ой  стороны,  они  и  не
результат наблюдения. То есть, иначе говоря, усиленные,  поскольку  то.  что
амплифицировано    в    нас,    амплифицировано    сопряжением    некоторого
сверхэмпирического или Божественного сознания, в котором невыдуманное и в то
же время ненаблюдаемое  соединено  с  воображением  (которое  тоже  является
чистым),  не   предполагающим   присутствия   какого-либо   чувствующего   и
осознающего гомункулуса.
   Таким образом, Декарт строит свою теорию познания, илиминируя какую бы то
ни было догадку о чувствовании кем-то чего-то.  Ощущение,  по  смыслу  этого
слова, - это чувствующее состояние. Поэтому мы и называем его  ощущением.  В
декартовской же теории познания ощущений нет вообще. То есть не то,  что  их
нет реально, а с их помощью нельзя ничего построить, так как то, что  Декарт
называет чувственностью, это не ощущение, а воображение. И поскольку  теория
этого не предполагает, то я бы назвал это "чистым  воображением",  или  тем,
что позднее у Канта и  в  последующей  философии  будет  называться  "чистым
сознанием".
   Что значит "чистое сознание"? Сознание чистое не в том  смысле,  что  оно
абстрагировано от неких "грязных" сознаний, а  в  том,  что  оно  не  должно
ассоциироваться с  чем-то  чувствующим.  Оно  чистое,  так  как  в  нем  нет
ощущений. Когда Кант говорит о чистой форме ощущения или  чувственности,  то
он имеет в виду чистую форму не как абстракцию от конкретных  форм.  Отнюдь.
Он просто запрещает проецировать в то, о чем мы думаем (а в данном случае мы
думаем о сознании). любые сравнения и метафоры и считать, что сознание  есть
некое чувствующее состояние во мне, в вас, в  других  людях  и  o.a.  Ибо  в
других людях я предполагаю, а в себе знаю.
   Значит, мы опять вернулись фактически  к  тому,  что  держится  собранным
субъектом. А держится именно то, что я называл рацио  или  пропорцией  между
тем, что наблюдается, и тем, что выдумывается. То есть это нечто, что  и  не
выдумывается рассудочно и в то  же  время  не  наблюдается,  не  может  быть
получено наблюдением.
   Пространство, в котором начинается усиление или  амплификация  того,  что
есть в нашей душе,  -  это  пространство  точек  интенсивности  (помните,  я
говорил об этом в самом начале,  а  теперь  вместо  этого  употребляю  слово
"усиление"). И здесь мы видим одну забавную вещь у Декарта. Частично я о ней
уже сказал, когда говорил, что основная декартовская проблема - это проблема
порождения акта мысли; не мысли, а именно порождения акта мысли.  Или  я  бы
сказал сейчас так, что сначала что-то накачивается в  какую-то  организацию,
чтобы потом на выходе можно было бы получать мысли и представления. Помните,
я  приводил  вам  образ,  который  остался  тогда,  видимо,   непонятым,   -
относительно "хитрой машины". Да и сам Декарт, ссылавшийся на этот образ,  я
думаю, тоже не смог бы его объяснить до конца. Ведь такой машины  раньше  не
было, никто ее не видел. Но какая-то причина должна же быть, почему ее  идея
появилась у кого-то в голове. Должна была быть причина  ее  подумать.  Здесь
действительно кроется проблема, которую мы  автоматически  обходим  словами:
изобретение, новая мысль  и  т.д.  А  философ  не  может  не  задаться  этим
вопросом, хотя бы потому, что он считает, что не существует самозарождения и
что ничего из ничто не появляется. Действует закон: сколько есть в  причине,
столько и в следствии. И если есть, например, некое совершенство сложной или
хитрой машины, то для того, чтобы это совершенство было  порождено  в  нашей
голове, оно должно быть совершенством чего-то вне нас (если  идеи  рождаются
наблюдением предметов). Другого выхода нет. Усиление - это какая-то  накачка
сил   в   некий   топос,   в   сверхэмпирическое,   нереальное,    постоянно
функционирующее  сознание  и  проработка  в  нем   наших   чувств,   которые
превращаются в воображение,  т.е.  в  "чистую"  чувственность.  Имеются  два
полюса и напряжение между ними - это и может быть причиной того, что в нашей
голове  появилась  хитрая  совершенная  машина.  То  есть  это  причина   ей
подуматься. Идея будет генерирована накаченным полем сил. А то, что это так,
я вам покажу  сейчас,  подойдя  к  обсуждаемой  проблеме  с  несколько  иной
стороны, с другого среза. Кстати, на  этом  срезе  билась  в  свое  время  и
античная мысль, а потом и мысль XX века (например, Рассела и  Витгенштейна).
Я уже не говорю  о  том,  что  самое  древнее  религиозное  умозрение  также
содержало в себе эту мысль.
   Должен сказать,  что  на  меня  всегда  производил  странное  впечатление
анализ, посредством которого Декарт вывел закон преломления света, известный
закон синуса. Он организован очень  странным  образом.  Во-первых,  Декартом
была принята сначала наглядная гипотеза некоего шарика, который ударяется  о
поверхность. Тело, которое ударяется о  другое  тело.  (Пока  отвлечемся  от
преломления и возьмем только отражение.) Но это  тело,  говорит  Декарт,  на
самом деле не тело, а поверхность. То есть если мы говорим об отражении,  то
должны,  по  определению,  то,  от  чего  отражается,   брать   только   как
поверхность, хотя и знаем, что это  тело.  Например,  что-то  отражается  от
доски, и если я употребляю термин "отражение",  начинаю  анализировать  этот
процесс, то для меня то, что отражает, является  поверхностью.  И  не  имеет
значения, что у доски есть другие параметры. Поверхность, или плоскость. А у
плоскости есть определение, согласно которому я могу нечто узнать о том, что
ударилось, если отражение  происходит  по  нормали.  Итак,  первое:  если  я
говорю, что рассматриваю тело только как плоскость,  то  это  означает,  что
падающее  тело  падает  по  нормали,  по  перпендикуляру.  Это  вытекает  из
определения плоскости (или поверхности), и я могу мыслить об этом лишь таким
образом. И второе: а как отразится шарик, ударившись о плоскость?  Он  может
отразиться,  меняя  направление,  только   по   нормали   же.   Потому   что
пространство, в котором  происходит  отражение,  однородно,  и  нет  никаких
оснований для различения между тем, что вправо от нормали, и тем, что  влево
от нее.
   Вспомним античный принцип  исономии.  Почему  больше  это,  чем  то?  Или
почему, например, как  считал  один  из  античных  философов-физиков,  Земля
находится в центре, - как теперь говорят, по закону  симметрии,  хотя  я  не
уверен, что здесь  можно  и  нужно  употреблять  этот  термин.  Но  неважно,
употребим его. Ведь при  допущении  однородности  пространства  нет  причин,
чтобы что-то было здесь или там, и поэтому это что-то будет в самой середине
и не будет двигаться ни вправо, ни влево, ни  вверх,  ни  вниз.  Нет  причин
занимать другое место. Значит, по нормали. То есть  что  держит  Декарт?  Он
допускает лишь те эффекты в шагах своей мысли, которые заданы  тем,  что  он
построил, сделал. Вот мы сделали так, так говорим, тогда и  давайте  держать
это, допускать в данном  случае  только  то,  что  вытекает  из  определения
плоскости. А из определения плоскости вытекает - и сейчас я обращаю внимание
на  особую  сторону  дела   -   недопущение   в   своем   мышлении   простой
последовательности  наблюдений,  которые  могут   эмерджировать   совершенно
стихийно.  Мало  ли  что  мы  видим  и  что   возникает   последовательность
наблюдений. Нет, давайте допускать только то, что возникает на моей  основе.
В свое время Демокрит называл  это  законнопорожденной  мыслью,  т.е.  такой
мыслью, которая порождает себя  на  своих  собственных  основаниях,  или,  я
выражусь теперь ближе к Декарту: когда мной организован источник  порождения
мысли и я придерживаюсь этого  источника  и  его  держу  своим  усилием,  не
отказываясь от определений плоскости и  нормали  и  принимая  только  те  из
наблюдаемых эффектов, которые порождаются, как говорили в античности,  идеей
или внутри идеи. Лишь  в  этом  случае  произведенная  мною  мысль  является
законно-рожденной мыслью. И, кстати, аналогичная же процедура проделывается,
когда происходит преломление.  Декарт  показывает,  что  изменение  скорости
происходит в преломленной среде в направлении нормали, или перпендикуляра, и
выводит в этой связи  на  основе,  казалось  бы,  легких  соображений  закон
синуса, закон соотношения углов отражений.
   Но я хочу обратить внимание на следующую вещь. Значит, мы  теперь  должны
несколько иначе определить - не понять, потому что мы уже поняли это и будем
понимать одинаково, а определить, - что такое интуиция.
   Интуиция, работающая здесь, есть осознание того, что как сделали,  так  и
должны держаться. Помните, я говорил вам: Бог так сделал и потом нечто стало
истиной. Не потому сделал, что была уже истина, т.е. по необходимости, а вот
- случилось, сделал - и появилась истина. И то же  самое  обнаруживается  на
уровне человеческого мышления. Почему это истина? Потому  что  так  сделали.
Интуиция есть сознание себя в том, о чем говорится;  ведь  ты  участвуешь  в
делании, поэтому это - сознание себя. Так сделали, и не  может  быть  иначе,
это и надо осознать. Сознание себя в содержании есть интуиция,  она  как  бы
держит все это. Интуиция соотношения соотношений. Поясню этот аспект.
   Интуитивно мы знаем простые естества, сложные же составляем  из  простых.
Наша возможность составить нечто из простых естеств и есть объяснение  того,
что из них составлено. И еще.  То,  что  мы  можем  составить  из  величины,
протяжения, фигуры и т.п., будет композицией,  предполагающей  дедукцию.  То
есть в каждом шаге, в каждой точке простого естества  -  везде  присутствует
интуиция, а вот их соединение во времени - есть дедукция. Но интуиция должна
держать и этот ход. Следовательно, есть еще интуиция  всего  движения,  т.е.
соотношений, возникающих в нем как минимум  между  двумя  моментами.  Я  уже
говорил, что движение в момент своего "есть" - прямое  (знаменитый  "момент,
когда"!), а вот для того, чтобы  анализировать  реальное  движение,  которое
совершается  по  кривым,  и  потом  показать,  что  оно  идет  по   какой-то
закономерной кривой, нужны по крайней мере два момента и соотношение в  них.
И эти соотношения тоже предмет интуиции.  Интуиции  соотношения  соотношений
или пропорции пропорций ("матезис универсалис"). Здесь мы все  время  должны
держать "естественный" свет разума, не наглядный свет здравого смысла  между
наглядностью сказуемого и не-нагляд-ностью несказуемого, что  и  есть  рацио
(пропорция). В каком смысле рацио держится на интуиции? В том смысле, что ты
должен тянуть за собой сделанное, то, как сделал. Это и  значит,  что  мысль
(дух) есть концентрация и координированное держание  вместе  условий  своего
собственного  воспроизводства  и  повторения,  или,  если  угодно,  интуиция
возможности "еще одного раза". Того, что могло быть только впервые и  только
однажды.
   Я уже показывал, что если мы так пошли, то потом  не  должны  спрашивать,
каким был мир до этого состояния. Если я имею ясную, истинную вещь, идею, то
лишь в той мере, в какой она есть протяжение.  Она  результат  материального
воздействия на меня в мире, но я не должен ожидать, что материя будет чем-то
иным, кроме протяжения, поскольку интуиция находится в сочетании  со  словом
"сделанное". То, что действует на меня и на мои органы чувств, есть тела,  и
только тела. Это принцип эмпирической науки, гораздо четче  сформулированный
Декартом, чем Бэконом. Он основывается на том, что тела только протяженны  в
том смысле, что в них нет никаких "тайных агентов". Ведь, как мы установили,
Бог не обманщик, и я  не  могу  сказать,  что  материя  -  это  тяжесть  или
плотность. Это не должно иметь места в рассуждении о материальных вещах.
   Значит, чем я обрубил это? Интуицией. Раз так  сделалось,  то  это  нужно
держать. И потому, когда  я  в  рассуждении  иду  дальше,  беру  соотношение
соотношений. то все время должна работать интуиция, потому  что  только  она
держит понимание.  Как  говорил  Декарт,  когда  мы  рассматриваем  проблему
пропорций, мы рассматриваем соотношение нескольких протяженностей. И он  все
время помнил об этом и, даже когда рассуждал  о  математических  пропорциях,
продолжал твердить дурацкую, казалось бы,  мысль  о  протяжении.  Что  такое
пропорция? Ну в самом деле, что? Что  с  чем  мы  сравниваем,  сопоставляем,
соотносим? Мы соотносим лишь одну протяженность с другой, и  ничего  другого
не делаем. Это декартовское  упорство  в  вопросе  о  пропорциях  и  есть  -
держание сделанного интуицией. И одновременно это  проблема  выражения.  Та,
что я имел в виду, когда говорил о том, что беспокоило  античных  философов.
Для  Декарта  же  это  существенная  черта  или  часть   ноогенной   машины.
"Держание", "сделанное" и т.п. - все это реальная действующая причина  того,
почему в моей голове могут быть идеи. Это  потом  я  сотворил  или  придумал
"хитрую" машину. Но она возникла не из ничего и не из  какого-то  содержания
предмета, потому что усиление, например, уже было задано, когда  я  говорил:
неэмпирическое сознание. Источником идей являются ненатуральные  воздействия
воспринимаемых в данный момент вещей. Эти вещи уже помещены  в  длительность
совсем иного рода, в длительность "врожденных идей".
   Между прочим, я не случайно  употребляю  слово  "машина".  Несколько  лет
назад, когда  я  перечитывал  "Философские  исследования"  Витгенштейна,  то
обратил внимание на одну интересную вещь, которую не замечал раньше.  Обычно
считается, что Витгенштейн плохо знал историю философии, не занимался ею. По
всей видимости, это действительно так. Как и  Декарт,  он  не  был  знатоком
истории философии, но, очевидно, от случая к случаю он все же читал какие-то
вещи, которые вроде бы полагалось прочитать раньше, а он их обнаружил, когда
уже все было фактически им написано и изложено. То есть изложено в той мере,
на какую он был способен. Так вот, в самом начале "Философских исследований"
(на 30-й или 40-й странице) у него идет вдруг цитата из Платона, кажется, из
"Теэтета", где обсуждается проблема, которая может показаться вам сейчас  не
связанной с тем, о чем я говорю. Это проблема  элементов,  но  элементов  на
уровне языка. Античные философы считали, что есть какие-то  реальные  начала
(не  в  смысле  исходного  абстрактного  принципа),  которые  они   называли
семенами. Подобно семенам растений. А здесь семена языка. И в  этой  длинной
цитате мысль Платона как раз и крутится вокруг того, что существуют какие-то
элементы, из которых состоит язык, но которые мы не можем ни определить,  ни
выразить. И вдруг Витгенштейн делает такой вывод. Он говорит: так это  же  и
есть  "предметы"  Рассела   и   "мои   факты",   о   которых   я   писал   в
"Логико-философском трактате". Очень  странное  утверждение,  но  где-то  на
уровне интуиции оно мне  глубоко  понятно.  Однако  сейчас  я  не  буду  это
развивать. Попробую выделить суть рассматриваемого вопроса.
   Итак; есть элементы, которые мы считаем элементами языка (хотя, в строгом
смысле, это не язык). Но если  мы  захотим  их  определить  и  выразить,  то
сделать  этого  не  сможем.  И  тогда  они  окажутся  также  началами  -   в
общефилософском  смысле  слова.  Например,  в   аристотелевском   смысле   -
Аристотель началами познания всех наук считал,  как  известно,  такие  вещи,
которые сами не являются предметом доказательства и  анализа,  а  получаются
иным путем и даны иной нашей способности - они даны уму и совпадают с умом.
   Зацепимся за это  "совпадают  с  умом",  за  идею  ума.  Ведь  обычно  мы
полагаем, что у нас есть мысли и  есть  язык,  и,  имея  в  себе  мысли,  мы
посредством  языка  выражаем   их.   Поэтому   и   я   говорю   о   проблеме
выразительности. Выразительности - в смысле выразить мысль.  Но,  опять  же,
без предположения, что есть как бы заранее  некое,  аналитически  ясное  для
нас, содержание нашего сознания или нашей мысли,  и  мы  даем  ему  языковую
форму,  пользуясь  языком  как  инструментом   для   выражения   предданного
содержания мысли. Факты показывают, что  это  не  так.  Что  на  самом  деле
процедура выражения мысли - это  декартовская  процедура  усилия,  процедура
держания. И в этой связи я хотел бы  обратить  ваше  внимание  на  следующее
обстоятельство: "В начале было Слово". Собственно, поэтому я и говорил,  что
эта проблема существует не только в философии (и в XX веке, и у Декарта, и в
античной философии), но и в религиозных умозрениях. "В начале было Слово", -
имеется в виду очень простая вещь, которую мы ясно увидим, если вглядимся  в
нашу собственную реальную психологическую жизнь, которую мы знаем на  уровне
интуиции.  Я  задам  простой  вопрос:  знаем  ли  мы  то,  что   думаем,   в
действительности? Основной принцип  декартовской  философии  можно  выразить
так:  я  знаю  себя  знающим   А.   Какой-то   предмет   А.   Это   и   есть
трансцендентальное сознание, в котором связаны две вещи: я знаю себя знающим
А - и отсюда вытекает, что я  знаю  А.  Поэтому  Декарт  и  говорил,  что  в
каком-то смысле он знает себя прежде, чем знает мир. "Я знаю себя знающим  А
и знаю А". Но знаем ли мы то, что думаем? Действительно ли  мы  имеем  идеи,
которые выражаем и передаем другим? И этот вопрос  я  дополнил  бы  другими.
Например, возможна ли так называемая внутренняя  свобода  или  неофициальная
подпольная культура? Вдумайтесь в  это,  возможна  ли?  Представьте  себе  и
задайте такой вопрос: существует ли на самом деле  то,  с  чем  вы  сами  не
соотнеслись,  как  с  чем-то  доступным  обозрению  других  и  циркулирующим
публично? Дело в том, что, пока вы этого не сделали, вы не  знаете,  что  вы
думаете или что вы чувствуете. Ибо это можно узнать, только начав писать или
говорить и соотносясь с этим, как в зеркале, в предположении, что  возникает
пространство резонанса, в котором как бы некий шарик будет кататься от  меня
к зеркалу и обратно. И он накачает силу, и эта сила станет  наконец  понятой
мною, моей мыслью.
   Я напомню вам очень, казалось бы, странную вещь. Малларме  как-то  сказал
(я всегда привожу этот пример, потому что он очень яркий и, вследствие своей
яркости, доступен для понимания): поэмы не  пишутся  идеями,  поэмы  пишутся
словами. То есть он имел в виду, что  идею  я  имею  лишь  после  того,  как
написал поэму, и посредством поэмы разобрался в своей идее, заимел ее, а  не
то, чтобы я ее сначала имел, а потом выразил. Поэтому  и  было  сказано:  "В
начале было Слово, и  Слово  было  у  Бога,  и  Слово  было  Бог".  Вот  где
порождающее пространство, вот то, что  я  называю  пространством  резонанса.
Сама эта конструкция - невыразима. Слово! Конечно, это  не  язык  в  обычном
смысле - в филологическом или логическом. Но тем не менее я должен  называть
это  языком.  Здесь   явно   существует   какая-то   материальная   языковая
конструкция, но  такая,  которая  является  в  то  же  время  как  бы  некой
сущностью. И эта сущность возникает в пространстве, в котором мы многократно
отразились. Уверяю  вас,  что  если  нет  такого  (публичного)  пространства
отражения, то нет ничего ни в наших  головах,  ни  в  культуре.  Подпольная,
скрытая культура невозможна по определению, так же  как  невозможна  в  этом
смысле и внутренняя свобода. Хотя всякая свобода - внутренняя, если иметь  в
виду феномен неуловимой свободы. Скажем, нельзя ухватить или уловить свободу
Декарта, свободу Пушкина. Мы просто видим ее или не видим. Она не зависит, в
силу себя самой, ни от каких условностей. Пушкин мог ходить на прием к  царю
и оставаться Пушкиным, но не  потому,  что  он  внутренне  был  свободен,  в
отличие от внешней несвободы. Он  был  свободен  вообще.  Ни  внутренне,  ни
внешне,  а  просто  свободен.  Внутренней  свободы,  вопреки   предубеждению
российских людей, не существует. Существует просто свобода. Так же,  как  не
существует лососины первой свежести. Свежесть бывает только одна, она  же  и
последняя, как гов