ет  априорную  идею  или  интуицию",  затем   разум
развивает эту идею, а опыт (методически  подобранные  новые  наблюдения  или
эксперименты) контролирует выводы разума. Априорная идея  есть  своего  рода
"интуитивная  антиципация  разума,  ведущая  к  счастливой   находке".   Она
"появляется как новое или  неожиданное  отношение,  которое  разум  замечает
между  вещами".  Гениальность  характеризуется  этим  "утонченным   чувством
(sentiment  delicat),  que  pressent  d'une  maniere  juste  les  lois   des
phenomenes de la nature"29025, но должно подвергаться контролю методического
наблюдения и эксперимента.  Здесь  следует,  конечно,  прибавить,  что  Клод
Бернар, описывая тот же факт прозрения, на какой указываем и  мы,  объясняет
его  не  в  духе  нашего  интуитивизма,  а  скорее  в   духе   докантовского
рационализма, допускающего существование врожденных идей. "Экспериментальная
идея, - говорит он, - возникает из своего рода предчувствия разума,  который
судит, что явления должны происходить известным образом. В этом смысле можно
сказать, что в нашем разуме есть интуиция или чувство законов природы, но мы
не знаем формы их и только опыт может указать нам ее".  "Разум  человека  от
природы обладает чувством или идеею  принципа,  который  управляет  частными
случаями"291. Поэтому, между прочим, Клод Бернар полагает,  что  индуктивное
исследование есть лишь один из видов дедукции, т.е. состоит  в  переходе  от
общего к частному.
   Со взглядами Клода Бернара сходны взгляды Либиха, поскольку он  полагает,
что в естествознании всякое исследование  имеет  дедуктивный  или  априорный
характер, так как руководится априорною идеею292. Для нас особенно интересно
то,  что  он  решительно  отрицает  необходимость  многих   наблюдений   для
индуктивного обобщения. "Всякий, кто сколько-нибудь ознакомился с  природою,
- говорит он, - знает, что всякое явление природы, всякое событие в  природе
вполне и нераздельно содержит в себе весь закон или все законы,  по  которым
оно возникает; поэтому истинный метод отправляется не от многих случаев, как
хочет Бекон, а от одного единственного случая; когда этот  случай  объяснен,
то вместе с этим объяснены и все аналогичные случаи; наш метод есть  древний
аристотелевский метод, только примененный с  гораздо  большим  искусством  и
опытностью"293. Обдавая презрением Бекона,  он  остроумно  замечает:  "метод
Бекона есть метод многих случаев, а так как каждый необъясненный случай есть
ноль, и тысячи нолей, в каком бы порядке  ни  поставить  их,  не  составляют
никакого числа, то отсюда ясно, что весь его индуктивный процесс сводится  к
бесцельному перекладыванию то туда, то сюда неопределенных восприятий"294.
   В своей статье Generalisation et  induction  Фонсегрив  указывает,  кроме
Клода Бернара и Либиха, также на Гете и Тиндаля, которые пользуются термином
"интуиция", описывая процесс научного открытия295. Сам Фонсегрив развивает в
этой статье теорию индукции, которую он называет интуитивною: по его мнению,
отличить существенные  черты  данного  явления  от  случайных  сопутствующих
обстоятельств и таким образом установить тип  явления  можно  не  иначе  как
путем интуиции; далее, под этот интуитивно установленный тип  мы  дедуктивно
подводим попадающиеся нам конкретные случаи и при этом опять-таки интуитивно
усматриваем  возможность  бесконечного   количества   подобных   подведений.
Следовательно, индукция состоит из двух актов интуитивного усмотрения  и  из
одного акта дедуктивного умозаключения.
   Но, конечно, интуиция, о которой говорит Фонсегрив, глубоко отличается от
допускаемой нами интуиции: мы полагаем,  что  в  опыте  дан  непосредственно
реальный транссубъективный мир, тогда как Фонсегрив  признает  все  элементы
познавательного  процесса  за  содержание  разума,   чувственности,   вообще
душевной жизни познающего субъекта. Однако он  утверждает,  что  необходимые
связи  могут  быть  усмотрены  даже  и  в  единичном  данном  опыте  случае;
следовательно, он сходится с нами в том, что опыт дает не  только  временные
или пространственные, но и более глубокие и притом необходимые  связи  между
явлениями.
   Замечательно, что даже и те  ученые,  которые  не  признают  интуитивного
характера индукции, так или иначе обнаруживают  склонность  коснуться  этого
вопроса,  или  признавая,  что   в   процессе   индуктивного   умозаключения
обнаруживается какая-то особенная проницательность ума296, или  указывая  на
то, что теория индуктивного умозаключения, дающая еще со  времен  Аристотеля
так много труда ученым и до сих пор далекая от  завершения,  была  бы  легко
построена, если бы можно было допустить, что силы,  действующие  в  природе,
доступны восприятию как силы. Так, напр., Юм говорит, что "если бы сила  или
энергия какой-нибудь причины могли быть открыты умом, мы были бы в состоянии
предвидеть действие даже без помощи опыта и могли бы  сразу  с  уверенностью
высказывать  о  нем  суждение   с   помощью   одного   только   мышления   и
рассуждения"297. Точно так же  Каринский  в  своей  "Классификации  выводов"
признает, что "если бы имели мы  в  восприятии  самою  производящую  явление
силу,  нам  не  было  бы  никакой  нужды  при  помощи   методов   исключения
доискиваться причинной связи между явлениями; мы могли бы тогда  разгадывать
эту  связь  прямым  путем  из  анализа  самых  явлений,  производящих   одно
другое"298.
   Впрочем, нам нечего доказывать, что индукция становится легко объяснимою,
если допустить, что необходимые связи между явлениями даны в  восприятии.  С
этим, вероятно, все согласятся без дальних рассуждении, но  могут  при  этом
возразить, что трудно решиться на такое допущение. Поэтому  в  дополнение  к
сказанному  подчеркнем  те  соображения,  которые   делают   это   допущение
необходимым. Самое главное  из  них  состоит  в  том,  что  познаваемый  мир
имманентен  процессу  знания,  разобщения  между  познаваемым   объектом   и
познающим субъектом нет;  поэтому  если  мир  есть  не  беспорядочная  груда
явлений, а необходимое единство, то и связи, создающие  это  единство,  даны
так же непосредственно, как весь мир.  И  в  самом  деле,  присматриваясь  к
объективному содержанию восприятий  и  суждений,  нетрудно  заметить  в  нем
наличность самых  разнообразных  отношений,  не  только  пространственных  и
временных;  но   и   отношений   причинения,   функциональной   зависимости,
субстанциального единства, мотива и поступка и  т.п.  Различия  между  этими
переживаниями не отрицают даже и такие  философы,  как  Юм,  они  только  не
признают их объективности и производят их из комбинаций различных  временных
отношений с различными эмоциями познающего  субъекта.  Вследствие  этого  им
приходится строить скептическую теорию индукции. Однако  в  конце  настоящей
главы, рассмотрев косвенную индукцию, мы постараемся показать, что философы,
отрицающие восприятие необходимой связи между  вещами,  не  могут  построить
никакой, даже и скептической теории индукции, и  в  этом  будет  заключаться
последний аргумент в пользу нашей теории.
   Нам  могут   сказать,   что   мы   занимаемся   механизмом   индуктивного
умозаключения, так сказать,  онтологическою  его  стороною,  между  тем  как
теория знания должна решить совсем другой вопрос:  она  должна  исследовать,
какое  право  имеем  мы  придавать  индуктивным  умозаключениям  объективное
значение. Это различие действительно имеет  огромное  значение  для  теорий,
согласно которым отношение между познающим  субъектом  и  познаваемым  миром
таково, что вопросы о происхождении суждения и объективном значении суждения
могут решаться независимо друг от друга. Не следует, однако,  думать,  будто
все теории знания таковы. По крайней  мере  в  теории  знания  интуитивизма,
отрицающей разобщение между познаваемым миром и познающим субъектом,  такого
разделения быть не может: в ней всякий вопрос  о  происхождении  есть  также
вопрос о праве и наоборот. В  подтверждение  этого  положения  покажем,  что
права на прямое индуктивное умозаключение установлены уже нами  в  изложении
механизма этого процесса.
   В самом деле,  чтобы  установить  логическую  правомерность  индуктивного
умозаключения, нужно показать, что мы имеем  право,  опираясь  на  одно  или
несколько восприятий, признать,  во-первых,  что  воспринятые  нами  S  и  P
соединены друг с другом объективно необходимом связью и, во-вторых, что  эта
связь существует между "всеми S" и P. На первый вопрос интуитивизм  отвечает
так: показателем истинности познания служит наличность  самого  познаваемого
бытия. Связь между S и P вовсе не производится  и  даже  не  воспроизводится
познающим субъектом, она просто констатируется в восприятии ввиду того,  что
наличный объект S без всякого  содействия  со  стороны  познающего  субъекта
влечет за собою наличность также и объекта P, и для обнаружения этой связи в
чистой форме нужен только анализ восприятия. Поскольку связь  между  S  и  P
обладает указанными свойствами, она есть  принадлежность  самого  познающего
объекта, и потому мы имеем право утверждать ее.
   Вопрос, какое право имеем мы делать обобщения, т.е. утверждать, что  "все
S"  связаны  с  P,  заметив,  что  несколько  S  связаны  с  P,  может  быть
удовлетворительно  решен  только  тою  теориею,  которая   показывает,   что
обобщение  целиком  относится  к  наличному  бытию,  т.е.  содержит  в  себе
имманентное знание. Вопрос этот чрезвычайно  затруднителен  потому,  что  на
первый взгляд кажется,  будто  индуктивное  умозаключение  есть  перенесение
свойств   нескольких   воспринятых   явлений   на   бесчисленное   множество
невоспринятых явлений. В таком случае  индуктивное  умозаключение  имело  бы
характер трансцендентного знания. Так и смотрит на него современная  логика,
но так как при этих  условиях  оно  было  бы  лишено  всяких  оснований,  то
большинство современных  теорий  обосновывают  право  на  такой  переход  от
известного к неизвестному с помощью учения  о  единообразии  природы.  Таким
образом, оказывается, что всякое индуктивное умозаключение  есть  силлогизм,
большею посылкою которого служит  закон  единообразия  природы.  Однако  эта
теория не только не разрешает  всех  затруднений,  но  ведет  еще  к  новым.
Во-первых, она не может ответить на  вопрос,  откуда  получилась  посылка  о
единообразии природы. Во-вторых,  превращая  все  процессы  умозаключения  в
дедуктивные, она, как мы покажем далее,  не  может  объяснить  возникновения
всех  общих  суждений.  Наконец,  в-третьих,   никакие   ссылки   на   закон
единообразия   природы   не   спасают    индуктивного    умозаключения    от
трансцендентного  характера,  если  разуметь   под   единообразием   природы
бесчисленную повторяемость однородных, но численно  различных  явлений.  При
этих условиях, сколько бы раз мы ни наблюдали связь S с P, если  мы  скажем,
что и в будущем S всегда окажется связанным  с  P,  наше  утверждение  имеет
только характер  воспоминания  о  воспринятом  нами  прошлом,  и  совершенно
невозможно  понять,  откуда  эти  воспоминания  могли  бы  почерпнуть   силу
охватывать будущее, если будущее  есть  новый  процесс  и  если  этот  новый
процесс не производится нашими воспоминаниями.
   Подробнее об этих вопросах мы поговорим в конце главы после  рассмотрения
косвенной  индукции,  а  теперь  покажем,   как   выходит   из   затруднений
интуитивизм.  Очевидно,  в  вопросе  о  происхождении  обобщения  он  должен
опереться на реалистическое учение об общем, изложенное в предыдущей  главе.
На основании этого учения можно сказать,  что  в  индуктивном  умозаключении
вовсе нет перехода от данных случаев к новым, неизвестным случаям: вообще  в
индуктивном умозаключении нет и речи о количестве случаев и объеме суждений:
в нем, как и везде в процессах мышления, все  преобразования  совершаются  в
содержании суждений, а отсюда уже как побочное  явление  возникают  также  и
преобразования в объеме. В самом деле, из посылок нам известно, что aS - Pm,
bS - Pn и т.п., а в выводе мы узнаем, что наличность одного  S,  без  всяких
дополнений вроде a, b и т.п., с необходимостью влечет за собою P. Здесь  нет
речи об объеме, однако расширение объема знания здесь может  возникнуть  как
побочное  явление  в   том   случае,   если   S   окажется   многообъемлющею
индивидуальностью299, если, будучи тем же самым S, оно может комбинироваться
не только с a или b, но и с c, d, e... Поскольку в этих случаях есть S и  P,
они охватывается нашим знанием, но они вовсе не новы для нас: так как они  в
полном смысле этого слова тожественны с теми S и P, которые были в  посылках
aS - Pm, bS - Pn, то наша формула  "S  есть  P"  не  предсказывала  об  этих
случаях, по воспоминанию только, не намекала на них, а прямо содержала их  в
себе, безвременно охватывала все неисчислимое количество их.  Наоборот,  то,
что действительно ново в этих новых случаях, напр., наличность d в случае dS
- Pr, вовсе и не предсказывается нашею формулою и  узнается  из  какого-либо
иного источника в тот момент, когда мы хотим воспользоваться своею  формулою
для целей дедуктивного умозаключения, напр., когда мы говорим "d есть S",  а
"S есть P", значит, "d есть P". Так  как  практически  мы  пользуемся  своим
знанием с помощью таких дедуктивных применений его все к  новым  -  и  новым
случаям,  то  внимание  наше  охотно  сосредоточивается  на  множественности
комбинаций S с другими элементами  действительности,  и  потому  мы  склонны
подчеркивать в своей  формуле  ее  объем,  говоря  "все  S";  таким  образом
производное свойство индуктивного умозаключения выдвигается на первый план и
сбивает исследователя процессов мышления с правильного пути.
   Имея  в  виду  наше  допущение  непосредственной  данности  в  восприятии
необходимых связей между сторонами  действительности,  нам  могут  заметить,
наконец, что при этом условии  процесс  знания  не  представлял  бы  никаких
затруднений и наука давно уже была бы законченным целым. В ответ на  это  мы
можем с соответствующими изменениями повторить  то,  что  уже  было  сказано
вообще по поводу учения о данности познаваемого мира: мы лишь ввели условие,
без которого индуктивное  умозаключение  было  бы  совершенно  невозможно  и
необъяснимо, однако и при наличности этого условия индуктивное умозаключение
остается трудным делом. Прежде всего, так  как  содержание  действительности
неисчерпаемо, нужно обладать огромным тактом в выборе тех  S  и  P,  которые
заслуживают   исследования.   Далее,   чтобы   установить,   какие   стороны
действительности суть  следствие  из  S  или,  наоборот,  основание  для  P,
необходимо вполне отчетливо дифференцировать связь между S и P, что нелегко,
так как отношения вообще дают слишком мало опорных  пунктов  для  сравнения.
Поэтому первичные обобщения неизбежно должны быть  неточными,  неясными  или
даже совершенно ложными. Следующие  примеры  могут  пояснить  характер  этой
недифференцированности. Такое обобщение, как "мы слышим ушами", заключает  в
себе зерно истины  в  том  смысле,  что  наличность  известных  процессов  в
слуховом аппарате есть часть причины восприятия слуховых ощущений, однако  в
примитивном мышлении это правильное усмотрение связи между двумя процессами,
с одной стороны, покрыто толстою корою представлений, не относящихся к  делу
(ухо как целое; слышание как процесс не только  восприятия  ощущений,  но  и
восприятия речи и т.п.), а с другой стороны,  лишено  некоторых  необходимых
оговорок и ограничений (кроме процессов в слуховом аппарате  для  восприятия
нужны еще процессы в головном мозгу, а также в сфере я,  напр.,  внимание  и
т.д.). На основании нескольких опытов мы без труда замечаем, что "чем  ближе
положен орех к углу щипцов, тем легче его расщелкнуть",  но  усмотреть,  что
облегчение зависит от отношения между расстоянием ореха  от  угла  щипцов  и
расстоянием точки приложения силы от угла щипцов,  гораздо  труднее,  потому
что  условия  сравнения  разных   переживаний   не   благоприятствуют   этой
дифференциации их. Точно так же нетрудно заметить, что "если разжать пальцы,
то вещь, которую держишь ими, упадет, так как она тяжела", но заметить,  что
тяжесть обусловлена землею, трудно, потому что притяжение земли есть  фактор
неизменно наличный  в  нашем  опыте,  и  этим  обстоятельством  затрудняется
дифференцирование его путем сравнения.
   Ошибки,  неизбежные  в  первоначальных  обобщениях  вследствие   неполной
дифференциации элементов действительности и отношений между ними, могут быть
трех родов: во-первых, субъект или предикат (или оба вместе) могут заключать
в себе лишние элементы, во-вторых, субъект или  предикат  (или  оба  вместе)
могут быть лишены некоторых необходимых элементов и, наконец, в-третьих, обе
эти ошибки, т.е. присутствие лишних и отсутствие необходимых элементов могут
встретиться вместе в одном и том же суждении. Несовершенство нашего мышления
и до сих пор еще так велико, что большинство суждений,  даже  и  принятых  в
науке, заключает  в  себе  все  перечисленные  ошибки,  как  мы  постараемся
показать позже. Остается только утешаться тем, что  во  многих  случаях  эти
ошибки не представляют собою прямо лжи, а принадлежат к  числу  неточностей,
заключают в себе недоразвитую мысль. Таковы, напр., в большинстве те случаи,
когда субъект заключает в себе лишние, еще не выделенные из  него  элементы;
иногда также отсутствие необходимых элементов в субъекте не указывает на то,
что они прямо отрицаются, а являются следствием того, что они не могут  быть
отчетливо указаны вследствие  недостаточной  дифференцированности  и  потому
лишь смутно подразумеваются. Мало того, нередко обобщение соединяет элементы
S и P,  связанные  друг  с  другом  лишь  отдаленною  связью  через  большое
количество промежуточных членов, или даже элементы, вовсе не  находящиеся  в
причинной зависимости друг от друга, но связанные друг с другом  во  времени
косвенно, напр., в том случае, когда S и P суть следствия какого-нибудь  еще
неизвестного нам фактора R. Такие знания относятся к  числу  так  называемых
эмпирических  законов.  Неточность,  неясность  и  неопределенность   многих
обобщений этого рода  доходят  до  колоссальных  размеров;  в  подтверждение
достаточно указать на то, что многие суеверия принадлежат к числу  обобщений
этого типа. Однако необходимо помнить, что даже  и  суеверия  в  большинстве
случаев заключают в себе зерно истины, так что даже и здесь чаще встречается
неточность, недоговоренность, чем явная,  окончательно  скристаллизовавшаяся
ложь.
   Чтобы объяснить, как могут возникнуть согласно теории интуитивизма  такие
обобщения, которые соединяют S и P, причинно не  связанные  друг  с  другом,
необходимо вспомнить развитое выше300 учение о субъекте суждения.  Субъектом
суждения служит не только дифференцированный элемент действительности S,  но
и вся та неисчерпаемая область действительности, к которой ближайшим образом
принадлежит S и которая только указывается с помощью дифференцированного  S,
но вовсе не исчерпывается им.  Поэтому,  усматривая  связь  между  P  и  тою
областью  действительности,  которая   характеризуется   признаком   S,   но
неизвестна еще нам со своей  стороны,  непосредственно  связанной  с  P,  мы
говорим "S есть P", хотя иногда отчетливо сознаем, что S как S не может быть
причиною P.
   Наконец, по поводу теории  интуитивизма  может  явиться  сомнение,  прямо
противоположное предыдущему. Как бы ни  была  затруднительна  дифференциация
отношений, все же в  нашем  бесконечно  разнообразном  мире  должны  найтись
области,  в  которых  нам   удалось   уже   достигнуть   столь   отчетливого
дифференцирования связей, что обобщение  производится  на  основании  одного
случая и признается научно удостоверенным без  всякой  проверки  посредством
дальнейших наблюдений. Существует ли наука, в которой такой метод  обобщен