сделал  это  слишком  внезапно  -
хорошенькая fille de chambre не могла удержать равновесие - и тогда - -


        ^TПОБЕДА^U

     Да - и тогда - Вы, чьи мертвенно холодные головы  и  тепловатые  сердца
способны  побеждать  логическими  доводами  или  маскировать  ваши  страсти,
скажите мне, какой грех в том, что они обуревают человека? Или как  дух  его
может отвечать перед Отцом  духов  только  за  то,  что  действовал  под  их
влиянием? Если Природа так соткала свой покров благости, что местами  в  нем
попадаются нити любви и желания, - следует ли разрывать всю ткань для  того,
чтобы их выдернуть? - Бичуй таких  стоиков,  великий  Правитель  природы!  -
сказал я про себя. - Куда бы ни закинуло меня твое провидение для  испытания
моей добродетели - какой бы я ни подвергся опасности - каково бы ни было мое
положение - дай мне изведать во всей их полноте  чувства,  которые  из  него
возникают и которые мне присущи, поскольку я человек, - если я буду  владеть
ими должным образом, я спокойно доверю решение  твоему  правосудию;  ибо  ты
создал нас, а не сами мы себя  создали.  Окончив  это  обращение,  я  поднял
хорошенькую  fille  de  chambre  за  руку  и  вывел  ее  из  комнаты  -  она
остановилась возле меня, когда я запирал дверь и прятал ключ в  карман  -  и
тогда - так как победа была решительная - только тогда я прижался  губами  к
ее щеке и, снова взяв ее за руку, благополучно проводил до ворот гостиницы.


        ^TТАЙНА^U

        ^TПАРИЖ^U

     Кому ведомо человеческое сердце, тот поймет, что  мне  невозможно  было
сразу вернуться в свою комнату  -  это  было  все  равно  что  по  окончании
музыкальной  пьесы,  взволновавшей  все  наши  чувства,  перейти  вдруг   от
мажорного созвучия в минорную терцию. - Вот почему, выпустив руку  fille  de
chambre, я некоторое время стоял  у  ворот  гостиницы,  разглядывая  каждого
прохожего и строя о нем  догадки,  пока  внимание  мое  не  было  привлечено
одиноким субъектом, спутавшим все мои предположения о нем.
     То был высокий мужчина с  философским,  серьезным  и  жгучим  взглядом,
который неторопливо расхаживал взад  и  вперед  по  улице,  делая  шагов  по
шестидесяти в ту и в другую сторону от ворот гостиницы -  ему  на  вид  было
года пятьдесят два - он держал под мышкой тоненькую тросточку - одет  был  в
темный, тускло-коричневый кафтан, жилет и штаны, видно  послужившие  ему  не
мало лет - хотя они были еще чистые, и на всей его внешности  лежала  печать
бережливой proprete. По тому, как он снимал шляпу - по той позе, в какую  он
становился, обращаясь ко многим прохожим на улице, я понял,  что  он  просит
милостыню; поэтому я достал из кармана и держал наготове несколько су, чтобы
подать ему, если бы он обратился ко мне. Но он прошел мимо, ничего у меня не
попросив, - а между тем,  не  сделав  и  пяти  шагов  дальше,  обратился  за
подаянием к одной скромного вида женщине  -  хотя  скорее  мог  рассчитывать
получить у меня. - Не успел он отойти от этой женщины, как  уже  снял  шляпу
перед другой, направлявшейся в ту  же  сторону.  -  Навстречу  ему  медленно
прошел почтенного вида пожилой  господин  -  за  ним  молодой  щеголь  -  он
пропустил их обоих, ничего у них не попросив. Я простоял, наблюдая за ним, с
полчаса, и за это время он раз двенадцать прошел взад  и  вперед,  неизменно
придерживаясь одного н того же плана.
     В поведении его были две большие странности, заставившие меня  поломать
голову, хотя и без всякого успеха, - первая: почему этот человек рассказывал
свою историю _только_ прекрасному полу, - и вторая: что это была за  история
и что за красноречие пускал он при  этом  в  ход,  которое  смягчало  сердца
женщин и которое, он знал, бесполезно пробовать на мужчинах?
     Были еще два обстоятельства, запутавшие эту  тайну,  -  первое:  каждой
женщине он говорил свои таинственные слова на ухо и с таким видом, точно  он
сообщал секрет, а не просил подаяния, - и  второе:  он  не  знал  неудачи  -
каждая женщина, которую он останавливал, непременно доставала кошелек и  без
колебаний подавала ему что-нибудь.
     Я никак не мог придумать удовлетворительное объяснение этому явлению.
     Мне задана была загадка, над разрешением которой можно  было  скоротать
остаток вечера, и с расчетом на это я поднялся наверх в свою комнату.


        ^TДЕЛО СОВЕСТИ^U

        ^TПАРИЖ^U

     Почти по пятам за мной поднялся хозяин гостиницы,  вошедший  ко  мне  в
комнату сказать, чтобы я искал себе другое помещение. - Как так, мой друг? -
спросил я. - Он отвечал, что я сегодня вечером провел два часа, запершись  в
своей спальне с молодой женщиной, а это против правил его дома. - Прекрасно,
- сказал я, - тогда зачем же нам ссориться - ведь девушке от этого не  стало
хуже - и мне не стало хуже - и вы останетесь точно таким, как я вас нашел. -
Этого достаточно, сказал он,  чтобы  погубить  репутацию  его  гостиницы.  -
Voyezvous, Monsieur {Вы видите, мосье (франц.).}, - сказал он, показывая  на
конец кровати, где мы сидели. - Признаться, это было нечто похожее на улику;
но так как гордость не позволила мне входить в подробности случившегося,  то
я посоветовал хозяину спокойно лечь спать, как я сам решил  это  сделать,  а
завтра утром я заплачу ему все, что следует.
     - Я бы ничего не имел против, Monsieur, - сказал он, - даже если  бы  у
вас побывало двадцать девушек. - Это на два десятка больше,  -  возразил  я,
прервав его, - чем я когда-нибудь рассчитывал. - При  условии,  -  продолжал
он, - чтобы вы их принимали только утром. - Разве в Париже  различное  время
дня делает и грех различным? - Оно делает различным скандал, - сказал он.  -
Мне очень нравятся четкие разграничения, и не могу сказать, чтобы я был  так
уж выведен из себя этим человеком. - Я согласен, - снова взял  слово  хозяин
гостиницы, - что в Париже иностранцу должна быть  предоставлена  возможность
купить себе кружево, шелковые чулки, рукавчики et tout  cela  {И  все  такое
(франц.).} - и ничего нет худого, если к нему зайдет женщина с картонкой.  -
Да, это верно, - сказал я, - у нее  была  картонка,  но  я  в  нее  даже  не
заглянул. - Значит, Monsieur, - сказал он, - ничего не купил.  -  Решительно
ничего, - отвечал я. - Так я, - сказал он,  -  мог  бы  вам  порекомендовать
одну, которая обошлась бы с вами en conscience {По совести (франц.).}.  -  Я
должен увидеть ее сегодня же, - сказал я. - Хозяин отвесил мне низкий поклон
и спустился вниз.
     Вот когда я буду торжествовать над этим maitre d'hotelem! -  воскликнул
я. - А потом что? - Потом покажу, что мне известно,  какая  у  него  грязная
душа. - А что йотом? Что потом! - Я чуть было не сказал, что делаю это  ради
других. - У меня не осталось ни одного подходящего ответа - в  замысле  моем
было больше желчи, чем убеждения, и он мне опротивел прежде, чем я приступил
к его осуществлению.
     Через несколько минут ко мне вошла гризетка с картонкой кружев.  -  Все
равно ничего не куплю, - сказал я про себя.
     Гризетка хотела мне показать все - угодить  мне  было  трудно:  девушка
делала вид, будто этого не замечает; она  открыла  свой  маленький  склад  и
выложила передо мной одно за другим все свои кружева - разворачивала  каждую
штуку и снова ее сворачивала с ангельским терпением - я мог купить - мог  не
купить - она готова была отдать мне все по  цене,  какую  я  сам  назначу  -
бедняжке, видно, очень хотелось заработать несколько грошей;  она  изо  всех
сил старалась меня задобрить, не столько  прибегая  к  притворству,  сколько
действуя, я это чувствовал, простотой и лаской.
     Если в человеке нет некоторой дозы неподдельного легковерия,  тем  хуже
для него - сердце мое смягчилось, и я отказался от второго  решения  так  же
спокойно, как и от первого.  -  С  какой  стати  буду  я  карать  одного  за
преступление другого? Если ты платишь дань этому тирану-хозяину,  -  подумал
я, посмотрев ей в лицо, - тем тяжелей достается тебе твой хлеб.
     Если бы даже в  кошельке  у  меня  было  не  больше  четырех  луидоров,
все-таки я бы не мог решиться встать и указать  ей  на  дверь,  не  истратив
сначала трех из них на пару рукавчиков.
     - Ей придется разделить свой доход с хозяином гостиницы - что за беда -
в таком случае, я только заплатил, как многие бедняки _платили_ до меня,  за
поступок, которого не мог совершить, о котором не мог даже помыслить.


        ^TЗАГАДКА^U

        ^TПАРИЖ^U

     Явившись прислуживать за ужином, Ла Флер передал мне сожаление  хозяина
гостиницы о том, что он оскорбил меня, предложив искать другое помещение.
     Человек, знающий цену спокойного ночного сна, не  ляжет  в  постель  со
злобой в сердце, если он может  примириться  со  своим  противником.  -  Вот
почему я велел Ла Флеру  передать  хозяину  гостиницы,  что  и  я,  с  своей
стороны, сожалею, что дал ему повод  к  неудовольствию,  -  вы  можете  даже
сказать ему, Ла Флер, - добавил я, - что, если  эта  молодая  женщина  снова
зайдет ко мне, я ее не приму.
     Я приносил эту жертву не ради хозяина, а ради собственного спокойствия,
потому что, с таким трудом избежав беды, решил  больше  не  подвергать  себя
опасностям, а  покинуть  Париж,  по  возможности  сохранив  нетронутыми  все
добродетели, с которыми я сюда приехал.
     - C'est deroger a noblesse, Monsieur {Это отказ  от  прав  благородного
звания, сударь (франц.).}, - сказал Ла Флер, кланяясь мне чуть не до  земли.
- Et encore, - продолжал он, - Monsieur, может быть, переменит свое мнение -
и  если  (par  hazard)  он  вздумает  развлечься.  -  Я  не  нахожу  в  этом
развлечения, - сказал я, прерывая его.
     - Mon Dieu! - произнес Ла Флер - и удалился.
     Через час он пришел уложить  меня  в  постель  и  был  услужливее,  чем
обыкновенно - что-то просилось ему на язык, он хотел что-то сказать мне  или
о чем-то меня спросить, но не решался. Я не мог понять, что его так заботит,
да, по правде говоря, не очень и старался это разгадать,  потому  что  занят
был другой, гораздо более интересовавшей меня загадкой, которую  представлял
человек, просивший милостыню у подъезда гостиницы - я  бы  дал  что  угодно,
чтобы доискаться, в чем здесь дело; и вовсе не из любопытства - любопытство,
в общем, такой низменный повод исследования, что за удовлетворение его я  не
заплатил бы и двух су  -  секрет  же,  думал  я,  так  быстро  и  так  верно
смягчающий сердце каждой женщины, к которой вы подходите,  по  меньшей  мере
равноценен философскому камню: владей я обеими Индиями, я  бы  охотно  отдал
одну из них, чтобы получить его в свое распоряжение.
     Почти всю ночь мозги мои трудились над  разрешением  этой  загадки,  но
безрезультатно; когда я проснулся утром, то почувствовал, что дух мой так же
встревожен _снами_, как некогда ими встревожен был дух царя Вавилонского;  и
я без колебания готов утверждать, что все  парижские  мудрецы  пришли  бы  в
такое  же  замешательство  при  попытке  их  истолковать,  как   и   мудрецы
халдейские.


        ^TLE DIMANCHE {Воскресенье (франц.).}^U

        ^TПАРИЖ^U

     Было воскресенье, и когда Ла Флер  явился  утром  с  кофеем  и  круглой
булочкой с маслом, он был так разнаряжен, что я едва его узнал.
     Я обещал в Монтрее подарить ему  по  приезде  в  Париж  новую  шляпу  с
серебряной  пуговицей  и  серебряным  позументом  и  четыре   луидора   pour
s'adoniser {Чтобы принарядиться (франц.).}, и бедняга Ла Флер,  надо  отдать
ему справедливость, сделал на них чудеса.
     Он купил блестящий, чистый, хорошей сохранности ярко-красный  кафтан  и
такого же цвета штаны. - Он даже на крону не изношен, - сказал он, - я готов
был послать его к черту за эти слова. - Костюм его имел  такой  свежий  вид,
что хотя я и знал, что это не так, а все-таки предпочитал  тешиться  мыслью,
будто я купил его для своего  слуги  новым,  только  бы  не  слушать  о  его
происхождении с Rue de Friperie {Барахолки (франц.).}.
     Но в Париже тонкость эта не причиняет большого огорчения.
     Сверх того, слуга мой купил красивый голубой атласный  жилет,  довольно
замысловато вышитый - он, правда, сильнее потерпел от долгой службы, но  был
тщательно вычищен - золото  было  подновлено,  и  в  целом  он  имел  скорее
эффектный вид, - а так как его голубой цвет был  не  яркий,  то  он  отлично
подходил к кафтану и штанам. Ла Флер, вдобавок выкроил из этих  денег  новый
кошелек для волос и черный шелковый  бант  к  нему,  а  также  выторговал  у
fripier {Старьевщика (франц.).} пару золотых подвязок для штанов у колен.  -
Он купил муслиновые рукавчики, bien brodees {Красиво вышитые  (франц.).}  за
четыре ливра из собственных денег - да за пять ливров  пару  белых  шелковых
чулок - и в довершение всего природа наделила его приятной  наружностью,  не
взяв с него за это ни одного су.
     В этом наряде он вошел ко мне в комнату, причесанный на  загляденье,  с
красивым букетом на груди - словом, все на нем имело праздничный вид,  сразу
напомнивший мне о том, что было воскресенье, - и, сопоставив одно с  другим,
я мигом сообразил, что милость, о которой он хотел попросить  меня  накануне
вечером, заключалась в разрешении ему провести  день  так,  как  его  всякий
проводит в Париже. Только что сделал я это  предположение,  как  Ла  Флер  с
бесконечной скромностью, но с  полным  доверием  во  взгляде,  как  если  бы
возможность отказа была исключена, попросил меня отпустить его на этот  день
pour faire le galant vis-a-vis de sa maitresse {Чтобы поухаживать за  своей,
возлюбленной (франц.).}.
     Как раз это самое собирался сделать и  я  vis-a-vis  мадам  де  Р***  -
нарочно для этого я удержал нанятую карету,  и  тщеславие  мое  не  было  бы
оскорблено, если бы на запятках ее стоял такой нарядный слуга, как Ла  Флер;
никогда еще не было мне так трудно обойтись без него.
     Но  в  подобных  затруднительных  случаях   надо   не   умствовать,   а
прислушиваться к тому, что говорит _чувство_ - сыновья и  дочери  услужения,
заключая с нами договор, расстаются со своей свободой, а не  с  требованиями
своей природы; у них есть плоть и кровь, и в доме неволи им так  же  присущи
маленькие суетные желания, как и тем, кто задает им работу,  -  конечно,  за
свое самоотречение они назначают цену - и их ожидания так неумеренны, что  я
часто с удовольствием их бы разочаровал, если бы их положение не давало  мне
на это слишком больших прав.
     _Смотри! - Смотри, - я твой слуга_ - это  сразу  отнимает  у  меня  все
права господина.
     - Можешь идти, Ла Флер, - сказал я.
     - Как же ты успел, Ла Флер, -  сказал  я,  -  за  такой  короткий  срок
обзавестись в Париже возлюбленной? - Ла Флер положил руку на грудь и сказал,
что это petite demoiselle в доме графа де Б***. - Ла Флер  обладал  сердцем,
созданным для общества, и, сказать правду, так же редко упускал случай,  как
и его господин, - словом, так или иначе, а как - господь ведает - он завязал
знакомство с demoiselle на площадке лестницы в то время,  как  я  занят  был
своим паспортом; и если этого времени мне было достаточно, чтобы расположить
графа в свою пользу, то и Ла Флеру удалось в этот же срок расположить к себе
девушку. - Граф со всеми своими домочадцами,  очевидно,  собирался  на  этот
день в Париж, и Ла Флер условился с девушкой и еще двумя или  тремя  слугами
графа погулять по _бульварам_.
     Счастливый народ! Ведь он живет в уверенности, что,  по  крайней  мере,
раз в неделю может отрешиться от всех своих" забот; может танцевать, петь  и
веселиться, скинув бремя горестей, которое так угнетает дух других наций.


        ^TОТРЫВОК^U

        ^TПАРИЖ^U

     Ла Флер оставил мне одну  вещь,  которая  развлекла  меня  в  тот  день
больше, чем я ожидал и чем могло прийти в голову ему или мне.
     Он принес мне небольшой кусок масла на листке смородины; и так как утро
было теплое, то он выпросил лист макулатуры  и  положил  его  между  листком
смородины и своей ладонью. - Бумага эта вполне  могла  служить  тарелкой,  и
потому я велел поставить масло на стол в том виде, как он его принес; приняв
решение провести весь  день  дома,  я  приказал  ему  сходить  к  traiteur'y
{Трактирщику (франц.).} и заказать для меня обед, объявив, что завтракать  я
буду один.
     Съев масло, я выбросил листок смородины за окно и  собирался  поступить
таким же образом с листом  макулатуры  -  но  остановился,  пожелав  сначала
прочитать строчку написанного на ней, от  первой  строчки  меня  потянуло  к
другой и к третьей - я рассудил, что лист этот достоин лучшей участи, закрыл
окно, придвинул стул к бумаге и сел читать.
     Текст был  на  старофранцузском  языке  времен  Рабле  и,  насколько  я
понимаю, мог быть написан им самим - вдобавок готические буквы от сырости  и
давности настолько выцвели  и  стерлись,  что  мне  стоило  огромного  труда
разобрать хоть что-нибудь. - Я бросил бумагу  и  написал  письмо  Евгению  -
потом взял ее опять и снова принялся истощать над  ней  свое  терпение  -  а
потом, чтобы дать ему отдых, написал  письмо  Элизе.  -  Бумага  по-прежнему
занимала меня, и трудность разобрать текст только  увеличивала  желание  это
сделать.
     Пообедав и прояснив свой ум бутылкой бургундского,  я  снова  засел  за
чтение - и после двух или трех часов сосредоточенной  работы,  потребовавшей
от меня почти такого же глубокого  внимания,  какое  Грутер  или  Яков  Спон
уделяли когда-нибудь непонятной надписи, мне показалось, будто я добрался до
смысла прочитанного; а чтобы в этом  окончательно  удостовериться,  я  решил
перевести старофранцузский  текст  на  английский  язык  и  посмотреть,  что
получится. Я принялся за работу не спеша,  как  ничем  не  занятый  человек:
писал фразу - потом прохаживался по  комнате  -  потом  подходил  к  окну  и
смотрел, что на свете делается; таким образом, я кончил свою работу только в
девять часов вечера - тогда я прочитал все сначала, и получилось следующее:


        ^TОТРЫВОК^U

        ^TПАРИЖ^U

     Когда жена нотариуса слишком горячо заспорила с нотариусом относительно
этого пункта - я хотел бы, - сказал нотариус (бросая  наземь  пергамент),  -
чтобы здесь был  еще  один  нотариус  только  для  того,  чтобы  записать  и
засвидетельствовать все это -
     - А что бы вы делали потом, мосье? - сказала она, поспешно  вставая,  -
жена  нотариуса  была  женщина  немного  вспыльчивая,   и   нотариус   почел
благоразумным избежать бури при помощи мягкого  ответа.  -  Я  бы  пошел,  -
отвечал он, - спать. - Можете пойти хоть к черту, - отвечала жена нотариуса.
     Случилось, что у них в  доме  была  только  одна  кровать  (две  другие
комнаты, как это принято в Париже,  не  были  обставлены),  и  нотариус,  не
чувствуя никакого желания лечь в одну кровать  с  женщиной,  которая  только
сейчас ни с того ни с сего послала его к черту, взял шляпу и палку,  накинул
короткий плащ, так как ночь была очень ветреная,  и  в  дурном  расположении
духа зашагал по направлению к Pont Neuf.
     Кому случалось проходить по Pont Neuf, тот не может не признать, что из
всех  когда-либо  построенных  мостов  это  благороднейший  -  изящнейший  -
величественнейший - легчайший - длиннейший и широчайший мост,  какой  только
соединял берег с берегом на поверхности нашего состоящего  из  суши  и  воды
шара -
     _Отсюда как будто следует, что автор этого отрывка не был француз_.
     Тягчайшее обвинение, которое могут возбудить против  него  богословы  и
доктора Сорбонны, состоит в том, что если в Париже или возле Парижа найдется
хотя бы горсточка ветра, то его клянут там кощунственней, чем на  каком-либо
другом открытом месте во всем городе, -  и  клянут  совершенно  правильно  и
основательно,  Messieurs;  -  ведь  он  бросается   на   вас,   не   крикнув
предварительно   garde   d'eau   {Берегись   воды   (франц.).},   и   такими
непредвиденными порывами, что среди немногих пешеходов, вступающих  на  него
со шляпой