросить, где находится дом графа.
     Ла Флер вернулся немного побледневший и сказал, что это кавалер  ордена
св. Людовика, который продает pates {Пирожки (франц.).}. - Не может быть, Ла
Флер, - сказал я. - Ла Флер так же мало мог объяснить это явление, как и  я,
но упорно стоял на своем: он видел, по  его  словам,  оправленный  в  золото
крест на красной ленточке, продетой в петлицу, а также заглянул в корзину  и
видел pates, которые продавал кавалер; таким образом, он не мог ошибиться.
     Такое  крушение  в  жизни  человека  пробуждает  лучшие  чувства,   чем
любопытство: я не в силах был оторвать от него взор, сидя  в  карете  -  чем
дольше я на него смотрел, на  его  крест  и  на  его  корзину,  тем  сильнее
внедрялись они в мой мозг, - я вылез из кареты и подошел к нему.
     На нем был чистый полотняный фартук, спускавшийся ниже колен,  а  также
род детского передничка, доходившего до половины груди;  повыше  передничка,
немного спускаясь над его верхним краем, висел крест. Корзина  с  маленькими
pates была покрыта белой камчатной салфеткой; другая такая же салфетка  была
разостлана на дне корзины; на всем  этом  лежала  печать  proprete  {Чистоты
(франц.).} и опрятности, так что его pates можно было кушать  не  только  из
сострадания, но и вследствие аппетитного их вида.
     Он никому их не предлагал, но безмолвно стоял с  ними  на  углу  одного
дома, поджидая покупателей, которые брали бы их по собственному почину,  без
его просьбы.
     Это был человек лет сорока восьми - с виду солидный  и  даже,  пожалуй,
важный. Я не выразил удивления. - Подойдя скорее к корзине, чем  к  нему,  я
приподнял салфетку, взял один из  его  pates  -  и  попросил  его  объяснить
тронувшее меня явление.
     Он сообщил мне в немногих словах, что лучшую часть своей  жизни  провел
на военной службе, где, истратив небольшое  родовое  имущество,  он  получил
роту, а вместе с ней и крест; но после заключения последнего мира  полк  его
был распущен, и весь офицерский  персонал,  вместе  с  персоналом  некоторых
других полков, остался без всяких средств к существованию; он увидел, что  у
него нет на свете ни друзей, ни денег - и вообще  ничего,  -  сказал  он,  -
кроме этой вещицы, - говоря это, он показал на свой крест. - Бедный  кавалер
пробудил во мне жалость, а к концу этой сцены завоевал также мое уважение.
     Король, сказал он, щедрейший из всех  государей,  но  его  щедрость  не
может облегчить или вознаградить каждого; ему не повезло, и  он  оказался  в
числе обойденных. У него есть милая жена, сказал он, которую он  любит,  она
ему печет patisserie; он не видит, прибавил он, никакого  бесчестья  в  том,
что охраняет таким образом ее и себя от нужды - если провидение  не  послало
ему ничего лучшего.
     Было бы нехорошо отнять удовольствие у добрых людей,  обойдя  молчанием
то, что случилось с этим несчастным кавалером ордена  св.  Людовика  месяцев
девять спустя.
     По-видимому, у него вошло в привычку останавливаться у железных  ворот,
которые ведут ко дворцу, и так как его крест бросался  в  глаза  многим,  то
многие обращались к нему  с  теми  же  расспросами,  что  и  я.  -  Он  всем
рассказывал ту же историю, всегда с такой скромностью и так разумно, что она
достигла наконец ушей короля. - Узнав, что кавалер был  Храбрым  офицером  и
пользовался уважением всего полка,  как  человек  честный  и  безупречный  -
король положил конец его скромной торговле, назначив ему  пенсию  в  полторы
тысячи ливров в год.
     Я рассказал эту историю, чтобы доставить удовольствие читателю,  -  так
пусть  же  он  доставит  удовольствие  мне,  позволив   рассказать   другую,
выпадающую из порядка повествования, - обе эти истории бросают свет одна  на
другую - и было бы жалко их разъединять.


        ^TШПАГА^U

        ^TРЕНН^U

     Если государства и  империи  знают  периоды  упадка,  если  и  для  них
наступает черед почувствовать, что такое нужда и бедность, - так  почему  же
мне не рассказать о причинах,  которые  постепенно  привели  к  падению  дом
д'Е*** в  Бретани.  Маркиз  д'Е***  с  большим  упорством  боролся  за  свое
положение; ему очень хотелось сохранить, а также  показать  свету  кое-какие
скудные остатки того, чем были его предки, - их  безрассудства  сделали  для
него  это  непосильным.  Оставалось  достаточно  для  поддержания  скромного
существования в _тени_, - но у него было два мальчика,  которые  тянулись  к
_свету_, ожидая от него помощи - и он полагал, что они  ее  заслуживают.  Он
попытал свою шпагу - она не могла открыть ему дорогу  -  _восхождение_  было
слишком дорого - простая бережливость его не окупала - оставалось  последнее
средство - торговля.
     Во всякой другой провинции  французского  королевства,  за  исключением
Бретани, это  значило  подрубить  под  самый  корень  деревцо,  которое  его
гордость и любовь желали бы  видеть  зацветшим  вновь.  -  Но  в  бретонских
законах существует оговорка на этот счет, и он ею  воспользовался;  подождав
созыва штатов в Ренне, маркиз явился  на  заседание  в  сопровождении  обоих
сыновей и, сославшись на один древний закон герцогства, который, хотя к нему
и редко обращаются, сказал он, все-таки остается в силе, снял с себя  шпагу.
- Вот она, - сказал он, - возьмите ее и бережно храните, пока лучшие времена
не позволят мне потребовать ее обратно.
     Председатель принял шпагу маркиза - тот остался  еще  несколько  минут,
чтобы присмотреть, как ее положат в архив его рода, и удалился.
     На другой день маркиз отплыл со  всей  семьей  на  Мартинику,  и  после
двадцатилетней удачной  торговли,  получив  вдобавок  несколько  неожиданных
наследств  от  далеких  своих  родственников,  вернулся  на  родину,   чтобы
потребовать обратно дворянское звание и с достоинством нести его.
     По    счастливой    случайности,    выпадающей    единственно    только
чувствительному путешественнику, я прибыл в Ренн  как  раз  во  время  этого
торжественного требования; я называю его торжественным - таким оно было,  по
крайней мере, для меня.
     Маркиз явился в залу суда со всей своей семьей: он вел под  руку  жену,
старший его сын вел под руку сестру, а младший находился по другую  сторону,
возле своей матери - два раза поднес он к лицу платок -
     - Стояла мертвая тишина. Приблизившись к трибуналу на расстояние  шести
шагов, он поручил жену младшему сыну,  выступил  на  три  шага  перед  своей
семьей - и потребовал обратно свою шпагу.  Шпага  была  ему  возвращена,  и,
приняв ее, маркиз почти целиком ее обнажил - перед  ним  было  сияющее  лицо
друга, от которого он некогда  отступился  -  он  внимательно  ее  осмотрел,
начиная от эфеса, словно желая удостовериться,  что  она  та  самая,  -  как
вдруг, заметив небольшую ржавчину,  появившуюся  на  ней  у  самого  острия,
поднес ее к глазам и склонил над ней голову - мне сдается, я увидел, как  на
эту ржавчину упала слеза. Я не мог ошибиться, судя по тому, что последовало.
     "Я найду _другой способ_ ее  уничтожить",  -  сказал  он.  Сказав  это,
маркиз вложил шпагу в ножны, поклонился ее хранителям - и вышел  с  женой  и
дочерью, а оба сына последовали за ним.
     О, как я позавидовал его чувствам!


        ^TПАСПОРТ^U

        ^TВЕРСАЛЬ^U

     Я был беспрепятственно допущен к  господину  графу  де  Б***.  Собрание
сочинений Шекспира лежало перед ним на  столе,  и  он  перелистывал  томики.
Подойдя к самому столу и взглянув на книги с видом  человека,  которому  они
хорошо известны, - я сказал графу,  что  явился  к  нему,  не  будучи  никем
представлен, так как  рассчитывал  встретиться  у  него  с  другом,  который
сделает мне это одолжение. - То  мой  соотечественник,  великий  Шекспир,  -
сказал я, показывая на его сочинения, - et ayez la bonte, mon  cher  ami,  -
прибавил я, обращаясь к духу писателя, -  de  me  faire  cet  honneur  -  la
{Будьте добры, дорогой друг, оказать мне эту честь (франц.).} -
     Этот необычный способ рекомендоваться вызвал у  графа  улыбку;  обратив
внимание на мою бледность и нездоровый вид,  он  очень  настойчиво  попросил
меня сесть в кресло; я сел и, чтобы не затруднять хозяина догадками  о  цели
этого визита, сделанного вне всяких  правил,  рассказал  ему  про  случай  в
книжной лавке и почему случай этот побудил меня обратиться с просьбой помочь
в одном  постигшем  меня  маленьком  затруднении  именно  к  нему,  а  не  к
кому-нибудь другому во Франции. - В чем же ваше затруднение? Я вас слушаю, -
сказал граф. - Тогда я рассказал ему  всю  историю  совершенно  так,  как  я
рассказал ее читателю. -
     - Хозяин моей гостиницы, - сказал я в заключение, -  уверяет,  господин
граф, что меня непременно отправят в Бастилию, но я  совершенно  спокоен,  -
продолжал я, - потому что, попав в руки  самого  цивилизованного  народа  на
свете и не зная за собой никакой вины,  -  я  ведь  не  пришел  высматривать
наготу земли этой, - я почти не думал о  том,  что  нахожусь  в  его  полной
власти. - Французам не пристало, господин граф, - сказал я, - проявлять свою
храбрость на инвалидах.
     Яркий румянец выступил на щеках графа де Б***, когда я это сказал. - Ne
craignez rien - не бойтесь, - сказал он. - Право же, я не боюсь, -  повторил
я. - Кроме того, - продолжал я шутливо, - я проделал весь путь от Лондона до
Парижа смеясь, и думаю,  что  господин  герцог  де  Шуазель  не  такой  враг
веселья, чтобы отослать меня назад плачущим от причиненных мне огорчений.
     - Моя покорнейшая просьба к вам, господин граф  де  Б***  (при  этом  я
низко ему поклонился), похлопотать перед ним, чтобы он этого не делал.
     Граф слушал меня с большим добродушием, иначе я не сказал бы и половины
мною сказанного - и раз или два произнес - C'est bien  dit  {Хорошо  сказано
(франц.).}. - На этом я покончил со своим делом - и решил больше к  нему  не
возвращаться.
     Граф направлял разговор; мы толковали о безразличных вещах - о книгах и
политике, о людях - а потом о женщинах. - Бог  да  благословит  их  всех!  -
произнес я, после того как мы долго о них говорили, - нет человека на земле,
который бы  так  любил  их,  как  я:  несмотря  на  все  их  слабости,  мною
подмеченные, и множество прочитанных мною сатир на них, я все-таки их люблю,
будучи твердо убежден, что мужчина, не чувствующий расположения ко всему  их
полу, никогда не способен как следует полюбить одну из них.
     - Eh bien! Monsieur l'Anglais, - весело сказал граф.  -  Вы  не  пришли
высматривать наготу земли  нашей  -  я  вам  верю  -  ni  encore  {Ни  также
(франц.).},  смею  сказать,  _наготу_  наших  женщин.  -  Но  разрешите  мне
высказать  пред