далее. Следовательно, это она
обеспечивает схождение двух пробегаемых ею серий, но при условии, что сама же
вынуждает серии все время расходиться. Ее свойство -- всегда быть смещенной в
отношении самой себя. Если термины каждой серии смещены -- по отношению друг к
другу, -- то как раз потому, что они несут в себе абсолютное место. Но
___________
5 См. текст Лакана, существенный для сериального метода, но не перепечатанный в
Ecrits: "Le Mythe individuel du nevrose", C.D.U., Paris, 1953.
64
СЕРИАЦИЯ
такое абсолютное место всегда определяется отстоянием термина [серии] от того
самого элемента, который всегда смещен -- в двух сериях -- по отношению к самому
себе. Нужно сказать, что эта парадоксальная инстанция никогда не бывает там, где
мы ее ищем. И наоборот, мы никогда не находим ее там, где она есть. Как говорит
Лакан, ей не достает своего места6. Кроме того, ей не достает еще и
самотождественности, самоподобия, саморавновесия и самопроисхождения. Поэтому мы
не будем говорить о двух сериях, оживляемых этой инстанцией, что одна из них
является исходной, а другая производной, хотя, конечно, они могут быть и
исходной, и производной в отношении друг друга. К тому же они могут быть
последовательны. Но зато эти серии строго одновременны в отношении той
инстанции, благодаря которой они коммуницируют. Они одновременны, хотя и не
равны, поскольку у такой инстанции две стороны, одна из которых всегда
уклоняется от другой. Следовательно, эта инстанция должна присутствовать в
качестве избытка в одной серии, которую она задает как означающую, и в качестве
недостатка -- в другой, которую она задает как означаемую. Такова она --
расщепленная по природе, незавершенная по отношению к самой себе. Ее избыток
всегда отсылает к ее собственному недостатку, и наоборот. Но и эти определения
тоже относительны. Ибо, то, что в одном случае представляет собой избыток, --
это ни что иное, как чрезвычайно подвижное пустое место. А то, чего недостает в
другом случае,-- это стремительный объект, эдакий пассажир без места, -- всегда
сверхштатный и всегда перемещающийся.
Поистине, нет ничего более странного, чем эта двуликая вещь с двумя неравными и
неровными "половинами". Мы словно участвуем в какой-то игре, состоящей в
комбинировании пустой клетки и непрерывно перемещаемой фишки. Или, скорее, это
похоже на лавку Овцы, где Алиса обнаруживает взаимодополнительность "пустой
полки" и "яркой вещицы, которая всегда оказывается на полку выше", -- иначе
говоря, ту самую взаимодопол-
____________
6 Ecrits, p.25. Описанный нами здесь парадокс по праву может быть назван
парадоксом Лакана. Влияние Кэррола часто проявляется в работах Лакана.
65
ЛОГИКА СМЫСЛА
нительность места без пассажира и пассажира без места. "И вот что странно (самым
странным является наиболее незавершенное и наиболее разъединенное), стоило Алисе
подойти к какой-нибудь полке и посмотреть на нее повнимательнее, как она тут же
пустела, хотя соседние полки прямо ломились от всякого товара". "Как текучи
здесь вещи",-- жалобно скажет Алиса, с минуту погонявшись за "какой-то яркой
вещицей. То ли это была кукла, то ли -- рабочая шкатулка, но в руки она никак не
давалась. Стоило Алисе потянуться к ней, как она перелетала на полку выше...
"Полезу за ней до самой верхней полки. Не улетит же она сквозь потолок!"" Но не
тут-то было: "вещица преспокойно вылетела себе сквозь потолок! Можно было
подумать, что она всю жизнь только этим и занималась".



Седьмая серия: эзотерические слова
Льюис Кэррол разработал и основал сериальный метод в литературе. Мы находим у
него несколько приемов развития серий. Прежде всего мы обнаруживаем две серии
событий с едва заметными внутренними различиями, которые регулируются странным
объектом. Так, в Сильвии и Бруно авария с молодым велосипедистом перемещается из
одной серии в другую (глава 23). Конечно, эти серии последовательны по отношению
к друг другу, но одновременны по отношению к странному объекту -- в данном
случае по отношению к часам с восемью стрелками и пружиной, вращающейся в
обратную сторону, которые никогда не следуют за временем. Наоборот, время
следует за ними. Часы заставляют события возвращаться двумя путями: либо
посредством умопомешательства, обращающего вспять их последовательный порядок,
либо посредством легких вариаций согласно стоическому предопределению. Молодой
велосипедист, налетевший на ящик в первой серии, остается невредим. Но когда
стрелки часов возвращаются в начальное положение, он снова лежит раненый в
фургончике, везущем его в больницу. Будто часы знают, как исподтишка подстроить
аварию, то есть временное осуществление события, а не само Событие как таковое
-- то есть не результат, не рану как вечную истину... То же самое происходит и
во второй части Сильвии и Бруно (глава 2). Здесь мы находим эпизод, который,
хотя и с небольшими отличиями, воспроизводит сцену из первой части (смена
местоположения старичка, задаваемая "кошельком". Последний и выступает в роли
странного объекта, не совпадающего с самим собой, поскольку
67
ЛОГИКА СМЫСЛА
героиня вынуждена бежать с фантастической скоростью, чтобы вернуть кошелек
старичку).
Во-вторых, в произведениях Кэррола мы находим две серии событий, где крупные и
при этом все нарастающие внутренние различия регулируются предложениями или же,
по крайней мере, звуками и звукоподражаниями. Таков закон зеркала. Вот как
описывает его Кэррол:
"...то, что могло быть видимо из старой комнаты, было совсем неинтересным.., но
все остальное было настолько иным, насколько возможно". Серии сна-реальности в
Сильвии и Бруно построены по этому закону расхождения -- удвоения персонажей
одной серии в другой и их переудвоения в каждой серии. В предисловии ко второй
части Кэррол дает подробную таблицу состояний -- как человеческих, так и
сказочных, -- обеспечивающих соответствие пар серий в каждом фрагменте книги.
Переход от одной серии к другой, коммуникация между сериями "обеспечиваются, как
правило, либо посредством предложения, начинающегося в одной серии и
заканчивающегося в другой, либо благодаря звукоподражанию, то есть звуку,
присутствующему в обеих сериях. (Не понятно, почему у лучших комментаторов
Кэррола -- прежде всего французских -- так много оговорок и пустяковой критики в
адрес Сильвии и Бруно -- шедевра, в котором по сравнению с Алисой и Зазеркальем
появляется целый ряд совершенно новых техник).
В-третьих, мы находим две серии предложений (или, точнее, одну серию предложений
и одну серию "поглощений", или: одну серию чистых выражений и одну серию
обозначений). Эти серии характеризуются большой несоразмерностью и регулируются
эзотерическими словами. Но прежде всего надо усвоить, что эзотерические слова
Кэррола относятся к совершенно разным типам. Первый тип образован
взаимодействием слоговых элементов одного или нескольких предложений, следующих
друг за другом. Например в Сильвии и Бруно (глава 1) слово "вашство"
["y'reince"] заменяет словосочетание Ваше королевское Высочество ["Your royal
Highness"]. Цель такого сокращения в выделении глобального смысла всего
предложения с тем, чтобы именовать последнее одним-единственным слогом --
"Непроизносимым Мо-
68
ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ СЛОВА
нослогом", как говорит Кэррол. Мы уже встречали подобные приемы у Рабле и
Свифта: например, слоговое удлинение за счет согласных или просто изъятие
[гласного] звука, когда сохраняются только согласные (как если бы последние были
пригодны именно для того, чтобы выражать смысл, а гласные служили бы лишь
элементами обозначения)1. Во всяком случае, эзотерические слова первого типа
создают связность, некий синтез последовательности, налагаемый на отдельные
серии.
Однако эзотерические слова, характерные для самого Кэррола, относятся к
совершенно иному типу. Они относятся к синтезам сосуществования и нацелены на
то, чтобы обеспечить конъюнкцию двух серий разнородных предложений или измерений
предложения. (В общем-то, это одно и то же, так как всегда можно составить
предложения одной серии так, что они будут воплощать одно измерение). Мы видели,
что лучшим примером такого случая является слово Снарк: оно циркулирует в двух
сериях оральности: поглощении и семиологичности, или в двух измерениях:
денотативном и выразительном. Сильвия и Бруно дает и другие примеры: Флисс, плод
без вкуса, он же Аззигумский Пудинг. Такое множество имен легко объяснить: ни
одно из них не является циркулирующим словом как таковым; скорее, это имена,
только обозначающие данное слово ("как слово называется"). У циркулирующего
слова как такового иная природа: в принципе, это пустое место, пустая полка,
пустое слово. Сам Кэррол иногда советовал застенчивым людям оставлять в письмах
некоторые слова пустыми. Следовательно, подобное слово "называется" именами,
указывающими на исчезновение и смещение: Снарк невидим, Флисс -- почти
звукоподражание для чего-то исчезающего. Или иначе, такое слово наделяется
совершенно неопределимыми именами: aliquid, это, то, вещица, уловка или "этот,
... как его бишь" (например, это в Мышиной истории или вещица в лавке Овцы).
Наконец, такое слово вообще не имеет имени; точнее, его называет рефрен песни,
проходящий через все ее куплеты и вынуждающий
__________
1 По поводу этих приемов см. классификацию Эмиля Пона в Quevres Свифта (Paris,
Pleiade, 1965 -- рр.9-12).
69
ЛОГИКА СМЫСЛА
их коммуницировать. Или, как в песне Садовника, слово именуется заключительной
фразой каждого куплета, которая и осуществляет коммуникацию между двумя типами
предпосылок.
В-четвертых, мы находим крайне разветвленные серии, регулируемые
словами-бумажниками и, если необходимо, задаваемые с помощью эзотерических слов
предыдущего типа. Фактически, такие слова-бумажники сами выступают как
эзотерические слова особого типа. Прежде всего они определяются тем, что
сокращают не-. сколько слов и сворачивают в себе несколько смыслов ("злопасный"
= злой + опасный). Проблема, однако, заключается в том, чтобы знать, когда
слова-бумажники необходимы. Ведь слово-бумажник всегда можно подобрать, а при
желании за таковое можно принять почти любое эзотерическое слово. На деле же,
употребление слова-бумажника оправдано только тогда, когда оно выполняет
специфическую функцию эзотерического слова, которое оно, как считается,
обозначает. Так, например, эзотерическое слово с простой функцией сокращения
[слов] внутри единичной серии (вашство) словом-бумажником не является. Другим
примером может служить знаменитый Бармаглот, где множество слов, описывающих
фантастическую зоологию, вовсе не обязательно принимать за слова-бумажники:
например, toves [шарьки] (хорьки-ящерицы-штопоры), mimsy [мюмзики]
(хрупкие-маленькие), raths [зелюки] (зеленые свиньи)" и глагол outgribe
[пырялись] (прыгать-нырять-вертеться2. И последний пример: следует отметить, что
эзоте-
____________________________________________
* В русском переводе, которому мы следуем, это слово-бумажник звучит как
"зеленые индюки", но ради дальнейшей связности текста мы переводим его как
"зеленые свиньи", хотя это несколько расходится с версией Бармаглота,
предложенной Орловской и Димуровой. -- Примечание переводчика.
2 И Анри Парисо, и Жак Бруни предложили отличный (французский) перевод
Jubberwocky. Перевод Парисо приводится в его книге Льюис Кэррол. Перевод Бруни
вместе с комментариями слов из стихотворения можно найти в Cahiers du Sud, 1948,
nё 287. Оба автора приводят также версии этого стихотворения на разных языках.
Мы используем термины, которые иногда заимствуются у Парисо, иногда у Бруни.
Перевод первого куплета, сделанный Антонином Арто, будет рассмотрен позже,
поскольку этот выдающийся текст затрагивает проблемы, отношения к Кэрролу не
имеющие.
70
ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ СЛОВА
рическое слово, выступающее посредником двух разнородных серий, тоже не
обязательно является словом-бумажником. Только что мы видели, что с функцией
дуального опосредования вполне справляются и такие слова, как Флисс, вещица,
это...
Тем не менее слова-бумажники могут появиться и в этих случаях. Снарк [Snark] --
это слово-бумажник, обозначающее фантастическое составное животное: shark +
snake, акула + змея. Но это все-таки вторичное, вспомогательное слово-бумажник,
поскольку его содержание как таковое не совпадает с его функциями в качестве
эзотерического слова.. По содержанию оно указывает на составное животное, по
функции же -- коннотирует две разнородные серии, только одна из которых касается
животного, пусть даже составного, а другая -- бестелесного смысла.
Следовательно, это слово выполняет свою функцию отнюдь не в качестве
"бумажника". С другой стороны, Jabber-wacky [Бармаглот] -- конечно же,
фантастическое животное, но, одновременно, и слово-бумажник, содержание которого
на этот раз совпадает с его функцией. Кэррол уверяет, что это слово сформировано
из wooer или wocor, что означает "потомок" или "плод", и jabber, что выражает
"возбужденный или долгий спор"**. Таким образом, именно в качестве
слова-бумажника "Бармаглот" коннотирует две серии, аналогичные сериям "Снарка":
серию съедобных и поддающихся обозначению объектов животного или растительного
происхождения -- и серию, в которой идет размножение слов и которая касается
выражаемых смыслов. Конечно, бывают случаи, когда такие две серии могут
коннотироваться иначе, и тогда нет ни повода, ни нужды прибегать к
словам-бумажникам. Следовательно, определение слова-бумажника как сокращения
нескольких слов и объединения нескольких смыслов является лишь номинальным.
__________
** "...Удалось установить, что англосаксонское слово "wocer" или "wocor"
означает "потомок" или "плод". Принимая обычное значение слова "jabber"
("возбужденный или долгий спор"), получим в результате "плод долгого и
возбужденного спора"". (Цит. по. Л.Кэррол, Алиса в Стране Чудес. Алиса в
Зазеркалье, -- М., Наука, 1991 -- С.127). -- Примечачие переводчика.
71
ЛОГИКА СМЫСЛА
Комментируя первое четверостишие "Бармаглота", Шалтай-Болтай приводит в качестве
примеров слова-бумажники: slity ("хливкие" = хлипкие-ловкие), mimsy ("мюм-зики"
= хрупкие-маленькие)... Здесь наши трудности возрастают. Ясно, что в каждом
таком случае имеется несколько сокращаемых слов и смыслов. Но эти элементы легко
организуются в одну серию с тем, чтобы составить глобальный смысл. Поэтому
остается не понятным, как отделить слово-бумажник от простого сокращения или от
синтеза соединяющей [коннективной] последовательности. Конечно, можно ввести и
вторую серию. Как пояснял сам Кэррол, возможности интерпретации бесконечны.
Например, можно свести "Бармаглота" к схеме песни Садовника, где есть две серии
-- серия поддающихся обозначению объектов (съедобных животных) и серия объектов,
несущих смысл (символических или функциональных существ типа "банковский
служащий", "марка", "дилижанс" и даже "действие железной дороги", как в Снарке).
Значит, с одной стороны, можно интерпретировать конец первого куплета как
означающее одной части, в стиле Шалтая-Болтая: зеленые свиньи (ruths [зелюки]),
далеко от дома (тоте = from home [мо-ва]), прыгать-нырять-вертеться (outgrabe
[пыряться]) Но можно интерпретировать и как означающее другой части: пошлины по
льготному тарифу (rath = rate + rather [зелюки]) вдали от пункта назначения были
слишком высоки (outgrabe [пырялись]). Но тогда не ясно, какая же интерпретация
предпочтительнее и чем слова-бумажники отличаются от конъюнктивных синтезов
сосуществования или от любых эзотерических слов, обеспечивающих координацию двух
или более разнородных серий.
Решение этой проблемы Кэррол дал в предисловии к Охоте на Снарка. "Полагая, что
Пистоль произносит хорошо известные слова -- "Кто король? Говори, голодранец,
или умри!", -- Справедливый Шеллоу, конечно, почувствовал, что это должен быть
либо Вильям, либо Ричард, но он не мог решить кто. К тому же он не мог сказать
сначала одно имя, потом другое. Нельзя ли как-то объединить их? Это лучше, чем
умереть. И он с трудом выдохнул: "Рильям!"" Таким образом, по-видимо-
72
ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ СЛОВА
му, слово-бумажник основано на строгом дизъюнктивном синтезе. Минуя особые
случаи, мы открываем общий закон слова-бумажника, согласно которому мы всякий
раз извлекаем из такого слова скрытую дизъюнкцию. Так, для слова "злопасный"
(злой + опасный), "если вы склонны хоть чуть-чуть к "злой", то вы скажете
"злой-опасный", если же хоть на волосок вы склоняетесь к "опасный", вы скажете
"опасный-злой". Но если вы обладаете редчайшим даром -- совершенно
сбалансированным разумом, -- то вы скажете "злопасный"". Итак, необходимая
дизъюнкция -- не между злым и опасным, ибо каждый их них может быть тем и другим
сразу. Скорее, дизъюнкция присутствует между злой-и-опасный, с одной стороны, и
опасный-и-злой, с другой. В этом смысле, функция слова-бумажника всегда состоит
в ветвлении той серии, в которую оно вставлено. Вот почему оно никогда не
существует в одиночестве. Оно намекает на другие слова-бумажники, предшествующие
ему или следующие за ним и указывающие, что любая серия в принципе раздвоена и
способна к дальнейшему раздвоению. Как хорошо сказал М.Ботюр: "Каждое из этих
слов может действовать как переключатель. Мы можем двигаться от одного слова к
другому множеством путей. А отсюда -- идея книги, повествующей не просто одну
историю, а целый океан историй"3. Итак, теперь мы можем ответить на поставленный
в начале вопрос: лишь тогда, когда эзотерическое слово задействовано не только
ради коннотирования или координирования двух разнородных серий, а ради введения
в них дизъюнкции, тогда слово-бумажник необходимо и оправданно. Именно в этом
случае эзотерическое слово само "именуется", обозначается словом-бумажником. И
вообще, эзотерическое слово сразу отсылает к пустому месту и к пассажиру без
места. Итак, в произведениях Кэррола нужно различать три типа эзотерических
слов: сокращающие слова, которые обеспечивают синтез последовательности в одной
серии и соотнесены со слоговыми элементами предложения или последовательности
предложений, что-
_____________
3 Michel Butor, Introduction aux fragments de "Finnegans Wake", Paris,
Gallimard, 1962, p. 12.
73
ЛОГИКА СМЫСЛА
бы выделить их составной смысл ("коннекция"); циркулирующие слова, благодаря
которым осуществляется синтез сосуществования и координации между двумя
разнородными сериями, и которые непосредственно несут на себе относительный
смысл этих серий ("конъюнкция"); и дизъюнктивные слова или слова-бумажники,
благодаря которым происходит бесконечное разветвление сосуществующих серий, и
которые соотносятся одновременно со словами и со смыслом, со слоговыми и с
семиологическими элементами ("дизъюнкция"). Именно функция разветвления или
дизъюнктивный синтез дают подлинное определение слову-бумажнику.



Восьмая серия: структура
Леви-Стросс сформулировал парадокс, аналогичный парадоксу Лакана, придав ему
форму антиномии: даны две серии -- одна означающая, другая означаемая; первая
представляет избыток, вторая -- недостаток. Посредством таких избытка и
недостатка серии соотносятся и отсылают друг к другу, оставаясь в вечном
неравновесии и непрестанном несовпадении-смещении. Как говорит герой Космоса,
всегда слишком много означающих знаков. Изначальное означающее принадлежит
порядку языка. Каким бы образом язык ни был дан, элементы языка должны
обретаться все вместе, все сразу, так как' они не существуют независимо от их
возможных дифференциальных связей. Но означаемое вообще принадлежит к порядку
познаваемого, а познавание подчиняется закону поступательного движения, перехода
с уровня на уровень -- когда уровни надстраиваются друг над другом. И какого бы
уровня охвата целого ни достигало знание, оно остается лишь приближением к
реальной тотальности языка и речи. Означающие серии образуют предварительную
целостность [тотальность], тогда как означаемые серии составляют производные
целостности. "Все в универсуме означено до того, как мы научились познавать
означенное... Человек -- с тех пор, как появился в э