которое было носителем этих страстей? Как некое  воплощение  "я",  ведь  это
были вы - вместе с вашим телом, с вашими переживаниями и o.a., но вы же  его
не помните. А вы есть. Значит, вы - другое "я"! В каждый данный момент  ваши
прошлые "я" казались вам, что они  самые  важные,  самые  последние,  а  они
сменились, даже не породив понятия смерти. Они все умерли, а термин "смерть"
даже не возник. И, может быть, ваше "я" - сейчас - есть также  воображаемый,
воплощенный на несколько часов, на  несколько  дней  или  месяцев  персонаж,
который тоже сменится другим, как и все предшествующие персонажи. Зачем  же,
говорит  Шр„дингер,  бояться  смерти?  Конечно  же,   мы   бессмертны.   Это
несомненно. Это я уже добавляю, вспомнив слова  Спинозы.  Но  только  в  том
смысле, который я пытался навеять взаимным проецированием одного  на  другое
этих разных возможных состояний нашего "я".
   И последнее, на что я хотел бы обратить сегодня внимание. Декарт  говорил
-  можешь   только   ты.   Суть   его   философии   можно   выразить   одной
сложноподчиненной фразой: мир, во-первых, всегда нов (в нем  как  бы  ничего
еще не случилось, а только случится вместе с тобой),  и,  во-вторых,  в  нем
всегда есть для тебя место, и оно тебя ожидает. Ничто в мире  не  определено
до конца, пока ты не занял пустующее место для доопределения какой-то  вещи:
восприятия, состояния объекта и o.a. И третье (не  забудем,  что  прошлое  -
враг мысли, борясь с прошлым, мы восстанавливаем себя):  если  в  этом  моем
состоянии все зависит только от меня, то, следовательно, без меня в мире  не
будет порядка, истины, красоты. Не будет чисел, не будет законов,  идеальных
сущностей, ничего этого не будет.
   И лемма к этой теореме звучит  так,  и  она  свяжет  нас  с  декартовским
великодушием: "Бог невинен, а мы свободны".  Ведь  великодушие  диктует  нам
видеть во всем, что вокруг нас, не  то,  что  сделали  другие,  не  то,  как
сложился порядок, в том числе  и  Божественный  (не  надо  думать,  что  Бог
вмешивается в наши дела, что он причина окружающего зла);  надо  смотреть  в
себя, прийти к себе. Так вот, повторяю, лемма  такая:  "Бог  невинен,  а  мы
свободны". То есть Бог не предшествует нам во времени. Такая странная фраза,
противоречащая, казалось бы, всей теологии, философии и чему угодно, которой
можно объять Декарта, ну объять так, как предмет, о котором еще дальше нужно
думать, а не в том смысле, что мы уже это поняли.
   Обычно, читая Декарта и то, что о нем написано, мы не можем удержаться от
искушения считать серьезными и важными прежде всего его достижения в области
аналитической геометрии, физики и o.a., а  пришлепками  к  этому,  бантиками
считаем его рассуждения о Боге,  душе,  бессмертии,  полагая,  что  все  это
причуды гения. Что это, мол, язык той эпохи, так говорили  раньше,  а  когда
бантики исчезли, то осталась  суть  дела:  открыл  аналитическую  геометрию,
открыл cogito ergo sum и o.a.  Разумеется,  это  не  так.  То,  что  кажется
причудой, это и есть Декарт; самое серьезное.  Пока  об  этом  серьезном  мы
говорили на уровне жизненных символов; решительность, нелюбовь к меланхолии,
поиск досуга, путешествия - все это как бы символы  его  жизни.  Воплощенные
символические состояния понимания. Ну, например, путешествия. Я говорил уже,
что Декарт много путешествовал, но он был странным путешественником: даже не
написал ни одной книги, ни одной страницы, которая могла бы  быть  заметками
путешественника  или  тем,  что  немцы   называли   Reisenbuch   -   дневник
путешествия. Декарт словом не обмолвился о том, что  он  видел,  что  с  ним
происходило. Это были явно символические путешествия, о которых можно что-то
узнать только через состояние его духа. Он своей жизнью  демонстрировал  то,
что в XX веке стало называться редукцией.  (Известно,  что  редукция  -  это
заключение в  скобки  натурального  или  объективного  мира,  вглядывание  в
феномен.)  И  вот  как  описывает  он,  в  частности,  свое  восприятие  или
впечатление о Голландии, цитирую по памяти:  "Как  хорошо  мне  среди  этого
народа, языка которого я не понимаю, и поэтому в его толпе и среди  домов  я
могу рассматривать людей, как элементы натюрморта. Их язык не более для меня
значим, чем пение птиц. Я  одинок  среди  этого  трудолюбивого,  как  пчелы,
народа".
   Разумеется,  мы  должны  читать  это   как   символ.   Допустим,   Декарт
рассматривает какой-то  голландский  город,  он  смотрит  на  него,  как  на
натюрморт,  не  зная  значений  изображенного   или   видимого,   он   -   в
редуцированном состоянии. Он видит, например, как лошадь тянет телегу, но не
знает, что лошадь (с точки зрения полезности) - это тягловая сила, колесо  -
фундаментальная часть телеги и o.a. То есть он смотрит на  все  это  как  бы
марсианским  взглядом.  Почему?  Потому  что,  согласно  его  философии,   в
соответствии с которой  он  жил,  можно  родиться,  пребыть,  только  порвав
вначале независимо от  тебя  сложившиеся  так  называемые  органические  или
природные связи. Декарт - реальный участник своей жизни; вместо  того  чтобы
жить в прекрасной Турени, не сравнимой ни с какой Голландией, - это мягкое и
нежное сердце Франции, красоты неописуемой, - казалось бы,  чего  еще  нужно
такому "неженке"?! Но нет, он там не живет. Потому что если бы жил, то  жил,
как в коконе, внутри давящего атмосферного столба предданной, не им (и не из
себя) изобретенной мыслительной культуры, а  среди  органических,  самих  по
себе ткущихся связей.  А  точнее  -  связностей,  "повязок".  И  он  как  бы
физически моделирует свое стремление разорвать  эти  "доренатовские"  связи,
моделирует организованным ландшафтом жизни - живет в Голландии, как в своего
рода натюрморте - внутрь пейзажа, с которым у него  нет  никаких  внутренних
связей и общей преемственной ткани, а  если  они  и  появляются,  то  только
такие, какие он творит и создает сам.
   Это пример чтения индивидуальных символов жизни, в отличие от структурных
или архетипических, посредством которых человек себя организует, инсценирует
вплоть до физики жизни, чтобы порождались одни состояния  и  не  порождались
другие.  Эти  символы  вычитываются  совершенно  иначе   и   независимо   от
естественных психологических и биографических смыслов. Так же как, например,
и в случае путешествий Декарта,  о  которых  не  рассказывается  и  лишь  по
видимости не выносится никаких впечатлений.
   Это все та  же  отвлеченная,  духовная  истина  о  "великом  безразличии,
которое в нас и в Боге", но выполняемая в виде естественной редукции на себе
-  срезания  всего  наросшего,  всех  идолов  крови,  почвы  и  страсти  для
достижения какого-то метафизического нулевого состояния.  Состояния  как  бы
некоего возможного (но  еще  никакого!)  иносущества,  которое  чуть  ли  не
марсианским - первым! - взглядом смотрит на наши шевеления и когитации.  Это
знакомая нам редукция к метафизической границе мира с ее  конечным  пунктом,
где  все  факты  и  состояния  равноправны   и   равнобезразличны,   все   -
равнослучайны, как и их смысловая иерархия и субординация. Так это  выглядит
для человека, который искал только покоя души и независимого досуга - досуга
мысли, т.е. беседы души с самой собой.
   И, наконец, последнее. Итак, редукция - срезание всего, что вошло в  тебя
помимо тебя, без твоего согласия и принципиального сомнения, а на правах  не
понятого пока и поэтому требующего расшифровки - личного удивления. То  есть
такое срезание как бы освящено еще одним, но уже  структурным  символом  (за
которым стоит универсальная структура  сознания)  -  символом  Бога.  Я  уже
говорил, что "божественные" рассуждения Декарта вовсе не причуда.  Пока  нам
ясно, что если все должно быть равным, то именно (и только!) в  ниоткуда  не
выводимом и ни на чем земном не основанном  (символом  сопряжения  с  чем  и
является  понятие  Бога)  -  в  универсальном.  Но  универсальном   не   как
отвлеченном,  общем  свойстве,  охватывающем  многих   или   всех,   а   как
"партикулярном естестве",  выражаясь  словами  Декарта,  или  "универсальной
конкретности"  (Кузанский).  Следовательно,  это   как   бы   некая   точка,
непосредственно - поверх и поперек линейно протянутого мира -  замкнутая  на
индивида, личная его повязка на Бога, испытываемого  и  переживаемого  через
что-то, что есть одновременно в самом человеке, в каком-то  его  "внутреннем
слове",  "внутреннем  образе",  "внутреннем  акте".  Декарт  ведь,   подобно
Гамлету, ищет свой акт. То  есть  этим  символом  выявляется  действительная
индивидуализация и позитивная, реальная сила человеческого  самоопределения,
включающая истинную бесконечность (а не просто безразличие в смысле  свободы
"от") и являющаяся, как выражается Декарт, добавлением  к  реальной  природе
каждого человека. То есть это отнюдь не "абстракция" и не "общее имя".
   Я упомянул шекспировского Гамлета, и, чтобы расширить ассоциативное поле,
укажу еще на одно странное совпадение. Но сначала  напомню,  что  служило  у
древних  греков  символом  перехода   человека   в   зрелую   жизнь,   когда
предпринимается редукция мира и происходит окончательное  становление  себя,
своей "самости". Греки называли этот возраст  "акмэ"  (вершина,  расцвет)  и
считали, что он приходится обычно на 30- 35 лет. Вспомним, что 33 года - это
возраст Христа, когда его распяли. Или  Данте,  который  именно  в  этом  же
возрасте, "жизни путь пройдя до половины, оказался в сумрачном лесу". Декарт
же, дождавшись вожделенного одиночества, в этом возрасте писал свои "Правила
для  руководства  ума"  (1628  год).  То  есть,  другими  словами,   правила
пользования собственным умом, без какого-либо внешнего авторитета, без того,
чтобы тебя водили на помочах, что и является признаком зрелости  человека  и
человечества, как говорил Кант, определяя Просвещение.
   Но вот совпадение, о котором я хотел сказать. В шекспировском  тексте  (в
переводе Пастернака) Гамлет, после встречи  с  духом  своего  отца,  который
просит на прощание, чтобы он не забыл о нем, произносит такие слова.
   ...Помнить о тебе?
   Да, бедный дух, пока есть память в шаре
   Разбитом этом. Помнить о тебе?
   Я с памятной доски сотру все знаки
   Чувствительности, все слова из книг,
   Все образы, всех былей отпечатки,
   Что с детства наблюденье занесло,
   И лишь твоим единственным веленьем
   Весь том, всю книгу мозга испишу
   Без низкой смеси. Да, как перед Богом!
   А вот цитата из Декарта, который в своем неоконченном диалоге "Разыскание
истины" (в нем идет речь о художнике  и  о  проблеме,  как  можно  исправить
картину, если в ней есть ошибки) воспроизводит в сущности эту же ситуацию.
   Персонаж, олицетворяющий в диалоге Декарта,  говорит  следующее.  Что  же
касается меня, то я считаю, чтобы "каждый человек (подобно вашему художнику,
для которого было бы гораздо лучше начать всю работу заново,  предварительно
проведя по картине губкой и стерев (у Гамлета - "сотру"! - М. М.) всю мазню,
чем терять время на ее исправление), - чтобы каждый человек, говорю  я,  как
только он достигнет предела, именуемого возрастом познания,  принял  твердое
решение  освободить   свое   воображение   от   всех   несовершенных   идей,
запечатленных в нем ранее, и серьезно взялся  за  формирование  новых  идей,
упорно употребляя на это все способности своего разума..."
   Итак,  первый  шаг  в  сторону  копило   (мыслю)   -   это   установление
существования когито, ибо все, что будет потом, будет "написано заново", под
знаком именно этой точки  отсчета.  Помните,  я  говорил:  прошлое  ("что  с
детства наблюденье занесло") - враг мысли. И Декарт  говорит  то  же  самое:
хоть раз в жизни надо решиться убрать все это, стереть и заново,  на  полную
катушку, начать думать самому, всерьез, но, повторяю, под знаком Бога.
   Под этим знаком переписывать жизнь и "книгу мозга", ибо так и только  так
она переписывается.
 
 
 
 
   Размышление второе
   Итак, мы имеем философа в маске, который без гнева и упрека ушел куда-то.
Это "куда-то" я сначала условно, а потом уже и по  существу  назову  зазором
или, несколько грубее - и,  может  быть,  выразительнее,  -  подвесом.  Один
сумасшедший француз, я имею в виду  Шарля  Фурье,  говорил:  ecart,  добавив
слово absolu. Ecart absolu  -  т.е.  "абсолютный  зазор".  (Слово  ecart  на
русский язык переводится как  "зазор",  хотя  французское  слово  имеет  еще
оттенок "отрыва" и, добавлю от себя,  "подвеса".  Частично  об  этом  я  уже
сказал, говоря  о  голландской  инсценировке  Декартом  равнозначности  всех
фактов, т.е. когда все факты одинаково для  нас  безразличны  или  одинаково
случайны.) Потом в глубинах философии Декарта это будет называться  "великим
безразличием Бога и человека". Он выражался так:  "То  великое  безразличие,
которое есть в нас и в Боге". Но это безразличие - только некая точка, после
которой начинается что-то другое. Эту точку я  назову  фиксированной  точкой
интенсивности. И чтобы была возможность следить за  ходом  моей  мысли,  для
начала скажу, что наша обычная психика - довольно нелепое создание природы и
чаще всего находится в хаотическом или вялом состоянии. Она мертва, если  не
существуют  какие-то  точки  (она  не  одна),  вокруг   которых   происходит
интенсификация нашей психической жизни. То есть  в  этих  точках  существует
одновременно и некая избыточность. Пока все  это  непонятно,  но  постепенно
прояснится. Сейчас мне нужны слова, посредством которых можно выразить  суть
дела. И слова важные.
   Значит,  интенсивность,  избыточность,  фиксированная  точка.   Допустим,
такой' фиксированной  точкой  является  смерть,  в  той  мере,  в  какой  мы
размышляем о ней. Если размышляем, она меняет наш режим жизни.  Это  и  есть
точка интенсивности. Таких точек немного. Бог - такая точка. И казалось  бы,
они излишни, бесполезны. В них нет никакой  утилитарной  пользы.  И  в  этом
смысле  они  избыточны.  Но  оказывается  все  же,  что  должны  быть  такие
избыточные точки. Бессмысленная в своей  избыточности  интенсивность  вокруг
них меняет смыслы нашей жизни. Смыслы нам доступны и  понятны,  а  сами  эти
точки недоступны и непонятны. Скажем, что бы мы ни думали о Боге и как бы ни
размышляли о смерти, они остаются для нас столь  же  непонятными,  как  и  в
начале размышления. Но что-то  случится  с  нами.  Или  -  такой  же  точкой
является точка "безразличия". Попасть в нее очень трудно. Часто, на  словах,
вглядываясь в Декарта, который проделал подобный  опыт,  мы  можем  об  этом
говорить, но поди сделай это сам, без Декарта.
   То есть я хочу сказать, что Декарт, который проделал опыт медитации, сам,
как человек, проживший необычную жизнь, является проблемой  философии.  Есть
несколько таких философов. Например, к ним относится Сократ. Этот счастливый
и нас осчастлививший философ ничего не написал, и, слава Богу, нам не  нужно
ломать голову над его текстами, но зато мы ломаем голову над  его  жизнью  и
смертью. Ибо факт его жизни, безусловно, является проблемой  философии.  Так
же, как и жизнь Декарта. В истории философии, вообще, есть  странные  циклы,
нечто вроде игры соответствий.
   Ну, скажем так, греческая философия началась ведь, в сущности, с Сократа,
и  почему-то  всегда,  когда  философия  начинается  снова,  она  начинается
Сократом. В нашем случае просто под  другим  именем  -  Декарт.  Помните,  я
говорил - и говорил не случайно - о совпадающих деталях. У Сократа - "демон"
- некое божество (или, как называл его  Сократ,  "внутренний  голос"),  и  у
Декарта тоже. У Сократа - пророческие видения, которыми он руководствуется в
своей жизни. И у Декарта - пророческие видения. Сократ  -  вояка,  и  Декарт
-вояка. Почему-то о  Сократе  мы  забываем,  что  он  воевал,  а  между  тем
известно, как он вел, например, себя в бою, особенно во  время  отступления.
Вид у него при этом был грозный,  и  отступал  он  так  медленно,  что,  как
описывают очевидцы, по одному его виду было ясно, что  подступиться  к  нему
нельзя, не стоит. Мы знаем об этом  через  греческих  стоиков.  А  вспомните
шпагу Декарта и его совет: прямо идите на опасность, потому что, убегая,  вы
уносите страх с собой.
   Так вот, в основе таких циклов лежит сократовский опыт.  Он  повторяется.
Во время прошлой беседы я уже называл одного философа XX века и сейчас опять
повторю  его  имя,  сказав  предварительно,  что  это  еще  одно  повторение
сократовского опыта, после которого начинается новая  философская  мысль.  Я
имею в виду  Витгенштейна,  который  ведь  тоже  умудрился,  будучи  20  лет
профессором Кембриджского университета, не опубликовать ни одной строчки,  а
вел лишь записи и беседы. К сожалению, наши издания Декарта плохи тем, что в
них совершенно пока не представлены его живые  беседы,  хотя  именно  в  них
раскрывается его философия. Они отсутствуют, потому что не переведены письма
Декарта. Поэтому и знаем мы его плохо. Ибо  беседами  его  являются  письма,
переписка. В его время, в отличие от нашего, эпистолярный жанр был еще жив и
цветущ, люди хотели и любили писать письма, и писали их прекрасно. Так  вот,
в его письмах перед нами предстает тайный и тем самым действительный Декарт,
говорящий с нами из некоего пространства, которое Шарль Фурье  позже  назвал
"абсолютным  отстранением";  из  пространства,   так   сказать,   "подвеса",
"зазора".
   Я сказал, что Декарт ушел в этот зазор без  гнева  и  упрека,  и  это  не
является психологической или биографической только  деталью,  но  имеет  еще
один весьма важный и интересный смысл. Ведь  то,  что  обнаруживает  себя  в
качестве необходимой связки или свойства глубинного устройства нашего  опыта
сознания  вообще,  его  онтологии  (в  данном   случае   такая   вещь,   как
"возрождение" или "обновление", и может  быть  инициирована  лишь  из  точки
абсолютного отстранения, которую  еще  Платон  описывал  как  "поворот"  или
"обратное плавание"), так вот, то, о чем мы  можем  рассуждать  теоретически
(что Декарт и делал, вводя свои космологические принципы в  картину  мира  и
сознания),  у  настоящего  философа  является  самой   плотью   его   жизни,
проделывается им на себе. Я имею в виду, что Декарт на себе, овладевая собой
в философской мысли, рвал (и порвал) одну из самых фактически страшных наших
зависимостей, из которых мы почти никогда не вырываемся,  так  и  волоча  за
собой куски разрушенного страданием сознания. Это -  внутренняя  зависимость
от  якобы  несправедливости  мира,  любовная  прикованность  к   какому-либо
предмету, лучшие и прекрасные стороны которого, нам кажется,  мы  видим,  но
который, тем не менее, почему-то оборачивается незаслуженным равнодушием.  А
как привязывают нас к себе объекты наших жалоб! И мы тянем эту цепь и готовы
вечно стучаться в окошечко никогда не прозревающего  сердца.  Хотя  надеемся
именно на прозрение и исправление. Вот-вот... Завтра! Как же так?! Не  может
быть! Это недоразумение! Как будто каким-то магическим  словом  (только  вот
почему-то не нашли его еще) все будет поставлено  на  свое  место,  морок  и
недоразумение  рассеются,  все  будет  по-прежнему  хорошо  и  можно   будет
продолжать любить.  Любимая  перестанет  изменять,  родина  перестанет  быть
мачехой и o.a. Не случайно Достоевский так и  определял  ад:  это  то,  чего
нельзя больше любить. Имея в виду, конечно, что  только  это  он  и  мог  бы
любить.
   Но Декарт - классическая душа. И он способен  выдержать  мысль,  полагая,
что нужно не гнаться за исправлением отдельных ошибок или пороков,  а  рвать
корень, менять систему координат. И он разорвал  сковывающую  человека  цепь
"несправедливости" и надежды на мнимое  исправление.  Пошел  трещинами  твой
дом? Строй другой,  оставь  прежний,  не  подштукатуривай  его,  не  надейся
улучшить, рви в себе  это!  Помните,  как  на  картине,  которую  бесконечно
подмалевывают? Так и здесь: н