жит
вечная неотменимость действительности, ее  вечная  тожественность  себе.  Мы
должны теперь показать, что это свойство действительности  совпадает  с  тем
свойством  объектов,  которое  в  традиционной  логике  выражается   законом
тожества - "A есть A". Мы не пользовались этим термином до  сих  пор  только
потому,  что  закон  тожества  вызывает  различные   толкования,   требующие
примирения и рассмотрения. Прежде всего под законом тожества можно  разуметь
тожество объекта при повторении суждений  о  нем,  и  в  этом  смысле  закон
тожества прямо соответствует той вечной неотменимости действительного  мира,
о которой мы  говорили  как  об  условии  общеобязательности  и  всеобщности
суждений.
   Но  этого  мало,  закону  тожества  можно  придавать  еще  более  широкое
значение. Можно указывать на то, что формула  "A  есть  A"  выражает  закон,
управляющий всяким отдельным актом суждения  даже  и  без  отношения  к  его
общеобязательности  и  возможной  повторяемости.  Согласно   этому   закону,
предикат всякого истинного суждения заключает в  себе  в  дифференцированной
форме то же самое, что есть в субъекте в недифференцированной форме.  Всякое
суждение, как указано выше, имеет аналитический характер,  если  принять  за
субъект суждения всю полноту  бытия  обсуждаемого  объекта;  закон  тожества
выражает эту аналитическую сторону всякого суждения.
   На первый взгляд кажется, что закон тожества, поскольку  он  применим  ко
всякому  отдельному  акту  суждения,  не  совпадает  с   законом   тожества,
управляющим повторениями суждения. Но на деле это неверно: в  обоих  случаях
мы имеем дело с одним и тем же  законом,  выражающим  вечную  тожественность
себе, вечную неотменимость действительности. Это становится очевидным,  если
обратить внимание на то, что и в отдельном акте суждения  мы  имеем  дело  с
повторением объекта в том смысле, что действительность, недифференцированная
в субъекте, повторяется как тожественная себе в дифференцированной форме - в
предикате.
   Рассматривая  условия  необходимости,  общеобязательности  и  всеобщности
суждений,  мы  принуждены  коснуться  также  вопроса  о   значении   законов
противоречия и  исключенного  третьего.  Мы  полагаем,  что  эти  законы  не
принадлежат к числу условий, определяющих указанные три  свойства  суждений,
но так как в теории  знания  и  в  логике  издавна  принято  приписывать  им
чрезмерно важное значение, то мы рассмотрим их здесь  по  крайней  мере  для
того, чтобы показать, что они к настоящей главе не имеют отношения.
   Закон тожества и закон противоречия иногда рассматривают, как один и  тот
же закон, выраженный двумя различными способами. На деле это неверно.  Закон
тожества мог бы существовать и без закона противоречия: если бы в нашем мире
встречались субъекты заключающие в себе свойство P и исключающие его в  одно
и то же время в одном и том же  отношении,  то  закон  противоречия  был  бы
отменен, а закон тожества мог бы  остаться  в  силе  и  требовал  бы,  чтобы
субъекту S и приписывался и не приписывался предикат P. Даже  и  в  фантазии
трудно  представить  себе  мир  таких  явлений,   но,   несмотря   на   это,
дифференцировать мысленно свойства объектов, выраженные законом  тожества  и
законом противоречия, можно и должно. Точно так же  необходимо  отличать  от
них закон исключенного третьего, потому что  в  нем  речь  идет  о  свойстве
объектов, не упоминаемом ни в законе тожества, ни в законе противоречия: оно
состоит в том, что всякому  объекту  присущ  или  не  присущ  предикат  P  и
чего-нибудь третьего между этими двумя возможностями нет.
   Закон  противоречия  и  закон   исключенного   третьего   не   определяют
однозначно, что именно следует признать за истину; они только показывают, по
каким путям никоим образом нельзя идти, так как на  них  наверное  встретишь
ложь. Следовательно, как критерий лжи они могут иметь огромное значение,  но
как критерий истины они не имеют большой силы. Мы утверждаем  даже,  что  их
нельзя причислять к основным законам мышления наравне с законом достаточного
основания и законом тожества, потому что они имеют значение не для  мышления
во всем его объеме, а только для мышления о конечных вещах.  В  самом  деле,
отношение противоречия и необходимость выбора между  P  и  не  P  существует
только в сфере ограниченных вещей, характернейшая черта  которых  состоит  в
том, что  бытие  их,  самоутверждаясь,  самою  своею  наличностью  исключает
какую-нибудь другую форму бытия (белизна исключает черноту и т.п.). Наряду с
этим миром конечных вещей мы, если не знаем,  то  все  же  чуем  присутствие
иного  мира,  мира  абсолютного,  где   существенная   сторона   утверждения
сохраняется, а  отрицания  нет:  там  нет  исключительности,  внеположности,
ограниченности конечного мира. Содержа в себе всю полноту бытия,  абсолютное
не подчиняется законам противоречия и исключенного третьего не в том смысле,
чтобы оно отменяло их, а в том смысле, что они не имеют никакого отношения к
абсолютному, подобно тому как теоремы геометрии не отменяются этикою, но  не
имеют никакого применения в ней. Мы преувеличиваем значение этих законов для
мышления потому только, что почти всегда мыслим о конечных  вещах.  На  деле
они вовсе не необходимы для мышления как такового. Отсюда следует,  что  эти
законы могут представлять интерес для логики и в особенности для  онтологии,
но вовсе не для теории знания. Мы упомянули о них здесь только  потому,  что
традиционный  порядок  изложения  связывает  все  четыре  логические  закона
мышления в одну группу. Кроме того, у нас есть еще один гораздо более важный
мотив  не   обходить   эти   законы   молчанием.   Рационалисты   и   вообще
интеллектуалисты склонны считать  закон  противоречия  критерием  истины.  В
конце сочинения, исследуя вопрос о критерии истины, мы будем бороться с этим
взглядом и тогда воспользуемся высказанною  здесь  точкою  зрения  на  закон
противоречия.
   Теперь  мы  должны  вернуться  к  своим  ближайшим  задачам  и   заняться
исследованием общего и  индивидуального,  чтобы  показать,  что  и  в  общих
суждениях, так же как в единичных,  объект  находится  налицо  как  реальное
бытие.
   Глава VIII. Общее и индивидуальное
   Знание  не  может  быть  трансцендентным:  познаваемое  бытие  не   может
находиться за пределами суждения, оно должно быть налицо в суждении. Сделав,
согласно указаниям  предыдущей  главы,  некоторые  перестройки  в  учении  о
пространственно-временной  структуре   мира,   с   этим   положением   можно
согласиться, поскольку оно относится к единичным суждениям. Но каким образом
оно  может  быть  осуществлено  в  общих  суждениях,   а   также   в   общих
представлениях и понятиях (если признать, что представление и  понятие  есть
суждение)?  Когда  физик  утверждает,  что  "давление   распространяется   в
жидкостях во все стороны с одинаковою силою", то в этом суждении  разумеются
биллионы случаев давления во всех бесконечно  разнообразных  жидкостях.  Это
бесконечное множество явлений не может быть наличным как  множество  в  акте
суждения, потому что общее суждение  есть  единый  акт  мысли,  а  вовсе  не
скопление многих суждений. Следовательно,  вопрос  становится,  по-видимому,
безвыходно противоречивым и принимает парадоксальную  форму:  каким  образом
бесконечное множество явлений может быть наличным в едином акте мысли? Чтобы
показать, что на этот вопрос можно дать  ответ  в  духе  имманентной  теории
знания, мы рассмотрим  вообще  различные  мыслимые  теории  общих  суждений,
представлений и понятий.
   Ответить  на  вопрос,  каким  образом  единая  мысль  в  общем   суждении
охватывает множество различных явлений, можно  тремя  способами.  Во-первых,
можно утверждать, что различные обособленные друг от друга в пространстве  и
времени явления заключают в себе тожественные элементы или стороны (aspects)
и, поскольку в них есть тожественное, они составляют один и тот  же  предмет
("общий предмет") и в действительности  и  в  мышлении.  Противоречия  между
единым и многим здесь нет, потому что во многом может  быть  единое.  Таково
учение  реализма.  Во-вторых,  можно  утверждать,   что   реальные   явления
множественны,  но  мышление  вырабатывает  из  многого  единое,   а   потому
противоречия здесь опять-таки нет: многое в явлениях, единое в мысли. Таково
учение концептуализма. Наконец, в-третьих, можно утверждать,  что  проблема,
каким  образом  единая  мысль  охватывает  множество   явлений,   совершенно
отсутствует, так как  общих  суждений  в  точном  смысле  этого  слона  нет:
множеству  явлений  всегда  соответствует  такое  же  множество  суждений  и
представлений, а потому теория должна лишь ответить на вопрос, откуда у  нас
является иллюзия существования общих  суждений  и  каким  образом  единичные
суждения могут удовлетворить всем требованиям мышления. Эту теорию развивает
крайний номинализм.
   Концептуализм и все его переходные формы, сближающие его с  номинализмом,
обособляет познаваемые  явления  от  знания  о  них,  поскольку  это  знание
выражается в общем виде; следовательно, по крайней мере в своей теории общих
суждений   и   представлений,   концептуализм    предполагает    возможность
трансцендентного  знания.  Наоборот,  крайний  номинализм   и   реализм   не
предрешают вопроса о том, имеет ли знание  трансцендентный  или  имманентный
характер.  Так  как  в  первой  части  сочинения  установлено,  что  никакое
трансцендентное знание невозможно, то, следовательно, мы  уже  на  основании
одного этого соображения должны отвергнуть концептуализм и искать истины или
в крайнем номинализме или  в  реализме.  Если  крайний  номинализм  окажется
неудовлетворительным, то нам останется лишь примкнуть к реализму, и так  как
основные черты этого учения известны, то нам нужно  будет  только  показать,
что оно необходимо требуется теориею имманентного  знания,  и,  кроме  того,
постараться устранить те недоразумения, которые и до сих пор  связываются  с
этим учением и мешают признанию его. Однако вслед  за  этим  ввиду  важности
вопроса  мы  займемся  также  и  концептуализмом,  чтобы  показать,  что  он
изобилует  противоречиями  и  неясностями.  Между  прочим,   такой   порядок
рассмотрения вопросов  удобен  и  потому,  что  концептуализм  есть  теория,
средняя между крайним номинализмом и реализмом.
   Крайний номинализм утверждает, что действительность состоит из  единичных
явлений, сплошь индивидуальных, не заключающих в себе  никаких  тожественных
элементов, которых могли  бы  объединить  различные  индивидуальные  вещи  в
классы. Точно так же индивидуальны и  единичные  суждения  и  представления:
общих суждений и представлений, строго говоря, нет.  Если  мы  говорим,  что
"тигры принадлежат к семейству кошачьих", то субъектом этого суждения служат
отдельные индивидуумы,  с  которыми  нас  познакомил  опыт,  каждому  такому
индивидууму соответствует отдельное индивидуальное представление, и все  эти
представления в своей единичности действительно  всплывают  в  сознании  или
стоят на пороге при  произнесении  суждения.  Поводом  к  этому  совместному
появлению их в сознании служит то, что все они ассоциированы с одним  и  тем
же словом "тигр". Итак, то, что называется общим  представлением,  на  самом
деле есть связка индивидуальных представлений, прикрепленных к одному и тому
же слову. Точно так  же  общее  суждение  есть  связка  единичных  суждений,
прикрепленных к одной и той же словесной формуле.
   Остановиться на этом превращении общего в единичные вещи нельзя.  Раз  мы
вступили на этот путь, логика обязывает нас идти в том же направлении дальше
и утверждать, что каждая отдельная вещь, напр., Троицкий мост на Неве,  дана
нам в опыте лишь в отдельных,  индивидуальных  состояниях  и  процессах,  не
заключающих в себе реального тожества и  выражающихся  в  нашем  сознании  в
форме отдельных индивидуальных восприятий. Все эти восприятия  ассоциированы
с одним и тем же именем "Троицкий мост"; когда мы произносим его, все они  в
своей единичности и индивидуальности всплывают в сознании  или,  по  крайней
мере, стоят на пороге сознания и образуют смысл слова "Троицкий мост". Иными
словами, превратив классы вещей в индивидуальные вещи, мы превращаем  теперь
вещи в индивидуальные состояния, процессы,  явления  и  т.п.  и  приходим  к
своеобразному миросозерцанию, которое можно назвать крайним  феноменализмом.
Нельзя  не   признать   некоторых   важных   достоинств   и   заслуг   этого
миросозерцания. Оно обращает внимание на текучую, вечно подвижную  и  потому
трудно уловимую сторону  живой  действительности,  оно  приучает  к  тонкому
наблюдению над всеми переливами жизни.  Особенно  ценные  факты  дает  такое
наблюдение  в  области  психологии  и  между  прочим  в  психологии  знания,
поскольку она  должна  разработать  также  и  феноменологию  знания.  Однако
чересчур одностороннее сосредоточение на текучей стороне  жизни,  ведущее  к
феноменализму как миросозерцанию или к таким  теориям,  как  номинализм,  не
может быть устойчивым: оно имеет  слишком  искусственный  характер  и  полно
саморазрушительных противоречий.  Текучая  сторона  жизни  есть  неоспоримый
факт, но существование тожественного  бытия,  стоящего  на  фоне  изменчивой
действительности  и  объединяющего  различные  проявления  ее,  есть   также
бесспорный факт; эти стороны бытия не противоречат друг  другу,  мало  того,
они не могут существовать  друг  без  друга.  И  наблюдение,  и  размышление
неизбежно приводит к этому положению. Чтобы подтвердить  неотразимость  его,
достаточно показать, что сами номиналисты,  строя  свою  теорию,  отрицающую
общие предметы, в то же время  незаметно  для  себя  признают  существование
таких предметов и вовсе не могли бы создать своей теории,  если  бы  она  не
признавала молча того, что ею же явно  отрицается.  В  самом  деле,  крайние
номиналисты утверждают, что классы вещей суть связки индивидуальных явлений,
нарастающие в силу ассоциации вокруг одного и того же слова. Однако проведем
последовательно точку зрения крайнего номинализма, обратим  внимание  только
на  текучую  сторону  жизни  и   зададимся   вопросом,   существуют   ли   в
действительности  одни  и  те  же  слова.  Слово  тигр,  произнесенное   или
написанное мною вчера или сегодня, есть не одно и то  же,  а  два  различных
слова: интонации, ясность произношения, интенсивность звука, тембр голоса  и
т.п. вчера и сегодня наверное глубоко различны, мы имеем здесь дело с  двумя
почти настолько же обособленными друг от друга явлениями, как  два  реальные
тигра, живущие в различных лесах,  и  как  два  акта  представления  о  них.
Следовательно, выражаясь в духе крайнего номинализма, мы имеем здесь дело не
с одним и тем же словом, а с одним и тем же классом  (связкою)  слов.  Ввиду
этого приходится утверждать, что классы вещей образуются  в  уме  познающего
субъекта, благодаря ассоциации, группы представлений не с  одним  и  тем  же
словом, а с одним и тем же классом слов.
   Но если так, то это значит, что проблема возникновения  классов  явлений,
т.е. общих представлений о них, не разрешена, а  только  отодвинута:  теперь
нужно объяснить, как возникают классы  слов.  Решить  эту  проблему  прежним
способом, опять ссылаясь на  ассоциации  с  какими-нибудь  знаками,  нельзя:
проблема опять только передвинется и потребует бесконечного ряда  однородных
приемов решения, что бессмысленно. Следовательно, надо пойти иным путем, что
и делают  номиналисты.  Они  вовсе  не  ставят  в  открытой  форме  проблемы
возникновения класса слов, но молча  и  незаметно  для  себя  признают,  что
различные акты произнесения слова,  несмотря  на  свои  различия  и  видимую
обособленность,  заключают  в  себе  тожественные  элементы,  дающие   право
сказать, что это один класс явлений, содержащих в себе  выражение  одного  и
того же слова.  Это  уже  не  номиналистическая,  а  реалистическая  теория.
Следовательно, оказывается, что крайний номинализм  не  может  обойтись  без
реализма:  отрицая  существование  общих  предметов,  он  все  же  принужден
сделать, исключение хотя бы только для одной группы  предметов,  именно  для
слов.  Но  если  слова  обладают  свойствами,  соответствующими  требованиям
реалистической теории, то  тогда  нет  оснований  утверждать,  будто  другие
явления  лишены  их,   и   крайний   номинализм   оказывается   окончательно
дискредитированным.
   Сторонники крайнего номинализма могут, однако, попытаться  отстоять  свою
теорию  следующим  соображением.  Общее  суждение  есть  комплекс  единичных
суждений, группирующихся вокруг одного единичного акта  произнесения  слова;
для объяснения такого суждения нет надобности  обращаться  к  прошлым  актам
суждения, следовательно, нет надобности в слове как общем  элементе,  вокруг
которого постепенно нанизываются все эти акты. Однако эта крайняя из крайних
форм  номинализма  только  еще  резче  обостряет  некоторые   недоразумения,
вызываемые номинализмом вообще. Они состоят в том, что  по  теории  крайнего
номинализма группировка в классы  вовсе  не  определяется  свойствами  самих
вещей, а производится словами: слово создает класс вещей, а не  класс  вещей
привлекает к себе  слово.  Однако  в  ответ  на  эту  формулу  напрашивается
шуточное, но зато тем более обидное и  опасное  для  номинализма  замечание:
если соединение вещей в  группу  производится  словом,  и  притом  словом  в
единичном акте его произнесения (а не словом как общим элементом), то почему
же вокруг  слова  объединяются  не  беспорядочные  группы,  вроде  сочетания
единичных  представлений  тигра,  кофейника,  свечи  и  березы,   а   группы
однородных предметов (однородных не только в том, что они связаны с одним  и
тем же словом)? Ответить на этот вопрос можно только признанием, что  вокруг
одного и того же слова группируются не какие угодно, а только сходные  вещи,
но если так, то это  значит,  что  слово  только  содействует  окончательной
кристаллизации общего представления, а  первоначальное  условие  группировки
вещей в класс заключается в сходстве  между  ними.  Это  признание  ведет  к
падению крайнего номинализма и к замене его или умеренным номинализмом,  или
какою-либо формою концептуализма. Все эти учения как стоящие посредине между
крайним номинализмом и реализмом мы рассмотрим вслед за реализмом.
   Реализм, особенно если  он  комбинируется  с  интуитивизмом  (мистическим
эмпиризмом),  отвечает  на  вопрос  о   происхождении   общих   суждений   и
представлений (также понятий279)  чрезвычайно  просто:  он  утверждает,  что
различные обособленные друг от друга в пространстве и времени явления  вовсе
не обособлены друг от друга абсолютно, они заключают в себе одни и те же, не
просто сходные, а тожественные элементы или стороны (aspects);  поскольку  в
них  есть  тожественное,  они  составляют  один  и  тот  же  предмет   и   в
действительности и в мышлении. Общее  в  вещах  есть  нечто  первоначальное,
непроизводное, поэтому и в  мышлении  оно  не  может  быть  произведено  или
сложено из чего-либо не общего.
   Реализм легко разрешает многие важные вопросы  теории  знания  и  логики,
однако в наше время он не пользуется широким распространением, и объясняется
это  тем,  что  он  придает   в   миросозерцании   первенствующее   значение
сверхчувственным (нечувственным) элементам,  между  тем  издавна  существует
мнение, будто сверхчувственное есть вместе с тем необходимо и  сверхопытное.
Если бы это было верно, то мы более, чем кто бы то ни было, протестовали  бы
против реализма, так как он приводил бы к отрицанию  эмпиризма  и  допущению
возможности трансцендентного знания. Но мы  уже  говорили  о  том,  что  это
предрассудок: если я и не-я  не  обособлены  друг  от  друга,  то  громадное
большинство переживаний, из которых складывается опыт, относится  к  обла