нное от волнения дыхание в груди Иоана.
     И вот приподнялся чуть государь, сверкнул очами,  и  прозвучал  голос
его на всю палату Кремлевскую:
     - Исполать вам, верные слуги мои! И быть прежней опале не в опалу,  а
в милость... Читай грамоту, Борис, - приказал царь стоявшему подле боярину
Годунову.
     Последний принял свиток из рук Кольца и принялся читать. И чем дальше
читал Годунов, тем яснее, тем радостнее становилось лицо царя.
     Он тут же простил казакам все  прежние  вины  их,  велел  по  церквам
служить молебны и звонить во все колокола московские, дабы все знали,  что
Бог послал Руси новое,  обширное  царство,  завоеванное  грозною  дружиною
казаков...
     Щедро и милостиво  рассыпал  Иоан  награды  послам  Ермака  и  самому
Ермаку. Самому атаману грозной дружины  жаловал  титул  князя  Сибирского,
шубу с царского плеча, - что считалось особым знаком государевой  милости,
- да кубок серебряный и два дорогих панциря  в  придачу.  Ивана  Кольцо  и
бывших с ним казаков пожаловал великим своим жалованием, деньгами, сукном,
камками дорогими. Оставшихся в Сибири одарил щедро  и  послал  им  большое
царское жалование. А для принятия у  Ермака  завоеванных  земель  снарядил
царь воевод, князя Семена Болховского и  Ивана  Глухова  с  пятью  сотнями
московских стрельцов.
     Не забыты  были  царем  и  Строгановы-купцы.  Их  пожаловал  царь  за
"раденье": Семена двумя городами на Волге, а Максиму и  Никите  дал  право
беспошлинной торговли в их острогах и городках.
     Недолго пробыл Кольцо в Москве и 1-го марта  1583  г.  возвратился  с
царским отрядом назад в Сибирь. Воеводы объявили  Ермаку  великую  царскую
награду, вручили милостивую государеву грамоту и заодно передали и русское
спасибо молодцу-атаману и его грозной дружине от  лица  всего  московского
народа.
     Коленопреклоненный выслушал радостную весть новый князь Сибирский,  и
впервые горячие, благоговейные слезы оросили мужественное  и  смелое  лицо
Ермака.
     Его заветные мечты, его светлые надежды - все сбылось.



               5. ТАНИНЫ ЗАБОТЫ. - ВОЗВРАЩЕНИЕ. - ДВЕ СВАДЬБЫ

     Хозяйке Сольвычегодской плохо спалось в  эту  зимнюю  студеную  ночь.
Всю-то ночку промаялась без  сна  Танюша.  То,  сидя  на  жаркой  лебяжьей
перине, прислушивалась она  к  отдаленному  вою  волков,  то,  исполненная
каких-то темных страхов, кликала няньку.
     Старуха уж и с уголька вспрыскивала свою любимицу, и  свечку  теплила
перед иконой "Утоли моя печали", и молитвы шептала над питомицей -  ничего
не помогало. Маялась, металась на своих мягких пуховиках  девушка.  Только
забылась под утро, как проснулась снова, крикнула свою любимую подружку  и
наперсницу Агашу. Заперлись в светелке ото всех обе  девушки,  и  полилась
горячая, быстрая, как трель жаворонка, как песнь ручейка, девичья беседа.
     - Тошно мне, Агашенька, ой тошно... - чуть  слышно  жаловалась  своей
подруге Татьяна Григорьевна,  еще  более  возмужавшая  и  похорошевшая  за
последние два года. - Не шлет Алешенька весточки и не пишет... Ин, вчерась
прискакал от государя гонец к дяде и сказывал, что к нему едет из Москвы с
грамоткой от царя отряд с посольством и  что  средь  посольства  князеньку
Алешу Серебряного-Оболенского присмотрел... Да нешто так деется  на  белом
свету, Агаша?.. Жених не спешит с радостями  к  невесте  своей,  а  ползет
вместях со всеми... Нешто ладно это?
     И голос Строгановой зазвенел скрытыми слезами.
     - Постой, боярышня, постой, - обнимая и целуя Таню, утешала Агаша,  -
дай срок. Вихрем примчится твой  ясный  сокол.  Верно  нет  у  них  завода
такого, чтобы бросить посольство на полпути да к невесте кинуться. Небось,
не простой он человек, не  казак  станичный,  а  самого  князя  Сибирского
ближнее лицо, вроде как бы начальство. Так не по  чину  ему,  нет  времени
сюды скакать, - не  без  важности  заключила  быстроглазая  Агаша,  пробуя
улыбнуться.
     Да не вышла улыбка у девушки - кошки на сердце у нее скребли. Как и у
молоденькой хозяйки неспокойно было на душе быстроглазой хохотушки  Агаши.
Да едва ль не тошнее  даже.  Два  года  прошло  с  тех  пор,  как  впервые
встретился  ей  в  больших  Строгановских  хоромах  красивый  юноша-казак.
Заронили сразу черные очи Мещеряка искру в сердце  девушки.  Увидела  она,
что подолгу останавливается на ней смелый взор Матвея, что не простой  это
взор, а любящий да нежный. И сама полюбила Агаша. Полюбила первой, горячей
девичьей любовью, чистой и светлой, как хрустальная вода родника.  За  эти
два года многим женихам  отказала  любимая  подружка  Танюши  Строгановой.
Вокруг нее да молодой хозяйки постепенно пустел круг  девушек;  повыходили
замуж и Машенька, и мечтательная Домаша, и многие  другие.  Только  они  с
Татьяной Григорьевной остались ждать своих суженых. И прождут, гляди, зря,
даром загубят молодость. Останутся в вековушах жизнь коротать... И  думать
забыли о них их молодцы. Небось, заполонили им сердца кайсацкие красавицы.
Недаром Алызга сказывала, что Кучумки дочка што Божий  день  хороша.  Може
очаровала и князя Алексея, да и Матюшу заодно. А може и  врала  Алызга.  И
где она теперь?
     И  мечутся,  и  рвутся  быстрые  мысли  в  голове  Агаши.  То  злость
беспричинная в сердце закипает, то больная, печальная скорбь холодом дышит
на молодую девичью душу.
     И нужно ж было вчера прискакать из Москвы гонцу, который и поведал им
о встрече царского посольства, о великих милостях, посыпавшихся на грозную
дружину, покорившую Сибирский юрт.
     Всю ночь, как и молодая хозяйка, не спала Агаша, всю ночь, как и  та,
протомилась она. И сейчас грустные думы не дают  покоя  девушке.  Так  она
углубилась в эти думы свои, что и не видит, как вся в зрение обратилась ее
молодая хозяйка.
     А Танюша так и прильнула к окну.
     - Господи, да што ж это!..
     При скудном свете зимнего утра чуть темнеет что-то  в  степи.  Словно
движется что-то огромное, словно катится прямо к  Строгановским  поселкам.
Вот все ближе... ближе...
     Батюшки!.. Да отряд это!..
     - Никак наши идут с ратью московскою?.. - не своим  голосом  крикнула
девушка  и  вместе  с  разом  ожившей  Агашей  так  и  впилась  взорами  в
приближающуюся толпу людей.
     Не обмануло зрение Танюшу.  И  впрямь  московский  отряд  приближался
берегом   Чусовой.   Впереди   него   двое   бояр-воевод   едут.    Поверх
терлика-кольчуги  из  серебряных  колец,  стальные  наплечники,  тесаки  в
ножнах. На головах ерихонки, в руках шестоперы. За  ними  несут  стяги.  А
там, дальше, подле седоусого  есаула,  в  меховом  кафтане,  идет  кто-то,
прекрасный, юный, с поросшим молодою бородкою  и  усами  лицом.  Его  взор
поднят на окно девичьей светлицы.
     - Алеша!.. - не своим голосом крикнула Таня  и  метнулась,  не  помня
себя, вниз из светелки, в дядины горницы, чуть живая  от  радости,  волной
захватившей ее.
     Ничего не видит и не слышит девушка. А между тем старая нянька успела
накинуть ей  на  плечи  нарядную  меховую  ферязь,  подбитую  соболями,  с
аграмантами, золотыми и драгоценными запонами по  борту.  Высокий  девичий
столбунец из соболя набросила на голову и сунула в руки поднос с кубком, в
котором, играя, искрилось дорогое фряжское вино.
     В каком-то радостном полусне выбежала из дома Таня на высокий рундук,
где дядя и братья, родной и  двоюродный,  ждали  уже  приближения  царских
послов.
     Спешился князь Семен Болховской при  помощи  ближайших  стрельцов  и,
отпив из кубка, поцеловался трижды с молоденькой хозяйкой, поднесшей  ему,
по обычаю, вино. А та уже метнулась вперед к высокому, статному юноше, так
и ринувшемуся ей навстречу. Чинно и степенно  поздоровались  на  глазах  у
всех жених с невестой. Зато как крепко обнялись они, оставшись  наедине  в
теплой и уютной Таниной светелке!
     - Пошто весточки не давал по себе?.. Аль разлюбил?.. Аль забыл  меня,
светик Алеша?.. -  быстро  и  взволнованно  срывалось  с  уст  молоденькой
Строгановой.
     - Тебя-то забыть?.. Тебя, радость мою!.. - окидывая  невесту  любящим
взором, вскричал тот. - Днем и ночью ты мерещилась мне, наяву  и  во  сне,
Татьяна Григорьевна... Ни на миг единый не забыл я  тебя...  А  вестей  не
слал до тех пор, покуда не  знал  судьбы  своей...  Не  казаком  опальным,
бездомным, а слугою великой Руси святой хотел я, как и все прочие  явиться
сюда с тем, чтобы вольно  и  радостно  отвести  тебя  дорогой  женушкой  в
завоеванный нами сибирский град...
     И он горячо обнял любимую девушку. Таня нежно и ласково  прильнула  к
жениху.
     Но не одни они были безумно счастливы в этот  памятный  день.  Другая
молодая пара едва ли была менее их радостна и счастлива: Мещеряк с  Агашей
столковались в этот день.
     Весело и пышно отпразднованы были  две  свадьбы  разом  в  роскошных,
просторных Строгановских  хоромах.  Сам  воевода,  царский  боярин,  князь
Болховской, благословил вместе с Семеном Аникиевичем молодые  пары.  Много
меду и браги, и искристого фряжского вина было попито в честь молодых...
     А как прошли трескучие морозы, и повеяла чуть заметным теплом суровая
сибирская зима, Кольцо с  товарищами  и  Болховской  с  отрядом  двинулись
дальше в завоеванный Искер, в глубь царства Сибирского.
     Двинулись за ними и молодые жены Алексея и Мещеряка.
     В теплых, коврами и мехами обитых кибитках отпустил  Семен  Аникиевич
племянницу в далекий, неведомый, покоренный  юрт,  взяв  слово  с  Алексея
вернуться в Сольвычегодск навсегда, лишь только пленят Кучума  и  закрепят
за собою Сибирь.
     Грустил старый дядя,  грустили  и  оба  его  племянника,  отпуская  в
чуждый, далекий юрт их красное солнышко, любимицу Танюшу.
     Но сама Танюша так была бодра и радостна  подле  молодого  мужа,  так
весело щебетала про свое  скорое  возвращение,  что  вскоре  утешились  ее
родные и с легким сердцем попрощались с ней.



         6. В ПЕЧАЛЬНОЙ СТОЛИЦЕ. - ЦИНГА И ГОЛОД. - АДСКИЙ ЗАМЫСЕЛ

     Царские милости, государево спасибо привезли из Москвы с собою  князь
Болховской и Глухов в новую Сибирь. Привезли и  пятьсот  свежих  стрельцов
Ермаку на помощь.
     Но ни бояре, ни Строгановы-купцы не подумали о том, чем  кормиться-то
будут эти стрельцы в  Сибири.  Не  знали  они,  что  не  уродился  хлеб  в
последнее лето, что татары намеренно мешали своими набегами  хлебопашеству
и что исключительно сурова была последняя зима в Сибири.
     Казаки, не ведая, что царская помощь придет зимою,  запаслись  только
хлебом для себя. Вскоре вышли последние  припасы.  Морозы,  метели,  пурги
мешали им выходить на рыбную ловлю и  охоту.  К  тому  же  в  окрестностях
Искера бродили полчища татар и удаление из Искера с целью набить дичи  или
наловить рыбы было далеко небезопасно.
     От недостатка  свежих  припасов  появилась  цинга,  обычная  болезнь,
постигающая всех  новых  пришельцев,  непривычных  к  сырому  и  холодному
климату.
     Болезнь и голод, как два лютые врага,  своими  цепкими,  мучительными
объятиями сжали обитателей завоеванной  Сибири.  Люди  умирали  ежедневно.
Умер в числе прочих и князь Семен Болховской, главный воевода,  присланный
царем Иоаном.
     Горе  и  уныние  стали  несменными  гостями  сибирской   столицы.   С
распухшими, желтыми, измученными лицами  бродили  и  казаки,  и  стрельцы.
Тусклыми, безжизненными  глазами  глядели  они  на  белую  снежную  степь,
расстилавшуюся однообразной полосою вокруг Сибири. Приди сейчас под ворота
их города Кучум - и больные, измученные, слабые  они  вряд  ли  смогли  бы
отразить его нападение.
     Но сам Бог, очевидно хранил дружину.  Кучум,  напуганный  морозами  и
пургами, а может быть и пришедшим новым стрелецким отрядом из Москвы,  был
далек покамест от мысли брать Искер силой.
     Иные планы задумал лукавый сибирский хан. Он  решил,  что  пока  живы
Ермак и Кольцо, не вернуть ему Искера. И вот все мысли, все мечты  старика
направлялись к одной цели, к одному решению - погубить того и  другого.  И
тогда, - так рассуждал Кучум, - лишенное вождей, энергии и сил, казаки  не
сумеют отстоять Искера, и он будет снова его.


     Протянулась, прошла мучительная, суровая зима с ее голодом, цингою  и
холодами. С первым весенним  теплом  окрепли,  ожили  люди.  Не  много  их
осталось. Большая часть дружины и прибывших стрельцов полегла в степи  под
снежными сугробами, закиданная мерзлой, студеной землей...  Теперь,  когда
выплыло весеннее солнышко, пригревая степь,  на  их  зазеленевших  могилах
зацвели белые ландыши  и  фиалки...  Ожила  природа,  вскрылись  скованные
зимними путами воды Иртыша, и новая  весна  мирно  и  ласково  усмехнулась
ободряющей улыбкой.
     Апрель наступил радостный, благовонный.
     В просторной, заново отделанной избе, в уютной,  теплой  горнице,  на
чисто вымытой лавке сидела молодая княгиня Серебряная-Оболенская со  своей
неизменной Агашей.
     Обе женщины тихо разговаривали между собою. На их бледных, но все  же
юных и пригожих лицах виднелось  утомление.  Пережитая  страшная  зима,  в
продолжение  которой  они,  не  покладая  рук,  ухаживали  за  больными  и
умирающими, дала себя знать и им. Пережитые мучительные дни  отозвались  и
на их здоровье. Но с тихим  пробуждением  весны  новая  радость  наполнила
сердца обеих женщин.
     - Авось,  полегчает  теперь...  И  хлебушка  родится,  да  и  болесть
минует... - говорила голубоглазая, как девочка, юная  и  красивая  молодая
княгиня.
     - Поди, наши-то сокрушаются по нас в Сольвычегодске...  -  подхватила
своим, никогда не унывающим, голосом веселая Агаша, - небось,  попа  звали
не единожды, молебствия служили по нас...
     -  Ах,  Агашенька...  Повидать  бы   их   хошь   на   миг   единый...
Дядю-крестного  да  Максима-брата...  Кажись,  птицей  к  им  взвилась  да
полетела... - мечтательно произнесла Татьяна Григорьевна и разом смолкла.
     Вошел  князь  Алексей  бледный,  встревоженный,  каким  его   нередко
видывала в эту тяжелую зиму Таня.
     - Штой ты, Алеша?.. - так и встрепенулась, бросаясь к нему навстречу,
молодая княгиня.
     - А то, што от атамана я к тебе, Танюшка... О вас с Агафьей Петровной
гуторили мы... Говорит Ермак Тимофеич, што больно  вы  много  тут  страхов
натерпелись с нами за зиму эту - и болести, и мор...  А  еще  хуже,  бает,
может статься... Вон, говорят мирные татары, што снова  быдто  укрепляется
Кучум... Напасть по весне ладит... Так вам  бы  ладнее  всего  пристало  в
Сольвычегодск отплыть по половодью и мирных времен дожидаться  там...  Так
атаман говорит... - тихо и нерешительно заключил свою речь Алеша.
     Таня, вся трепещущая, как раненая птица, отскочила от мужа.
     - И ты... и ты говоришь мне это!.. - волнуясь и пылая румянцем  почти
прокричала она. - Да нешто не ведаешь ты, что на радость и горе связала  я
свою судьбинушку с твоей судьбой?!.. Не махонькая, чаю. Видела куда  и  на
што иду... Нет, Алешенька, непригодные речи ты и  твой  атаман  ведете,  -
твердо и смело продолжала она, - ни я, ни Агаша от вас  никуда  не  уедем.
Хошь гони нас силой, с места не сдвинемся... Ишь, выдумали што!.. Уехать в
Сольвычегодск, одних вас оставить! Как раз!..  Нет,  сокол  мой,  голубчик
сизокрылый! Жили вместе и помирать вместе, стало быть, нам... -  заключила
бодро и весело молодая княгиня.
     Князь, растроганный и взволнованный, обнял жену.
     - Так и сказать атаману? - шепнул он ну ухо ей.
     - Так и скажи, - не дрогнув подтвердила она.
     - Ну, Мещеря, и женок же Господь нам  послал  на  радость!  -  весело
обратился к появившемуся на пороге Мещеряку князь Алексей.
     В эту ночь счастливым, мирным сном уснули в  своих  нехитрых  жилищах
две счастливые молодые пары. В эту  ночь  и  новый  город  спал  крепко  и
спокойно под охраной частых сторожей, нарушавших  своим  окриком  молчание
степи.
     Из одной избы, вся темнеющая во мраке белой ночи, мелькнула небольшая
фигура. Неслышной тенью скользнула она к воротам, отодвинула тяжелый засов
и, крадучись, как кошка, под тенью насыпи исчезла в ближайшем лесу.
     Воротники не заметили ее. Белая ночь навеяла на них  пышные  весенние
грезы, и волшебница-тишина околдовала мысль.
     Алызга (это была она) быстро миновала опушку и, углубившись немного в
чащу леса, издала громкий, пронзительный свист.
     Ей ответили таким же свистом из глубины тайги, и  вскоре  две  фигуры
татар предстали перед ней.
     - Спит мурза Карача? - отрывисто и громко спросила их Алызга.
     - Нет... Всю ночь молился с сыновьями... Ждали тебя...
     - Когда посулила  прийти,  пришла  бы  значит,  -  отрывисто  бросала
Алызга, отворачивая от  смотревших  на  нее  с  явным  ужасом  татар  свое
обезображенное лицо.
     - Веди же меня к нему, - почти  повелительными  нотами  прозвучал  ее
резкий гортанный голос.
     - Ступай за мною, - произнес один из татар и пошел вперед.
     В наскоро сбитом чуме сидел с двумя своими  сыновьями  князь  Карача.
Этот Карача еще недавно, для вида, чтобы обмануть русских, изменил Кучуму,
будучи втайне ближайшим его другом и слугой, и завел сношения с Ермаком.
     - Время пришло, могучий мурза... - начала прямо с места Алызга,  едва
успев отвесить почтительный поклон  ближайшему  вельможе  самого  хана.  -
Завтра, на заре, явись с сыновьям в Искер, проси там помощи  у  атамана...
Жалуйся и ругай хана, что обижает он тебя, что казнить хочет за измену,  а
людей в лесу засади. А как пойдет он с отрядом своим... Ну, уже  твое  это
дело, господин, сам знаешь...
     И диким, непримиримым огнем сверкнули маленькие глазки Алызги.
     - Крепко ж насолили тебе кяфыры, женщина, коли решилась  ты  себя  из
мести обезобразить, красоту свою погубить... -  покачивая  бритой  головою
произнес Карача.
     - Я бийкем...  остяцкая  княжна...  -  гордо  выпрямляясь  произнесла
Алызга, - моего мужа и  брата  убили  кяфыры...  Моего  старого  отца  под
Назымом погубили они же... Меня продержали шесть лет в долгом  плену...  Я
ненавижу и проклинаю их... И да свершится мщение  Сорнэ-Турома  над  ними,
вымоленное мною... Слышишь, господин, жду тебя на заре... в Искере...
     И сказав это Алызга вышла из чума.
     Снова темная  тень  мелькала  на  фоне  белой  северной  ночи,  снова
неслышно проскользнула в ворота Искера и снова засунула за  собою  крепкий
железный затвор.
     А когда на заре  загремел  запор  этот  и  гостеприимно  распахнулись
ворота городка-острога, три всадника-татарина въехали в Искер, к Ермаку.
     Впереди, на гнедом киргизском скакуне, поджаром и  тонконогом,  сидел
сам мурза Карача. Его сыновья в почтительном отдалении следовали за ним.
     Ермака предупредили о приезде незванных гостей. Он  вышел  на  рундук
избы.
     - Здрав буди, князь Сибирский! - сказал через переводчика почтительно
соскочивший со своего коня при его появлении Карача.
     Примеру отца последовали оба сына.
     - Здравствуй и ты, князь, - ласково приветствовал атаман всадника,  -
ступай в горницу, гостем будешь. И сыновей с собой веди. От хлеба  и  соли
отказываться николи не пристало.
     И повел гостей в свою горницу Ермак.
     Долго тянулась через толмача-татарина их  беседа.  Дичиной,  кумысом,
медом угощали татар до отвала. А когда вышли из Ермаковой избы гости снова
на крыльцо, непонятными, торжествующими и радостными  огоньками  горели  и
искрились их узкие раскосые глазки.
     Не один Ермак вышел проводить  татарских  гостей,  явившихся  к  нему
смиренно просить помощи от Кучума. Весь  Искер  провожал.  Быстрее  молнии
разнеслась по Искеру весть о том, что посылает Ермак есаула  Кольцо  с  40
казаками на помощь Караче и его сыновьям изловить Кучума.
     Тут же, на площади, быстро построились казаки и красивой,  правильной
шеренгой, под предводительством  Кольца,  двинулись  из  Искера  вслед  за
Карачею.
     - Большой тарту [гостинец], кунак [герой], великий принесу я тебе,  -
еще раз, кланяясь Ермаку, сказал через перев