акаленного пламени жарче,
                Приск же любим холодней, чем ледяная вода.
           Но безопасно сольются. А если бы оба пылали,
                Дом разве смог бы один выдержать пламени два?


        "234. О ДРЕВНИХ МОНЕТАХ,"
                     СОХРАНЕННЫХ У ИЕРОНИМА БУСЛИДИАДА

           Так же как некогда Рим был в долгу у своих полководцев.
                Все они, Буслидиад, ныне в долгу у тебя.
           Рим полководцы хранили, а ты у себя сохраняешь
                Доблестных римлян, когда Рима давно уже нет.
           Ибо монеты, издревле хранящие цезарей лики
                Или великих мужей, славу стяжавших тогда,
           Ты, кропотливо ища, от начальных веков собираешь,
                Лишь в достоянье таком видя богатство свое.
           Пусть триумфальные арки сокрыты под прахом тяжелым,
                Лики стяжавших триумф, их имена - у тебя.
           И пирамиды, как память о многих своих властелинах,
                Право же, Буслидиад, меньше шкатулки твоей.


        "235. К НЕМУ ЖЕ"

           Буслидиад мой, ужели ты кроткую эту Камену
                В своем все держишь ящичке?
           Что ты достойную света во тьму удаляешь? Что ей ты,
                Что смертным всем, завидуешь?
           Слава Музы твоей обязана целому миру.
                Что славу гонишь от нее?
           Сладостен плод от нее и всему он миру обязан.
                Один что всем противишься?
           Иль от собранья мужей содержать тебе должно подальше
                Когорту чистых девушек?
           Этого надо бояться, признаюсь, лишь девам, что могут
                Свою утратить девственность.
           Дай, не боясь, нам твою, ведь и стыд у нее несгибаем,
                Не груб иль не отесан он.
           Как твоя дева самой не уступит богине Диане,
                Стыдом прекрасна сладостным,
           Так твоя дева самой не уступит богине Минерве
                Умом, красой и прелестью.


        "236. БУСЛИДИАДУ О ВЕЛИКОЛЕПНЫХ ЧЕРТОГАХ В МЕХЕЛЬНЕ"

           Лишь довелось увидать полоненными взорами этот
                Дивно украшенный дом, Буслидиад, у тебя, -
           Я пораженный застыл; помогли песнопенья какие,
                Рок умолив, воскресить древних тебе мастеров?
           Думаю, светлое зданье искусными действами только
                Лишь не Дедала рука соорудила сама.
           Изображения здесь Апеллес написал, вероятно;
                Видя резьбу, поспешишь Мирону труд приписать.
           На изваяния глядя, припомнишь искусство Лисиппа,
                Видя же статуи, мнишь - это Праксителя труд.
           Труд отмечают двустишья, но эти двустишья, бесспорно,
                Если не создал Марон, то пожелал бы создать.
           Здесь подражает орган, модулируя, звукам различным,
                Древним единственно лишь или, скажу, никаким.
           Значит, весь дом - либо слава минувших веков, либо этим
                Новым твореньем века древние превзойдены.
           Пусть этот новый не скоро и поздно состарится дом твой,
                Пусть господина он зрит, но никогда - стариком.


        "237. О ФИЛОМЕНЕ И АГНЕ, СОЕДИНЕННЫХ ПЛОХИМ ОБЕТОМ"

           Вот и в наш век чудеса возвращаются снова Венеры
                Те, что и прежний-то век, думаю я, не знавал.
           Юношей цвет - Филомен и цветок среди девушек - Агна
                Соединяются, - к ним Пафия благоволит.
           Он непомерно, однако, гордится себе похвалою,
                В спеси и та от похвал качествам милым ее.
           Значит, супружество это, что просят нередко в обетах,
                Не от Венеры, - себе все приписали они.
           Неблагодарных богиня лишает их облика, слиться
                Им не дает, наделив разной породою их.
           Скоро кукушкою стал Филомен, что средь лета кукует,
                Алчной волчицы теперь Агна обличье несет.


        "238. СРЕДСТВА ДЛЯ ИЗГНАНИЯ ЗЛОВОННОГО ДЫХАНИЯ."
                     ВОЗНИКШЕГО ОТ НЕКОТОРЫХ ВИДОВ ПИЩИ

           Чтоб не пришлось выдыхать тебе мерзостный запах порея,
                Ты за пореем вослед лука возьми и поешь.
           Далее, если захочешь ты луковый запах исторгнуть,
                Съешь чеснока, и легко цели достигнешь своей.
           Если же тягостный дух у тебя остается чесночный, -
                Или ничто, или кал только и снимет его.


        "239. ЧИТАТЕЛЮ О НОВОМ ЗАВЕТЕ,"
                     ПЕРЕВЕДЕННОМ ЭРАЗМОМ РОТТЕРДАМСКИМ

           Труд сей святой и бессмертный, Эразма ученого подвиг,
                Ныне выходит. О сколь пользы народам несет!
           Новый вначале Завет толкователем древним испорчен,
                После различной рукой пищущих он поврежден.
           Иеронимом когда-то ошибки исправлены были,
                Но, что написано им, сгинуло в лености лет.
           Заново он истолкован теперь с удаленьем ошибок,
                Новый Завет от Христа новою блещет красой.
           Он не пристрастно, однако, судил о словах, отмечая,
                Что в них священно, a что лишь преходящее в них.
           Значит, коль кто-либо их лишь коснется, на крыльях промчавшись,
                То и величье труда он не сумеет постичь.
           Если же следом за ним он проследует мерной стопою,
                То заключит, что труда больше, полезнее нет.


        "240. ПОЧТЕННЕЙШЕМУ И ПРОЧ. ТОМАСУ,"
                     КАРДИНАЛУ И АРХИЕПИСКОПУ ЙОРКСКОМУ
                 НА КНИГУ НОВОГО ЗАВЕТА, ДАННУЮ ЕМУ ЭРАЗМОМ

           Ты, кто единый отец и ученых мужей покровитель,
                К чьим приникает устам с жадностью хор Пиерид,
           Ты, кому столько почета народ, уделяя, приносит,
                Сколько достоинств твоих сам заключает почет.
           Книга эта к тебе издалека пришла, от Эразма.
                Книгу, молю я, прими с чувством, с каким он дарил.
           Не сомневаюсь, ты примешь - ведь автор труду одобренье
                Сам по заслугам воздаст так же, как автору труд.
           Был неизменно твоим почитателем автор, творенье
                Было - Завет от Христа - делом доселе твоим.
           Этим Заветом тебе подается благая возможность,
                С ним и пред Момом самим ты в состоянье судить.
           На удивленье народу так жалоб запутанность рушишь,
                Чтоб побежденный не мог жалобу вновь принести.
           Это дарует тебе не людское искусство, но божье
                Установленье - одна мера суждений твоих.
           Значит, сей труд, о достойнейший пастырь, с лицом благосклонным
                Ты восприми и всегда к автору милостив будь.


        "241. ДОСТОЙНЕЙШЕМУ И ПРОЧ. АРХИЕПИСКОПУ КЕНТЕРБЕРИЙСКОМУ"

           Пастырь благой, все, что ты своему доставляешь Эразму
                Столько и множество раз щедрой своею рукой, -
           Все подтверждает: досуг, что дарован тобою, не празден,
                И среди первых о том труд этот нам говорит.
           Кто бы ни выпустил в свет бесконечные томы, пусть даже
                И не без пользы, но труд новый их всех превзошел.
           Польза для каждого в нем, но заслугу вы делите оба:
                Труд он закончил, а ты, пастырь, дал средства ему.
           Но от сердца всего он тебе свою часть уступает, -
                Все, что ни делает он, ставит в заслугу тебе.
           Просит теперь он, отец-благодетель, за труд свой награду:
                Чтобы ты этим для всех мил был, а он - для тебя.


        "242. ЭПИТАФИЯ НА МОГИЛЕ ИОАННЫ, НЕКОГДА ЖЕНЫ МОРА,"
                 ПРЕДНАЗНАЧАЮЩЕГО ЭТУ ЖЕ МОГИЛУ И ДЛЯ СЕБЯ
                       И ДЛЯ СВОЕЙ ВТОРОЙ ЖЕНЫ АЛИЦИИ

           Здесь Иоанна лежит, дорогая женушка Мора;
                Место Алиции здесь я назначаю и мне.
           Первая то мне дала, быв супругою в юные годы,
                Что называюсь отцом сына и трех дочерей.
           Детям вторая чужим (что случается с мачехой редко)
                Матерью стала родной больше, чем детям своим.
           С первою прожил я так, как с другою ныне живу я,
                И не могу я сказать, кто мне дороже из них.
           О если б вместе нам жить, если б жить нам втроем неразлучно,
                Если бы вера и рок это позволить могли!
           Но заклинаю: пусть свяжет нас эта могила и небо!
                Знаю, нам смерть принесет то, чего жизнь не дала.


        "243. РАДУЮЩЕМУСЯ, ЧТО ОН ИЗБЕЖАЛ БУРИ"

           Польза какая, что ты ускользнул от свирепого моря?
                Радость, чтоб тщетной ее мне не назвать, коротка.
           Брезжит такой же покой для больных лихорадкой, но грозно
                Снова приходит она через положенный срок.
           Сколько скорбей угрожает тебе на суше желанной,
                Сколько набросилось их средь бушевания волн!
           Смерть предваряя, разят иль оружие нас, иль недуги, -
                Горе любое из них смерти самой тяжелей.
           Тщетно! Избегнувший смерти средь волн разъяренного моря,
                Ты, и доспехи надев, козней не минешь ее.


        "244. НА НЕКОЕГО ТОЛСТОГО МОНАХА,"
                    У КОТОРОГО НА УСТАХ БЫЛО ПОСТОЯННО,
                        ЧТО ЗНАНИЕ ДЕЛАЕТ НАПЫЩЕННЫМ

           Павел-свидетель, твердишь ты, что знание всех раздувает,
                И избегаешь его. Чем же ты, отче, раздут?
           В чреве толщенном с трудом ты таскаешь желудок раздутый,
                И раздувает тебе глупость пустейшая ум.


        "245. НА ХЕЛОНА"

           Имя лентяя осла почему тебе так ненавистно?
                Именем этим - Хелон - звался философ-мудрец.
           Но не сочти, будто сам ты не разнишься с ним совершенно:
                Тот золотым был, а ты, право, свинца тяжелей.
           Ум у того человечий остался и в шкуре ослиной,
                В теле людском у тебя ум пребывает осла.


        "246. О КОШКЕ И МЫШИ"

           Из мышеловки пока извлеченную мышь предлагаю
                Кошке, она не спешит алчно добычу пожрать.
           Пленницу в трепете держит она на земле посредине,
                С ней забавляться игрой рада на диво при всех.
           Машет хвостом и глазами, что в трепет бросают, взирает,
                Голову мыши, шаля, мечет туда и сюда.
           Ошеломленную, лапой бодрит и, готовую к бегству,
                Снова хватает, - дает и преграждает ей путь.
           Лапой подбросив, затем ее пастью хватает, уходит,
                Ложно надежду дает на ненадежный побег.
           Но караулит и снова бегущую жадно хватает,
                И возвращает туда, где начинался побег.
           Хищная, снова отходит и с разумом истинно дивным
                Все над бедняжкой творит опыты эти свои.
           Делает это не раз и, беспечная, дальше отходит, -
                Мышь неожиданно щель видит и прячется в ней.
           Кошка, опять подступив, понапрасно нору осаждает,
                Скрывшись в убежище, мышь там не страшится врага.
           Коль не убила ловушка, защитой тогда и спасеньем
                Сделалась кошка, что смерть часто являет собой.


                       247. НЕКТО ИЗЪЯВЛЯЕТ РАДОСТЬ,
                     ЧТО ВНОВЬ ВСТРЕТИЛ НЕВРЕДИМОЙ ТУ,
                   КОТОРУЮ НЕКОГДА ЛЮБИЛ ЕЩЕ СОВСЕМ ЮНЫМ

           Ты и сегодня жива, с юных лет самого мне дороже,
                Снова пред взором моим, Елизавета, стоишь.
           Что за злодейка-судьба столько лет нас с тобой разлучала!
                Юным увидел тебя, вижу почти стариком.
           Лет мне четырежды было четыре, из них не хватало
                Двух или около двух лет той порою тебе,
           Взор твой похитил когда мое сердце любовью невинной,
                Взор, убежавший куда ныне с лица твоего?
           Некогда мне представал мой возлюбленный облик, но ныне
             10 Нет в этом лике того, чем отличался былой!
           Время, которое вечно завидует прелести нежной,
                Взяло тебя у тебя, взять у меня - не могло.
           Прелесть былая, столь часто мои привлекавшая взоры,
                Обликом ныне твоим душу пленяет мою.
           Слабый обычно огонь возрастает, коль есть дуновенье,
                Будучи скрыт до того пеплом остывшим своим.
           Как бы ты ни была с той былою несхожа, тобою
                Пламень старый зажжен воспоминаньем живым.
           Вот уж тот день настает, что когда-то резвящейся девой
             20 Мне средь девичьих тебя дал хороводов узреть,
           С белою шеей тогда золотистые кудри сливались,
                Щеки равнялись снегам, розанам - губы твои,
           Два твоих светоча ясных все взоры мои полонили
                И через взгляды мои в сердце проникли мое,
           Сам я недвижен застыл, словно молнией ошеломленный,
                И перед взором твоим долго еще трепетал.
           Смех вызывала в ту пору у сверстников наших простая,
                Неискушенная столь, скрытая плохо любовь.
           Так меня лик твой увлек, - иль действительно самый прекрасный,
             30 Иль показался он мне лучшим, чем истинно был,
           Или причиной явился пушок моей юности ранней,
                И возмужалость тогда новый мне жар принесла,
           Или же некие звезды, единые нашим рожденьям,
                Силой своей вдохновить наши сумели сердца.
           Ведь и сестра твоя также открыла, болтливая, тайну,
                Предала, что у тебя сердце согрела любовь.
           Дан и созвездьям самим с той поры охранитель мощнее, -
                Дверь им преградой дана, если сойтись захотят.
           Так, разлученных и шедших различными судеб путями,
             40 После бесчисленных зим день этот сводит теперь,
           День, что счастливее редко в мои выпадает годины,
                 Выдался благостным днем встречи счастливца с тобой.
           Ты, кто безвинно когда-то все чувства мои захватила,
                 Ныне, опять без вины, так же все мне дорога.
           Чистой была та любовь. И теперь, чтоб была не порочней,
                 Если не скромность сама - сам этот сделает день.
           Добрых, однако, богов, после четверти века во здравье
                 Мне возвративших тебя, давших тебе и меня,
           Я умоляю, чтоб вновь по прошествии четверти века
              50 Я, невредимый, тебя вновь невредимой нашел.


        "248. ТОМАС МОР МАРГАРИТЕ, ЕЛИЗАВЕТЕ, ЦЕЦИЛИИ"
                        И ИОАННУ, СЛАДЧАЙШИМ ЧАДАМ,
                       ЖЕЛАЕТ НЕИЗМЕННО ЗДРАВСТВОВАТЬ

           Пусть же посланье одно посетит четырех моих деток,
                И невредимыми пусть отчий хранит их привет.
           Мы же свершаем наш путь, и пока мы под ливнями мокнем,
                Чаще в трясине пока вязнет измученный конь, -
           Я сочиняю для вас эту песню свою и надеюсь
                (Пусть не отделана) вам будет приятна она.
           Собраны в ней подтвержденья отцовского чувства - насколько
                Пуще очей своих он любит поистине вас.
           Ведь ни зыбучая почва, ни воздуха ярые вихри,
             10 Конь исхудалый, что путь держит глубокой водой,
           С вами не в силах его разлучить; где б он ни был, - докажет:
                Не о себе, но о вас думает более он.
           Ибо пока, наклонясь, конь ему угрожает паденьем,
                Он, не тревожась о том, все сочиняет стихи.
           Песни, что трудно у многих выходят из сердца пустого,
                Отчая дарит любовь, чувств полнотой рождена.
           Что же дивиться тому, если вас обнимаю от сердца
                Полного я: кроме вас нет у меня никого.
           Вместе провидец-природа родителя слила с потомством
             20 И Геркулеса узлом души связала у них.
           Вот почему у меня и характера мягкого нежность,
                Часто привыкшая вас греть на отцовской груди.
           Вот почему пирогами привык вас кормить я и щедро
                Яблоки спелые вам с грушами вместе давать.
           Вот почему я привык одевать вас в одежды из шелка,
                И никогда я не мог вашего плача снести.
           Часто я вам раздавал поцелуи и редко побои,
                Но и при этом бичом хвост мне павлиний служил.
           Впрочем, и этакий бич применял я и робко, и мягко,
             30 Чтобы синяк не пятнал нежных седалищ у вас.
           Ах, не тот ведь отец называться достоин жестоким.
                Кто не рыдает, когда чадо рыдает его.
           Что бы свершили другие - не знаю, но вам-то известно,
                Сколь справедлив у меня, мягок поистине нрав.
           Ведь неизменно и крепко любил я свое порожденье,
                И (как и должно отцу) я снисходителен был.
           Ныне же эта любовь до такой разрослася громады,
                Что представляется мне, прежде я вас не любил.
           Нравы серьезные ваши в столь юные годы причиной,
             40 Также и ваши сердца, добрым искусством полны,
           И красноречие ваше в приятно отточенной речи, -
                Каждое слово у вас взвешено с точностью в ней.
           Все это сердце мое наполняет столь дивным волненьем,
                Ныне с моими детьми крепко связуя меня,
           Что к порожденным любовь - лишь единая страсти причина, -
                Свойство многих отцов, пусть не коснется меня.
           Так, о дражайшее племя потомков моих, продолжайте
                Дружество ваше крепить с любящим вашим отцом.
           В доблестях этих такая откроется цель вам, что, право,
             50 Вот уже кажется мне: прежде я вас не любил.
           Это свершите (ведь можете вы) тех доблестей силой
                Так, чтоб казалося мне: вас я не просто люблю.


        "249. ПОЭТ ОПРАВДЫВАЕТСЯ В ТОМ,"
           ЧТО, ПОКА ОН БЕСЕДОВАЛ С НЕКИМ ПРЕВОСХОДНЫМ КЛИРИКОМ,
                   ОН НЕ ЗАМЕТИЛ ОДНОЙ БЛАГОРОДНОЙ ДАМЫ,
                 ВОШЕДШЕЙ В ПОКОИ И ДОВОЛЬНО ДОЛГО СТОЯВШЕЙ
                             ПЕРЕД БЕСЕДУЮЩИМИ

           Как-то твоя доброта, удостоив меня посещеньем,
                В хижину эту мою, пастырь великий, вошла.
           Ты между тем начинаешь со мною беседовать мило,
                Так, что пред ликом твоим был я - вниманье само.
           Тут, - но, ах, поздно об этом вчера лишь мне слуги сказали,
                А от событья того минуло множество дней, -
           Дама вступает, и должно одежд величавость отметить,
                Выше одежд - Красота, скромность - превыше красы.
           В самый вступает покой, предо мною немалое время,
             10 Остановившись, стоит, локтя касаясь локтем.
           Смотрит она на монеты, отборные, древней чеканки,
                Светлая, рада она светлым обличиям их.
           Благоволит и десерт со стола утонченный отведать,
                И от сладчайшего рта слаще еще аромат.
           Наши, однако, глаза не взирают на это светило,
                Больше я был неуклюж, чем неуклюжесть сама.
           Я извиняю теперь, что мне слуги о том не сказали:
                Кто бы хозяина мог счесть остолопом таким.
           Вы, о глаза, что привыкли смотреть далеко, принимая
             20 Блеск, коль от девы какой он, излучаясь, сиял!
           Или состарился я? Или в теле все чувства застыли?
                Или с утра у меня гений несчастливым был?
           Иль, чтоб не мог ничего, лишь тебя ощущать я, беседой
                Отнял своею меня ты у меня самого?
           Диких зверей покорил Орфей искусством и лирой, -
                Сам я покорен твоим медоточивым словам.
           Но эта прелесть твоя мне бедою большой угрожает, -
                Как бы она не сочла: ею тогда пренебрег.
           Чтобы стоявшей так близко, чужой и под взгляда