стене  Алексей  спал.  На  его  измученном,  но  по-прежнему
красивом лице играла счастливая улыбка. Он видел во  сне  тенистый  сад  в
Сольвычегодске, качели и ее, Таню, веселую, милую, щебечущую ему что-то...
     - Проснись!.. Проснись!.. - слышит он ее смеющийся голосок.
     "Что это? Аль и впрямь  уснул  он  ненароком  под  тенью  орешника  в
Строгановском саду?" Он хочет протереть глаза, поднимает руку и тут  же  в
бессилии опускает ее.
     Загремели докучные цепи... Этот звон окончательно привел его в  себя.
Он проснулся... Ни сада, ни орешника, ни голубоглазой  Танюши.  Перед  ним
внутренность пещеры - жилище остяка. Две женщины или девушки  стоят  перед
ним. Он вглядывается в одну из них, и невольный  крик  вырывается  из  его
груди:
     - Алызга!.. Вот где привелося  повидать  тебя,  змею-обманщицу!  -  с
ненавистью вскричал Алексей, вперяя в остячку негодующий взгляд.
     - Полно, батырь, полно, - засмеялась Алызга, - сами боги  посылают  к
тебе меня... Ишь, што вспомнил! То, что  давным-давно  быльем  поросло,  -
своим ломаным русским языком говорила дикарка. - Ты дал  когда-то  свободу
Алызге, и Алызга пришла отблагодарить  тебя...  Слушай  меня  внимательно,
батырь...
     И, усевшись на корточки перед  скованным  Алексеем,  она  заговорила,
быстро-быстро роняя слова:
     - Взгляни, батырь, вон стоит царевна Ханджар. Она глядит  на  тебя...
Знаешь, почему глядит?.. Полюбился ты ей,  алактай  русский,  пуще  звезды
полночной, пуще волны речной, пуще всей жизни своей... Слушай, батырь:  на
смерть обрек тебя, видно, брат мой Имзега... Видно на  смерть,  коли,  как
пса, приковал к стене... На заре убьет тебя Имзега...  Сердце  Алызги  так
говорит... Такого молодого батыря убьет!.. Такого красавца, какого  нет  в
Ишимских степях, до самого Тибета  нет!..  Батырь,  рано  тебе  умирать...
Другая  ожидает  тебя  судьба...  Слушай,  батырь:  здесь  стоит   царевна
Ханджар... Нет такой красавицы промеж  ваших  девушек.  Нет  таких  черных
огневых очей у кяфырских дев... И она, царевна, самоцветный камень,  алмаз
Искера, отличила тебя... Она  выбрала  тебя...  Приказывает  тебе  царевна
принять мусульманство и стать ее женихом... Мы собьем с тебя  цепи,  и  ты
будешь свободен сейчас же, как вольный сибирский  орел...  Будешь  ближним
человеком хана, будешь мужем  царевны,  займешь  почетное  место  у  трона
его...
     Окончила свою речь Алызга. Пронзительным взором метнула и - отпрянула
назад.
     Бешенством и злобой сверкали глаза  Алексея.  Негодованием  и  гневом
пылало его лицо. Руки - конвульсивно  сжались  в  кулаки.  От  бессилия  и
возмущения разрывалось сердце.
     - Молчи, змея!.. - крикнул он хрипло, весь подавшись вперед. - Молчи,
дьявол-соблазнитель во плоти человеческой!.. Чем  искусить  мыслила?!.  Да
нешто я... да... нешто!..  Слушай  ты,  агарянка  поганая,  передай  твоей
царевне, что не хочу я ваших почестей и счастья и  вовек  не  изменю  вере
моей православной... Не надо мне ни жизни, ни свободы,  коли  такой  ценой
будет куплена она... Смерти не боюсь... Господа своего  не  продам,  а  на
твою царевну  лупоглазую  глядеть  не  желаю...  Есть  у  меня  невеста  в
Сольвычегодске, Танюша моя, и мою кралю любимую ни на каких царевен Искера
не променяю... Слышь!.. Запомни же поладнее все то, што поведал я тебе...
     - Что сказал тебе батырь  русский?  -  видя  негодование,  охватившее
пленника, так и бросилась к Алызге Ханджар.
     Та угрюмо потупила свои маленькие глазки.
     - Не хочет он ни любви твоей, ни свободы,  радость  жизни  моей...  -
прошептала она.
     Побледнела, как снег, Ханджар.
     - Так пусть умрет! -  вскричала  она  бешено.  -  Пусть  убивает  его
Имзега!.. Да проклянет его Алла  на  веки  веков!  -  исступленно  топнула
ногою.
     Едва успела она досказать последние слова, как гулкий пушечный раскат
пронесся со стороны реки над Искером и замер вдали, за горой.
     За ним другой... третий...
     - Палят, как  будто,  у  городка  Атик-мурзы,  -  прошептала  Алызга,
впиваясь в руку царевны дрожащей рукой.
     - Горе нам!.. -  вскричала  Ханджар,  трепеща  всем  телом.  -  Берут
городок мурзы!.. Возьмут и Искер кяфыры!..
     - Искер не возьмут!.. Батыри наши охранят  его...  Десятки  тысяч  их
собраны под горою... Великий дух оградит нас от несчастья... - убежденным,
твердым голосом произнесла Алызга.
     Гул на Чувашьей горе между тем все усиливался. Искер проснулся совсем
и  зашумел.  На  площадь  его  высыпали  мирно  спавшие  старики  и  дети,
разбуженные пальбою.
     И вот, со стороны горы, откуда были видны окрестности как на  ладони,
побежали люди.
     - Городок Атик-мурзы взят  русскими!..  Молитесь  Алле,  да  даст  он
победу над кяфырами нашим батырям!.. - вопили они.
     - Идем скорее... Вон бежит сюда Имзега...  Нехорошо,  ежели  застанет
нас здесь... - произнесла Алызга, хватая снова за руку Ханджар  и  увлекая
ее за собою. Но та и сама уже  летела  стрелою  по  направлению  горы,  на
которой был ее отец.
     Алызга отстала немного, замедлила свой шаг  и  остановилась.  Она  не
солгала царевне: ее брат  быстро  приближался  к  пещере.  Лицо  его  было
сумрачно и сурово. При  свете  выплывшего  месяца  он  казался  бледным  и
утомленным. Огромный пук  хвороста  был  на  его  плечах.  Не  желая  быть
замеченной Имзегой, Алызга скользнула за куст боярышника  и  с  замиранием
сердца следила, что будет дальше. Из  ее  убежища  ей  была  хорошо  видна
внутренность пещеры.
     Имзега, между тем, торопливо вошел в жилище, сбросил пук хвороста  на
землю и тут только  заметил  горящую  плошку  на  полу  пещеры.  Безумная,
фанатическая радость охватила его лицо.
     - Великий Урт-Игэ, ты дал добрый знак! - вскричал он в  голос.  -  Ты
сам послал огонь, очищающий жертву. Да  свершится  воля  великого  духа!..
Пленник, ты умрешь сейчас!..  -  заключил  он  торжественно,  обращаясь  к
скованному Алексею.
     Тот не понял слов шамана. Но когда последний, сложив из  принесенного
хвороста костер у его ног, вылил на него масла, пленник разом  понял  весь
ужас своего положения.
     - Живым ладит сжечь... - вихрем пронеслась его мысль, и  волос  дыбом
поднялся на его голове...
     Умереть здесь, сейчас, внутри этой  ужасной  пещеры,  казалось  таким
чудовищным ему, молодому, сильному, полному мощи и здоровья юноше!..
     Между тем костер занялся... Огонь поднимался выше... Он уже  коснулся
кафтана князя... Цепи, сковавшие ноги, нагрелись и  раскаленными  звеньями
жгли его, смрадный дым душил горло, ел глаза...
     А сам Имзега закружился, как бешеный, вокруг костра. Вот  он  схватил
со стены бубен и, ударяя в него, завертелся на одном месте.
     - Великий Урт-Игэ! Прими мой дар!.. - хриплыми  звуками  срывалось  с
его уст, пока, наконец,  грянув  в  конвульсиях  на  пол,  чуть  живой  от
усталости, он не потерял сознание.
     Огненные  языки  уже  лизали  Алексея.  Одежда  на  нем  занялась   в
нескольких местах.
     Имзега, лежа на полу, не подавал  признаков  жизни.  Этим  мгновением
воспользовалась Алызга. Быстрее молнии рванулась она  в  пещеру,  схватила
потники и кошмы, сваленные в углу, и в одну минуту затушила костер.  Потом
забросала ими загоревшиеся одежды Алексея и, когда  они  перестали  тлеть,
взяла его за руки, подвела к выходу пещеры и сказала:
     - Ты дал мне когда-то  свободу,  батырь,  теперь  благодарная  Алызга
отплатила тебе тем же и спасла тебя... Беги к своим, пока брат  Имзега  не
проснулся... Но берегись попасться  снова  на  глаза  Алызге...  Алызга  -
женщина и как женщина слабее тебя, мужчины... Но бойся ее, батырь... Велик
гнев Алызги... Узнай,  батырь,  стрелы  ее  бьют  не  хуже  стрел  первого
алактая... За унижение моей госпожи,  царевны  Ханджар,  сумеет  отплатить
кяфыру Алызга... - заключила она дрожащим от волнения голосом.
     Алексей слабо улыбнулся.
     - Не больно-то страшны твои угрозы, Алызга, - произнес он. - Я слаб и
безоружен... У тебя в руке нож... Ударь меня им, коли  чувствуешь  в  себе
правоту... Но помысли о том: отвернулась бы ты от твоих богов, Алызга,  от
родины и кровных, когда бы  враги  твои  пожелали  того?..  Слышишь  меня,
Алызга?..
     Она только блеснула своими маленькими глазами в ответ.
     - Ступай, не то  накроют  наши...  -  шепнула  она,  быстрым,  ловким
движение раскрыла замок ржавых цепей на руках Алексея и скрылась в кусты.
     Алексей поднял голову к небу. Ласковые звезды глянули на него, словно
радуясь  за  него,  словно   подбодряя.   Он   перекрестился   истово   и,
придерживаясь руками  за  встречные  деревья  и  кусты,  поплелся  вперед,
наугад, едва передвигая ослабевшие ноги.



         14. СВЕТЛОЕ СЛОВО. - ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ. - КРОВАВАЯ БИТВА

     Какая темная и непроглядная осенняя ночь!..
     Сквозь приподнятую кошму иссыка видны другие юрты и скат  к  реке,  и
темное небо с мириадами золотых очей. Огни на небе и огоньки  на  земле...
Огоньки мелькают и внизу... это не спят казаки, взявшие в сумерках городок
Атик-мурзы и  разгромившие  его  богатства.  В  юртах  татарского  князька
расположились они отдохнуть перед  последним  боем.  Кровавым  и  страшным
будет этот последний решающий и решительный бой. Под  Чувашьей  горой,  на
засеке, копошились Кучумовы воины. Еще до  сумерек  увеличилось,  возросло
почти вдвое их число. Это Мамет-Кул со  своими  батырями  присоединился  к
защитникам Искера. Костры неприятельского стана пылали ярко. Шум и гул  их
голосов несся по реке. В наскоро сложенной юрте, на вершине Чувашьей горы,
устроился Кучум со своими мурзами и муллами, чтобы следить с высоты  утеса
за ходом битвы.
     Не тихо и внизу, в только что взятом с  боя  городке  Атик-мурзы.  На
площади его и в юртах,  и  на  береговом  скате  разместилась  Ермаковская
дружина. Говорят громко, спорят бурно. Слышны возгласы, крики. Чуть не  до
Чувашьей горы долетают они. Мертвого они разбудят, не  то  что  встревожат
живого.
     - Не ладно дело затеял  атаман...  Нешто  можно  так-то?..  Нас  мала
горсточка, а их вона, што комаров о летнюю пору, - звучали все настойчивее
и сильнее голоса казаков.
     - Вестимо дело: не одолеешь... Перебьют нас за милую душу... Косточек
не соберешь...
     - Вот бы ночкой-то, покаместь тьма кромешная стоит, сесть бы в струги
ладненько да и отвалить к Тоболу, - нерешительно заметил чей-то голос.
     - Вестимо, отвалить... Давай  обрядим  это  дело,  ребята...  Собирай
круг, молодцы, - подхватили другие голоса.
     - Без атамана-то круг  собрать?!  Штой  ты?  Аль  очумел,  паря!..  -
останавливал Мещеряк расходившегося казака.
     - А о чем атаман-то мыслит?.. Чего  ждать?..  Какого  ему  рожна  еще
надоть?.. Набрали богачеств у поганых, навоевали их именья, да  и  буде...
Вспять можно, пока не перебили нас всех... Гляди, полегло  уж  сколько  из
дружины... Да и патроны у нас почти што все...  Атаману  што:  он  бобыль,
сирота круглая, а у нас бабы в Сольвычегодске оставлены,  за  два-то  года
тамошнего житья переженились многие, ребята кой  у  кого  малюточки,  тоже
жалко...
     - И то  жалко...  На  што  и  Сибирь  нам,  коли  жисти  решиться,  -
подхватывали все новые и новые голоса.
     И вскоре настоящий бунт вспыхнул на  кругу.  Напрасно  Кольцо  и  его
помощники перебегали от  одного  к  другому,  успокаивали,  уговаривали  и
убеждали - ничего не помогало. Страх, как спрут, охватывал, дружину своими
липкими, отвратительными щупальцами и держал ее как в тисках.
     Дружина роптала.
     - Не хотим под ножи поганых!.. На утек пойдем!.. - кричали казаки.
     Бледный, с трясущеюся челюстью кинулся в юрту Ермака Матвей Мещеряк.
     - Выходи, атаман... Сладу им нет... Бунтует дружина... -  неожиданно,
точно вырос он перед задумчиво сидевшим на кошме Ермаком.
     Быстро, в один миг, очутился атаман в кругу дружины.
     -  Кто  дозволил  круг  собрать?..  Кто  галдеть  зачал?..  -  грозно
прогремел его окрик.
     И горящими глазами он обвел круг.
     Все разом стихло, как по мановению волшебного жезла.
     - Братцы! - прозвучал после недолго молчания хорошо знакомый  каждому
казаку голос Ермака. - Куда  бежать  нам,  ребятушки?..  Время  осеннее...
позднее... Гляди, лед на реках смерзать зачинает... Струги засосет... А  и
пусть  бы  проплыли  благополучно,  так  нешто  худая  слава  за  нами  не
поплывет?.. Вспомним, братцы, что  честным  людям  обещали,  чем  русскому
народу православному да царю-батюшке заслужить хотели... Нет, не  вернемся
вспять... Не положим укоризны на себя бегством нашим...  Ударим  с  Божьей
помощью на засеку с рассветом. Стыда не примем... И да поможет нам Бог,  и
память о нас не оскудеет, и слава наша вечна будет...
     Сказал и обвел взором дружину. Глядит и ждет.  А  уж  казаки  не  те.
Бледные лица подняты на него с уверенностью в победе и горят  вдохновенной
верой, надеждой...
     Еще минута и победным звуком вырвался клик могучий, как  рев  пороха,
из многих десятков грудей:
     - Идем на Кучума!.. Все до единого идем!.. Прости, атаман!.. Пусть не
оскудеет память о нас, и слава нам вечно будет!..
     - Спасибо, ребятушки!..  А  теперь  отдохните  малость.  На  рассвете
жаркое дело предстоит,  -  тепло  и  радостно  откликнулся  атаман.  -  Да
сторожевых поставить распорядись, Иваныч, - обратился он к есаулу.
     Тихо разбрелись по юртам казаки. Тишина воцарилась в городке.  Только
сторожевые обычным окликом "слу-у-у-шай" по временам нарушали ее.
     Матвей Мещеряк добровольно занял пост  одного  из  постовых  казаков,
отпустив спать последнего. Матвею не  спалось  все  равно  в  эту  темную,
непроглядную  осеннюю  ночь.  Смутно  реяли  думы  в  темнокудрой   голове
недавнего разбойника. Невеселые думы. Участь названного брата непоправимым
укором легла ему  на  совесть...  Не  уберег  он,  не  доглядел,  попустил
погибнуть его, Алешеньку, окаянный... Эта мысль точно камнем упала  Матвею
на грудь и давила, давила  нестерпимо.  Особенно  угнетало  его  то,  что,
несмотря на поиски, он не мог найти между убитыми трупа Алеши. Даже  Агашу
забыл теперь Мещеряк, забыл и обещание свое принести ей  богатые  подарки,
награбленные из татарских юрт... Перед ним стоял окровавленный призрак его
юного друга и брата.  Красивые  синие  глаза  Алеши  с  укором,  казалось,
глядели на него...
     - Не доглядел...  не  уберег...  -  шептали  беззвучно  ссохшиеся  от
внутреннего волнения губы Матвея.
     Он взглянул на небо. Там было хорошо.  Золотые  звездные  огоньки-очи
мерцали, мигая с какою-то умиротворяющей лаской на темень земли. Но они не
приносили должного облегчения душе Матвея. Он перевел взор на  реку.  Река
стонала. Легкий слой льда,  сальца,  хрустел  и  ломался  в  ночной  тиши.
Прибрежные кусты осоки тянули безобразные, в темноте принявшие  чудовищные
очертания, крутые ветви... Что-то темное  копошилось  под  одним  из  них.
Матвей невольно дрогнул.
     - Никак татарва сюды  крадется?..  Вот  бы  раздобыть  языка...  Ишь,
придумал где схорониться, поганый!.. Постой же ты у меня!..
     И, держа чекан наготове, Матвей  бросился  вперед  к  кусту,  к  тихо
двигавшейся фигуре.
     Та перестала шевелиться и притаилась в тени осоки.
     В один миг Мещеряк очутился перед лежащей фигурой.
     - Жизнь либо смерть! - вскричал он  грозно,  занеся  свой  чекан  над
головою врага.
     И тут же выронил оружие, весь похолодев от ужаса.
     - Алеша, ты ли это?.. - не своим голосом вскричал казак.
     - Я, братику... Я, Матюша...  -  услышал  он  слабый  ответ.  -  Едва
выбрался из полону... Слава те, Господи, добрался до своих...
     Не помня себя обнял его Матвей.
     -  В   юрту...   к   атаману...   -   лепетал   он,   едва   сознавая
действительность, - родимый ты мой, ведь за мертвого почитали...  молились
за упокой души... А он!.. Зелена вина тебе чарку  да  хлебушка...  Пойдем,
родимый... - весь дрожа от нетерпения ронял Мещеряк.
     И обхватив своими сильными руками за плечи Алексея,  он  почти  понес
Алешу в юрту Ермака.
     Но не один он радовался освобождению князя. Атаман света  не  взвидел
от счастья, увидя своего любимца.
     Чарка водки и несколько сухарей, да крепкий  сон  разом  восстановили
упавшие было от голода силы Алексея.  Он  спал  как  убитый  в  эту  ночь,
последнюю ночь перед последним боем.
     Этот бой должен был сбросить венец Кучума к ногам Ермака или положить
костьми его грозную, удалую дружину.



                  15. РЕШИТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА. - ШУТКА ШАЙТАНА.
                       - ГИБЕЛЬ ЗА ГИБЕЛЬ. - ГНЕВ АЛЛЫ

     Это было на рассвете 23-го октября. Холмы  и  овраги  еще  спали  под
серой полосой  тумана,  когда  к  татарской  засеке  неслышно  подобрались
скрытые в долине казаки, таща за собою три небольшие, но тяжелые пушки.
     Не доходя нескольких десятков саженей  до  засеки  они  остановились.
Ярким золотым пятном засиял крест в  руках  священника,  шедшего  в  рядах
воинов-казаков. Появились хоругви  и  стяги.  Шапки  полетели  с  казацких
голов. Усердная молитва понеслась к  небу.  Коленопреклоненная  дружина  с
верой и упованием предавала себя в руки Божии.  Потом  снова  двинулась  в
путь, далее к засеке, где, окопавшись, засели полчища  Кучума  с  удальцом
Мамет-Кулом во главе.
     Прогрохотала первая пушка... Раскатистое эхо повторила дремучая тайга
и серые утесы далеко, далеко...
     Градом стрел отвечал  из  засеки  многочисленный  неприятель.  Стрелы
посыпались частым,  непрерывным  градом  на  головы  удальцов.  Чем  ближе
приближались казаки, тем больше валилось раненых и убитых, устилая  телами
окровавленный путь к Искеру.
     Видя, что русских только  ничтожная  горсть,  татары  сами  проломали
засеку в трех местах и устремились на осаждавших.
     Ермак, собственноручно управлявший главною  пушкою  и  в  промежутках
паливший без устали из своей пищали, увидел несметное количество конных  и
пеших, с  диким  гиканьем  и  свистом  мчавшихся  огромною  ордою  на  его
маленький отряд. Этот отряд убывал и убывал с каждой минутой под  стрелами
вдесятеро сильнейшего врага.  Сердце  атамана  обливалось  кровью.  Жгучая
мысль пронизывала мозг:
     - А што ежели правы были ночью ребята?.. Што  ежели  все  до  единого
поляжем костьми и николи не поведает народ православный, как славно  бился
за него насмерть со своей дружиной Ермак?..
     Но это было только мимолетное малодушие. Через минуту  новым  порывом
отваги и уверенности в себе и в своей храброй дружине кипело мощное сердце
Ермака.
     - За мною, в рукопашную, братцы!.. Господь поможет!.. Одолеем врага с
помощью Всевышнего!.. - сквозь грохот  пушек  и  пищалей  пронесся  зычный
голос его.
     И с поднятым чеканом в одной и  саблей  с  другой  руке  он  метнулся
вперед, и первый врезался в самую середину орды татарской.
     - Бог в помощь, ребята!.. Не выдавай друг дружку нечисти поганой!.. -
гремел оттуда его могучий призыв.
     Закипела сеча, страшная  кровавая  сеча,  в  которой  приходилось  по
пятьдесят человек татар на каждого  казака.  Рубились  чеканами,  кололись
пиками и копьями, схватывали голыми руками за горло друг  друга  и  душили
один другого, кровью и трупам покрывая лощину.
     Люди превратились в зверей. Одно общее стремление к крови, к  гибели,
уничтожению врага охватывало цепкими звеньями дерущихся. Каждая пядь земли
покупалась десятками трупов, бочками крови, сотнями израненных тел...
     От ржания перепуганных коней, зловещего  гортанного  крика  сибирцев,
звона, лязга оружия и выстрелов пушек и пищалей стон стоял в воздухе...
     Без устали работал своей казацкой молодецкой саблей Ермак. Всюду, где
только закипало самое пекло боя, поспевал он, грозный  и  страшный  врагу,
желанный своей дружине. С могучей силой  опускался  его  топор  на  головы
облепивших его, как мухи, татар. Стон и  вопли  стояли  столбом  там,  где
проносилась его мощная, плеч