рует трагическую судьбу. Вот почему роль символа или
трагического божества принадлежит мадам Ракен - немой и парализованной матери
жертвы убийства, присутствующей на вс¤м протяжении разлада любящих. Эта драма,
это приключение инстинктов отражается только в логосе, представленном немотой
старой женщины и е¤ выразительной неподвижностью. В заботе, которой окружил е¤
Лорен, в театраль-
434 ПРИЛОЖЕНИЯ
ных заявлениях, которые делает Тереза, есть какая-то трагическая интенсивность,
едва ли с чем-либо сравнимая. Говоря еще точнее, это только трагическое
предвосхищение Человека-зверя. В Терезе Ракен Золя ещ¤ не использует эпический
метод, оживляющий предприятие Ругон-Маккаров.
В эпическом существенно наличие двойного регистра, в котором боги активно
разыгрывают - по-своему и на другом плане - приключения людей и их инстинктов.
Драма при этом отражается в эпосе - малая генеалогия отражается в великой
генеалогии, малая наследственность в большой наследственности, а малый маневр в
большом маневре. Отсюда вытекают все возможные следствия: языческий характер
эпического; противостояние между эпическим и трагической судьбой; открытое
пространство эпоса в противоположность закрытому пространству трагедии; и
особенно различие символа в эпическом и трагическом. В Человеке-звере уже не
только свидетель или судья, но скорее некий деятель, или поле действия (поезд),
играет роль символа по отношению к истории и предписывает большой ман¤вр.
Следовательно, он прослеживает открытое пространство до уровня нации и
цивилизации в противоположность закрытому пространству Терезы Ракен, над которым
господствует единственно лишь пристальный взгляд старухи. "Дн¤м и ночью, мимо
не¤ безостановочно едет столько мужчин и женщин, их мчат куда-то несущиеся на
всех парах поезда... Среди пассажиров были, конечно, не только французы,
попадались там и иностранцы... Но они проносились с быстротой молнии, она даже
не была толком уверена, действительно ли она их видела". Двойной регистр в
Человеке-звере состоит из шумных инстинктов и трещины - безмолвного Инстинкта
смерти. В результате, вс¤, что случается, происходит на двух уровнях: уровне
любви и смерти, уровне сомы и гермена, уровне двух наследственностей. Эта
история удваивается эпосом. Инстинкты и темпераменты более не занимают
существенного положения. Они роятся вокруг и внутри поезда, но сам поезд - это
эпическое представление Инстинкта смерти. Цивилизация оценивается с двух точек
зрения: с точки зрения инстинктов, которые она
435 ЛОГИКА СМЫСЛА
определяет, и с точки зрения трещины, которая определяет цивилизацию.
Для современного ему мира Золя открыл возможность реставрации эпического.
Непристойность как элемент его литературы - "отвратительной литературы" - это
история инстинкта, противостоящая заднему плану смерти. Трещина - это эпический
бог в истории инстинктов и условие, делающее эту историю возможной. Отвечая тем,
кто обвиняет Золя в преувеличении, можно сказать, что у писателя есть не логос,
а только эпос, который констатирует, что мы никогда не сможем сколько-нибудь
значительно продвинуться в описании распада, поскольку для этого необходимо
зайти столь же далеко, насколько вед¤т сама трещина. Может ли так случиться, что
Инстинкт смерти - продвигаясь, насколько это вообще возможно - возвратился бы
обратно к самому себе? Не может ли быть так, что трещина, которая лишь по
видимости и на короткое время заполняется большими аппетитами, выходит за
собственные пределы в направлении, которое сама и создала? Возможно ли -
поскольку она впитывает каждый инстинкт, - чтобы трещина могла также
предписывать инстинктам трансмутацию, обращая смерть против не¤ самой? Не
создала бы она тем самым инстинкты, способствующие развитию, а не алкогольные,
эротические или финансовые [инстинкты], то есть либо сохраняющие, либо
разрушающие? Часто отмечают, что в конечном счете Золя - оптимист, что среди
мрачных романов у него есть романы, окрашенные в розовые тона. Однако такая их
интерпретация, исходящая из какого-либо чередования, была бы ошибочной; на самом
деле оптимистическая литература Золя не является чем-то иным по отношению к его
"отвратительной" литературе. Именно в одной и той же динамике - в динамике
эпического - низменные инстинкты отражаются в ужасном Инстинкте смерти, но и
Инстинкт смерти тоже отражается внутри некоего открытого пространства, возможно
даже, что в ущерб самому себе. Социалистический же оптимизм Золя означает, что
пролетариат уже пролагает свой путь через трещину. Поезд, как эпический символ -
с инстинктами, которые он переносит, и Инстинктом смерти, который
436 ПРИЛОЖЕНИЯ
он представляет, - всегда чреват будущим. Финальные сентенции Человека-зверя -
это также гимн будущему: Пеке и Лантье сброшены с поезда, а глухой и слепой
паровоз вез¤т солдат, "уже одуревших от усталости, пьянства и крика", навстречу
смерти. Это как если бы трещина проходила через мысль и предавала е¤, чтобы быть
вместе с тем и возможностью мысли; другими словами, чтобы быть тем [местом],
откуда развивается и раскрывается мысль. Трещина - препятствие для мысли, но
также место обитания и сила мысли, е¤ поле и агент. Доктор Паскаль - последний
роман цикла - показывает эту эпическую точку возвращения смерти к самой себе,
точку трансмутации инстинктов и идеализации трещины в чистой стихии "научной" и
"прогрессист-ской" мысли, в которой сгорает генеалогическое древо
Ругон-Маккаров.



ДОПОЛНЕНИЕ


Theatrum philosophicum
M. Фуко
Я должен обсудить две исключительные по значимости и достоинству книги:
Различение и повторение и Логика смысла. Действительно, эти книги настолько
выделяются среди прочих, что их довольно трудно обсуждать. Этим же можно
объяснить, почему лишь немногие брались за такую задачу. Я полагаю, эти книги и
впредь будут увлекать нас за собой в загадочном резонансе с произведениями
Клоссовски - еще одним крупным и исключительным именем. Но возможно,
когда-нибудь нынешний век будет известен как век Дел¤за.
Я хотел бы поочередно исследовать вс¤ множество ходов, ведущих к сути столь
вызывающих текстов. Хотя Дел¤з бы сказал, что подобная метафора неверна: сути
нет, есть только проблемы - то есть распределение особых точек; центра нет,
всегда есть лишь децентра-ции, серии, регистрирующие колеблющийся переход от
присутствия к отсутствию, от избытка к недостатку. Круг должен быть отвергнут
как порочный принцип возвращения; мы должны отказаться от тенденции
организовывать все в сферу. Все вещи возвращаются к прямизне и ограниченности по
прямой и лабиринтоподобной линии. Итак, волокна и разветвления (изумительные
серии Лери хорошо бы подошли для делезианского анализа).
* * *
Какая философия не пыталась низвергнуть платонизм? Если философию определять в
конечном счете как любую попытку, вне зависимости от ее источника, низвержения
платонизма, то философия начинается с Аристо-
______________
Перевод выполнен по изданию: Critique, ° 282,1970 г.- С.885-908.
441 ЛОГИКА СМЫСЛА
теля; или даже еще с самого Платона, с заключения Софиста, где Сократа
невозможно отличить от хитрых имитаторов; или же она начинается с софистов,
поднявших много шума вокруг восхождения платонизма и высмеивавших его будущее
величие своей нескончаемой игрой в слова.
Все ли философии суть индивидуальные разновидности "анти-платонизма"? Каждая ли
из них начинается с объявления об этом фундаментальном отказе? Можно ли
сгруппировать их вокруг этого вожделенного и отвратительного центра? Скорее,
философская природа какого-либо дискурса заключается в его платоническом
дифференциале, элементе, отсутствующем в платонизме, но присутствующем в других
философиях. Лучше это сформулировать так: это тот элемент, в котором эффект
отсутствия вызван в платонической серии новой и расходящейся серией
(следовательно, его функция в платонической серии - это функция означающего,
которое вместе и избыточно, и отсутствует); а также это элемент, в котором
платоническая серия производит некую свободную, текучую и избыточную циркуляцию
в этом ином дискурсе. Значит, Платон - это избыточный и недостаточный отец.
Бесполезно определять какую-либо философию ее анти-платоническим характером (все
равно, что растение отличать по его репродуктивным органам); но отчасти одну
философию можно отличать [от другой] тем способом, каким определяется фантазм -
по эффекту недостатка, когда фантазм распределяется по двум составляющим его
сериям - "архаичной" и "реальной"; и тут вы можете мечтать о всеобщей истории
философии, о платонической фантазмотологии - но не об архитектуре систем.
В любом случае, "низвержение платонизма"1 Делезом состоит в том, что он
перемещается внутри платоновской серии с тем, чтобы вскрыть неожиданную грань:
деление. По словам аристотеликов, Платон не проводил тонких различий между
родами "охотник", "повар" и "политик"; не занимали его и специфические признаки
видов
________
1 Difference et repetition, pp. 165-168 et 82-85; Логтка смысла (см. настоящее
издание) - с. 328-338.
442 ДОПОЛНЕНИЕ
"рыбак" и "тот, кто охотится с помощью силков"; Платон хотел раскрыть
идентичность истинного охотника. Кто такой?, а не Что такое? Он искал
аутентичное, чистое золото. Вместо того, чтобы подразделять, отбирать и
разрабатывать плодородный пласт, он выбирал среди претендентов и игнорировал их
фиксированные кадастровые свойства; он испытывал их с помощью натянутого лука,
исключающего всех, кроме одного (безымянного одного, номада). Но как отличить
ложное (симулянтов, "так называемых") от подлинного (настоящего и чистого)?
Разумеется, не посредством открытия закона истинного и ложного (истина
противоположна не ошибке, а ложным явлениям), а посредством указания - поверх
этих внешних проявлений - на модель, модель столь чистую, что актуальная чистота
"чистого" лишь напоминает ее, приближается к ней и по ней измеряет себя; модель,
которая существует столь убедительно, что в ее присутствии фальшивое тщеславие
ложной копии немедленно сводится на-нет. При неожиданном появлении Улисса -
вечного мужа - ложные претенденты исчезают. Симулякры уходят [exeunt*].
Считается, что Платон противопоставил сущность явлению, горний мир - нашему
земному, солнце истины - теням пещеры (и наш долг теперь - вернуть сущность в
земной мир, восславить его и поместить солнце истины внутрь человека). Но Делез
располагает сингулярность Платона в утонченной сортирующей процедуре, которая
предшествует открытию сущности, потому что эта процедура обусловливает
необходимость мира сущностей своим отделением ложных симулякров от множества
явлений. Поэтому бесполезно пытаться пересматривать платонизм, восстанавливая в
правах явления, приписывая им прочность и значимость и сближая их с сущностными
формами через наделение концептуальным хребтом: не стоит поддерживать столь
робкие создания в прямом положении. И не стоит пытаться переоткрывать высший и
торжественный жест, установивший - одним махом - недоступную Идею. Скорее, нам
следует
______________
* Латинский термин, обозначающий ремарку в пьесе, например: "Некто уходит". -
Примечание переводчика.
443 ЛОГИКА СМЫСЛА
приветствовать коварное сборище симулянтов, которое шумно ломится в дверь. А то,
что войдет к нам - затопляя явление и разрушая его сцепленность с сущностью, -
будет событием; бестелесное рассеет плотность материи; вневременное упорство
разорвет круг, имитирующий вечность; непроницаемая сингулярность скинет с себя
свою загрязненность чистотой; актуальная наружность симулякра подкрепит фальшь
ложный явлений. Объявится Софист и потребует от Сократа доказательств того, что
тот не является незаконным узурпатором.
Пересмотреть платонизм - по Делезу - значит прокрасться внутрь последнего,
снизить планку, добраться до мельчайших жестов - дискретных, но моральных, -
которые служат для исключения симулякров; это также значит и слегка отклониться
от платонизма, поддержать с той или иной стороны короткий разговор, который
платонизмом исключается; это значит вызвать еще одну разъединенную и
расходящуюся серию; это значит сконструировать - посредством такого небольшого
скачка в сторону - развенчанный пара-платонизм. Преобразовать платонизм
(серьезная задача) - значит усилить его сочувствие к реальности, миру и времени.
Низвергнуть платонизм - значит начать с вершины (вертикальная дистанция иронии)
и охватить его происхождение. Извратить же платонизм - значит докопаться до его
наимельчайших деталей, снизойти (благодаря естественному тяготению юмора) вплоть
до корней его волос, до грязи под ногтями - до тех вещей, которые никогда не
освящались идеей; это значит открыть его изначальную децентрированность для
того, чтобы перецентрироваться вокруг Модели, Тождественного и Того же Самого;
это значит самим так децентрироваться относительно платонизма, чтобы вызвать
игру (как [происходит] в любом извращении) поверхностей на его границах. Ирония
возвышает и низвергает; юмор опускает и извращает.2 Извратить Платона - это
примкнуть к злой язвительности софистов, грубости киников, аргументации стоиков
и порхающим видностям* Эпикура. Пора читать Диогена Лаэртского.
______________
2 По поводу возвышения иронии и погружения юмора см. Difference et repetition,
p. 12, и ЛОГИКА СМЫСЛА - с. 182-190.
* "Существуют оттиски, подобовидные плотным телам, но гораздо более тонкие, чем
видимые предметы.... Эти ттиски называем мы "видностями"....Само возникновение
видностей совершается быстро, как мысль" (Эпикур, Письмо к Геродоту - в кн. Тит
Лукреций Кар, О природе вещей - М., Художественнная литература, 1983 -
С.295-296).
444 ДОПОЛНЕНИЕ
* * *
Нам следует особенно внимательно отнестись к поверхностным эффектам, которые так
радовали эпикурейцев:3 истечения, исходящие из глубины тел и поднимающиеся
подобно туманной дымке - внутренние фантомы, которые вновь быстро впитываются
глубиной других тел - обонянием, ртом, вожцелениями; чрезвычайно тонкие пленки,
отделяющиеся от поверхности объектов, а затем привносящие цвета и контуры в
глубину наших глаз (плавающая эпидерма, визуальные идолы); фантаз-мы, созданные
страхом и желанием (облачные боги, обожаемый лик возлюбленного, "слабая надежна,
доносимая ветром"). Именно это ширящееся царство неосязаемых объектов должно
интегрироваться в нашу мысль: мы должны артикулировать философию фантазма, не
сводимого к какому-то исходному факту, опосредованному восприятием или образом,
но возникающего между поверхностями, где он обретает смысл, и в перестановке,
которая вынуждает все внутреннее переходить вовне, а все внешнее - вовнутрь, в
темпоральной осцилляции, всегда заставляющей фантазм предшествовать себе и
следовать за собой - короче, в том, что Делез вряд ли позволил бы нам называть
его "бестелесной материальностью".
Бесполезно искать за фантазмом какой-то более субстанциальной истины - истины,
на которую он указывает, скорее, как некий смешанный знак (отсюда тщетность
"симптоматологизирования"); также бесполезно помещать его в устойчивые фигуры и
конструировать твердые ядра схождения, куда мы могли бы включить - на основе их
идентичных свойств - все положения фантазма, его плоть, мембраны и испарения
("феноменологиза-ция" невозможна). Нужно позволить фантазмам действовать на
границах тел; против тел,- потому что они вонзаются в тела и торчат из них, а
еще и потому, что они
_____________
3 ЛОГИКА СМЫСЛА - с.346-362.
445 ЛОГИКА СМЫСЛА
затрагивают тела, режут их, разбивают на секции, делят на области и умножают их
поверхности; и равным образом [фантазмы пребывают] вне тел, поскольку действуют
между последними согласно законам близости, скручивания и переменной дистанции -
законам, в которых они не сведущи. Фантазмы не расширяют организмы в область
воображаемого; они топологизируют материальность тела. Следовательно их надо
освободить от налагаемых нами на них ограничений, освободить от дилеммы истины и
лжи, дилеммы бытия и небытия (сущност-ное различие между симулякром и копией,
доведенное до своего логического конца); нужно позволить фантаз-мам вести свой
танец, разыгрывать свою пантомиму - как "сверх-существам".
Логику смысла можно рассматривать как наиболее чуждую книгу, какую только можно
себе представить, Феноменологии восприятия. В этой последней тело-организм
связывается с миром через сеть первичных сиг-нификаций, возникающих из
восприятия вещей, тогда как, согласно Делезу, фантазмы образуют непроницаемую и
бестелесную поверхность тел; и из такого процесса - одновременно топологического
и жестокого - прорисовывается нечто, что ложно выдает себя за некий
центрированный организм и что распределяет на своей периферии нарастающую
удаленность вещей. Однако и это более существенно. Логику смысла следует
рассматривать как самый смелый и самый дерзкий из метафизических трактатов - при
том основном условии, что вместо упразднения метафизики как отрицания бытия, мы
заставляем последнюю говорить о сверх-бытии. Физика: дискурс, имеющий дело с
идеальной структурой тел, смесей, реакций, внутренних и внешних механизмов;
метафизика: дискурс, имеющий дело с материальностью бестелесных вещей -
фантазмов, идолов и симулякров.
Конечно же, иллюзия - источник всех трудностей в метафизике, но не потому, что
метафизика по самой своей природе обречена на иллюзию, а потому, что в течение
очень долгого времени иллюзия преследовала ее, и потому, что из-за своего страха
перед симулякрами она была вынуждена вести охоту на иллюзорное. Метафизика не
иллюзорна - она отнюдь не только разновид-
446 ДОПОЛНЕНИЕ
ность этого специфического рода, - но иллюзия является метафизикой. Именно
продукт специфической метафизики обозначает разделение между симулякром, с одной
стороны, и изначальной и совершенной копией, - с другой. Существовала критика,
чьей задачей было выявлять метафизическую иллюзию и устанавливать ее
необходимость; однако, метафизика Делеза инициирует необходимую критику
деиллюзионизации фантазмов. На этой основе проясняется путь для продвижения
эпикурейской и материалистической серий, для поиска их сингулярного зигзага. И
этот путь, вопреки себе самому, вовсе не ведет к некой стыдливой метафизике; он
радостно ведет к метафизике - метафизике, свободной от своей изначальной
глубинности так же, как и от высшего бытия, но кроме того еще и способной
постигать фантазм в его игре поверхностей без помощи моделей, - метафизике, где
речь идет уже не о Едином Боге, а об отсутствии Бога и эпидермической игре
извращения. Мертвый Бог и содомия - таковы отправные пункты нового
метафизического эллипса. Там, где естественная теология содержала в себе
метафизическую иллюзию, и где эта иллюзия всегда была более или менее связана с
естественной теологией, метафизика фантазма вращается вокруг атеизма и
трансгрессии. Сад, Батай и те, кто пришли после, ладонь, повернутая в жесте
защиты и приглашения, Роберта.
Более того, такая серия освобожденных симулякров активируется, или имитирует
саму себя, на двух привилегированных сценах: на сцене психоанализа, который в
конечном счете следует понимать как метафизическую практику, поскольку он
занимается фантазмами; и на сцене театра, который множественен, полисценичен,
одновременен, разбит на отдельные действия, отсылающие друг к другу, и где мы
сталкиваемся - без намека на представление (копирование или имитацию) - с танцем
масок, плачем тел и жестикуляцией рук и пальцев. И повсюду в каждой из этих двух
новых и расходящихся серий (попытка "примирить" данные серии, свести их к
какой-либо перспективе, создать некую смехотворную "психодраму" - в высшей
степени наивна) Фрейд и Арто исключают друг друга и вызывают обоюдный ре-
447 ЛОГИКА СМЫСЛА
зонанс. Философия представления - философия изначального, первичного, сходства,
имитации, верности -- рассеивается; и стрела симулякра, выпущенная эпикурейцами,
летит в нашем направлении. Она рождает - возрождает - "фантазмофизику".

* * *
Другую сторону платонизма занимают стоики. Прослеживая то, как Делез рассуждает
об Эпикуре, Зеноне, Лукреции и Хри