воем.
   Закончив работу, мы отнесли конечный продукт в гостиную.  Дыхание  Бретта
уже не  было  затрудненным;  он  оказался-таки  крепким  мужчиной.  Мира  на
цыпочках подошла к  дивану  и  поставила  у  изголовья  будильник.  Дверь  в
лабораторию мы оставили приоткрытой, чтобы наблюдать за дальнейшим развитием
событий.
   Лучи восходящего солнца осветили шедевр наших совместных усилий.
   Будильник  взорвался  внезапным  звоном.  Бретт  заворочался,   застонал,
повертел  головой,  пошарил  рукой  у  изголовья,  пытаясь  заставить   часы
замолчать, но только сшиб их на пол. Звон продолжался. Тогда Бретт  застонал
и разлепил веки. Сначала его взор обратился к окну. Он явно старался понять,
что же с ним произошло. Я почти слышал, как скрипит его  мозг,  трудясь  над
неразрешимой задачей. Будильник наконец замолчал. Бретт приподнял  голову  и
стал осматриваться. Потолок, стены...
   В самом центре комнаты стоял полицейский инспектор Хорас  Бретт  в  сером
костюме. Бляха его сверкала на солнце. Он  плотоядно  улыбался.  В  руке  он
держал пистолет, направив дуло на лежащего на диване человека. Десять долгих
секунд они смотрели друг  на  друга:  человек,  страдающий  от  похмелья,  и
чучело, изготовленное из его собственной кожи, целящееся  из  пистолета  ему
между глаз. А потом Бретт вскочил.
   Со сверхсветовой скоростью он промчался мимо точной своей копии, пролетел
сквозь дверь (я говорю "сквозь", так как он, похоже, не стал  задерживаться,
чтобы открыть ее) и с воплями помчался по лестнице. Я бы ни за что не догнал
его, если бы он не забыл, что ему  нужно  преодолеть  не  четыре  лестничных
марша, а только три, и не врезался в стену. Я поймал его и отвел в квартиру,
и любопытные соседи не успели высунуться.
   Когда мы с Бреттом вошли. Мира корчилась от хохота на полу. Впрочем,  она
тут же поднялась и поцеловала точную копию Бретта, которая,  разумеется,  не
опустила пистолета, и  обратилась  к  ней  с  нежными  словами,  которые  ей
следовало бы приберечь для меня.
   Как  могли,  мы  обласкали  беднягу  Бретта  и  успокоили  его;  он  даже
протрезвел.  Сначала  он  был   мрачен,   потом   принялся   рассыпаться   в
благодарностях. Надо отдать ему должное, он вел себя как спортсмен.  Мы  все
ему объяснили. Брать с него подписку о неразглашении  было  бы  излишне.  Мы
по-доброму обошлись с ним. Если бы я не вернул его, он явился бы на работу в
нижнем белье.

***

   Итак,  наша  болезнь  оказалась  благом,  а  не  бедствием.  Наш   бизнес
разворачивается удивительно быстро. Разумеется, действуем мы под  пристойным
прикрытием.  В   частности,   в   бутике   Миры   есть   потайная   комната,
предназначенная для богатых  клиенток.  Мира  сначала  накладывает  на  лицо
клиентки разнообразные кремы, дабы избежать лишних  волнений,  потом  делает
укол. Кожа сходит с лица за несколько минут и летит в ведро; несколько позже
Мира переправит ее мне, где ею займутся мои  помощники.  Состоятельная  дама
уходит  помолодевшей,  посвежевшей,  с  идеально  гладкой  кожей,   и   ждет
дальнейших известий. Я пару раз встречаюсь  с  ней  (для  пущей  важности  я
называю эти встречи сеансами), навожу тень на  плетень  и,  спустя  какое-то
время, присылаю  ей  маску,  отличающуюся  совершенным  сходством  и  полным
соответствием истинным пропорциям лица. Бедная модница  никогда  не  узнает,
какой кошмарной обработке подвергся ее организм.  Дело  наше  поставлено  на
широкую ногу. Деньги мы гребем лопатой.
   Конечно, в нашем деле, как и во всяком другом, есть свои издержки. Трижды
в неделю к нам приходит некий полицейский  инспектор.  Ему  нравится  хорошо
выглядеть, и в течение тридцати  секунд  ему  оказывается  желаемая  услуга.
Кстати, его изображение все еще украшает нашу гостиную,  только  теперь  оно
грозит нам игрушечным пистолетом. Мне жаль его, честное слово.