многом переосмыслил в постструктуралистском ключе ту линию в исследованиях культуры и искусства, которая связана с именами крупнейших структуралистов - М. Фуко, Р. Барта, К. Леви-Стросса и их последователей - К. Метца, Ц. Тодорова.1

      1 См., например: Автономова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М., 1971; Грецкий М. Н. Французский структурализм. М., 1971 ; Ильин И. Постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм. М., 1996; Маньковская Н. Б. Художник и общество. Критический анализ концепций в современной французской эстетике. М., 1985; Силичев Д. А. Методологические основы структуралистской эстетики // Вест. МГУ. Сер. 7. Философия. 1988, № 3; Филиппов П. И. Структурализм и фрейдизм // Вопр. философии. 1976, № 3.

[16]
    "Имя Бога" - так можно было бы метафорически озаглавить корпус философских текстов Ж. Деррида, чьи идеи оказали глубокое влияние не только на континентальную, но и на англо-американскую эстетику, вызвав к жизни Йельскую школу критики, а также многочисленные исследовательские группы в Балтиморском, Карнельском и других университетах. Бог для него - сокрытое абсолютное начало, последнее, конечное означаемое, не нуждающееся в отсылке ко все новым и новым означающим. Язык дан людям свыше, он фундаментально бесчеловечен, поэтому "Бог" - одно из имен современной культурной ситуации, характеризуемой не его смертью, но деконструкцией.
    Философские взгляды Деррида, чья эволюция отмечена смещением интереса от феноменолого-структуралистских исследований (60-е годы) к проблемам постструктуралистской эстетики (70-е годы), а затем - философии литературы (80-90-е годы), отличаются концептуальной целостностью. Философия остается для него тем центром-магнитом, который притягивает к себе гуманитарные науки и искусство, образующие в совокупности единую систему. Не приемля тенденций вытеснения и поглощения философии другими гуманитарными науками, ее превращения в частную дисциплину, Деррида способствует укреплению ее институционального статуса, являясь учредителем Международного философского колледжа, а также Группы по изучению преподавания философии. В таком подходе Деррида видит отличие деконструкции от многообразных вариантов критики традиционной философии. Деконструкция - это не критика, не анализ и не метод, но художественная транскрипция философии на основе данных эстетики, искусства и гуманитарных наук, метафорическая этимология философских понятий; своего рода "негативная теология", структурный психоанализ философского языка, симультанная деструкция и реконструкция, разборка и сборка.
    В "Письме к японскому другу" Деррида предупреждает, что было бы наивным искать какое-либо ясное и недвусмысленное значение, адекватное слову "деконструкция". Если термин "деструкция" ассоциируется с разрушением,

[17]
то грамматические, лингвистические, риторические значения деконструкции связаны с "машинностью" - разборкой машины как целого на части для транспортировки в другое место. Однако эта метафорическая связь не адекватна радикальному смыслу деконструкции. "Она несводима к лингвистическо-грамматической или семантической модели, еще менее - к машинной".2 Акт деконструкции является одновременно структуралистским и антиструктуралистским (постструктуралистским)жестом,что предопределяет его двусмысленность. Так, деконструкция связана с вниманием к структурам (не являющимся просто идеями либо формами, синтезами, системами) и в то же время процедурой расслоения, разборки, разложения лингвистических, логоцентрических, фоноцентрических структур. Но такое расслоение не было негативной операцией. Речь шла не столько о разрушении, сколько о реконструкции, рекомпозиции ради постижения того, как была сконструирована некая целостность. Таким образом, "деконструкция - не анализ и не критика". Она не является анализом, так как демонтаж структуры - не возврат к некому простому, неразложимому элементу. Подобные философемы сами подлежат деконструкции. "Это и не критика в общепринятом или кантовском смысле" - она также деконструируется. "Деконструкция не является каким-либо методом и не может им стать".3 Каждое "событие" деконструкции единично, как идиома или подпись. Оно несравнимо с актом или операцией, так как не принадлежит индивидуальному или коллективному субъекту, применяющему ее к объекту, теме, тексту. Деконструкции подвержено все и везде, и поэтому даже эпоха бытия-в-деконструкции не вселяет уверенности. В связи с этим любое определение деконструкции априори неправильно: оно остановило бы беспрерывный процесс. Однако в контексте оно может быть заменено или определено другими словами - письмо, след, различание, приложение, гимен, фармакон, грань, почин - их список открыт.
2 Derrida J. Psychee. Invention de l'autre. P., 1987. Р. 389. 
3 Ibid. Р. 390.

[18]
    Итак, термин этот несовершенен. "Чем не является деконструкция? - да всем! Что такое деконструкция? - да ничто!",4 - заключает Деррида. Сосредоточиваясь на "игре текста против смысла", он сравнивает деконструктивистский подход с суматошным поведением птицы, стремящейся отвести опасность от птенца, выпавшего из гнезда. Лишь беспрерывные спонтанные смещения, сдвиги амбивалентного, плавающего, пульсирующего "нерешаемого" способны приблизить к постижению сути деконструкции.
    Результатом деконструкции является не конец, но закрытие, сжатие метафизики, превращение внешнего во внутритекстовое, то есть философии - в постфилософию. Ее отличительные черты - неопределенность, нерешаемость, свидетельствующие об органической связи постфилософии с постнеклассическим научным знанием; интерес к маргинальному, локальному, периферийному, сближающий ее с постмодернистским искусством.
    Деррида с юмором замечает, что деконструктивистов нередко воспринимают как членов секты, тайного общества, клики, мафии, шайки разрушителей. Однако "движение деконструкции не сводится к негативным деструктивным формам, которые ему наивно приписывают... Деконструкция изобретательна, или ее не существует. Она не ограничивается методическими процедурами, но прокладывает путь, движется вперед и отмечает вехи. Ее письмо не просто результативно, оно производит новые правила и условности ради будущих достижений, не довольствуясь теоретической уверенностью в простой оппозиции результат - констатация. Ход деконструкции ведет к утверждению грядущего события, рождению изобретения. Ради этого необходимо разрушить традиционный статус изобретения, концептуальные и институциональные структуры. Лишь так возможно вновь изобрести будущее".5 Разрушая привычные ожидания, дестабилизируя и изменяя статус традиционных ценностей, деконструкция выявляет теоре-

[19]
тические понятия и артефакты, уже существующие в скрытом виде. Она ориентируется не столько на новизну, связанную с амнезией, сколько на инакость, опирающуюся на память. Характеризуя деконструкцию как весьма "мягкую, невоинственную", Деррида видит ее специфику в инакости "другого", отличного от техно-онто-антропо-теологического взгляда на мир, не нуждающегося в легитимации, статусе, заказе, рынке искусства и науки. "Единственно возможное изобретение - это изобретение невозможного. Таков парадокс деконструкции".6 Такой подход он считает особенно значимым для эстетической сферы, сопряженной с изобретением художественного языка, жанров и стилей искусства. Деконструкция здесь означает подготовку к возникновению новой эстетики: "Деконструкция не является симптомом нигилизма модернизма и постмодернизма. Это последний свидетель, мученик веры конца века".7 В процессе деконструкции как бы повторяется путь строительства и разрушения Вавилонской башни, чей результат - новое расставание с универсальным художественным языком, смешение языков, жанров, стилей литературы, архитектуры, живописи, театра, кинематографа, разрушение границ между ними. И если можно говорить о системе деконструкции в эстетике, то ею станет принципиальная асистематичность, незавершенность, открытость конструкции, множественность языков, рождающая миф о мифе, метафору метафоры, рассказ о рассказе, перевод перевода. Однако такой перманентный перевод,   касающийся   нетронутого   иного   и   сохраняющий невинность другого языка, предполагает свой апофеоз - гимен, свадьбу, примирение языков искусства. Сознательный эклектизм постмодернизма не позволяет языку зачахнуть, атрофироваться в одиночестве, задохнуться в корсете смысла, превратиться в эстетического инвалида, вливая в него энергию взаимодополнения, стимулирующую его рост и развитие в атмосфере текстового удовольствия.

4 Derrida J. Psychee. P. 391.
5 Ibid. Р. 33, 35.
6 Derrida J. Psychee. P. 59.
7 Ibid. P. 539.
 

[20]
    Связь между деконструкцией и изобретением имеет для Деррида принципиальный характер. "Изобретательная деконструкция" образует определенный позитивный противовес "негативной теологии". При этом изобретение - не синоним открытия, творчества, воображения, производства вещи или артефакта. Изобретение сродни капризам психеи - души (а не духа), отражающейся в мобильном зеркале. Изобретая новое искусство для современного Нарцисса, миражный гибрид зеркала-психеи символизирует сплав мифа и техники, образа и пустой видимости. Применительно к эстетической сфере изобретение мыслится как саморефлексия по поводу универсальных художественных идей, чей "след" ведет к дестабилизации культурно-исторических условностей, связанных с понятием наследия, достояния, традиций. Выражаясь прежде всего в форме и композиции, оно выдвигает на передний план ироничность и аллегоризм постмодернистского искусства. Соединяя синхронию иронизма с диахронией аллегоричности в "аллегории иронии", постмодернизм предстает как единство правды аллегории и аллегории правды. "Правда как аллегория - это изобретение",8 ведущее к структурно-содержательным метаморфозам художественного языка и его новому эстетическому статусу, находящему выражение в новой теории. Таковой и является ненормативная эстетика постмодернизма, спонтанно деконструирующая оппозиции реальное - воображаемое, привычное - фантастическое, низменное - возвышенное и т. д. "Соль деконструкции - определенный опыт невозможного, то есть другого как изобретения невозможного, а только таким и может быть изобретение".9 Речь идет не о локальных открытиях, но об изобретении нового мира, новой среды обитания, новых желаний на фоне усталости, исчерпанности, отработанности деконструируемых структур. Таким образом, "видимое противоречие между изобретением и деконструкцией может быть снято".10
8 Derrida J. Psychee. P. 19.
9 Ibid. Р. 26.
10 Ibid. P. 35.

[21]
   Деррида подчеркивает, что изобретение - прерогатива человека как субъекта. Если Бог творит, а животное манипулирует инструментами, то человек изобретает богов, животных, мир в целом на двух уровнях - басенном (фиктивно-повествовательном) и техническом (технико-эпистемологическом). Однако уровни эти вписаны в систему антропоцентрического гуманизма, поэтому само изобретение сегодня нуждается в деконструкции: его необходимо переизобрести, лишив научной и эстетической запрограммированности. Сверкающая оригинальность деконструированного изобретения будет состоять в открытии и производстве новых артефактов - непредсказуемых, хотя и соответствующих латентным ожиданиям современников.
   Акцент на проблемах дискурсивности, дистинктивности вызывает к жизни множество вводимых автором оригинальных понятий, таких как след, рассеивание, царапина, грамма, вуаль, приложение, прививка, гибрид, контрабанда, различание и др. Концептуальный смысл приобретает обращение к анаграммам, черновикам, конспектам, подписям и шрифту, маргиналиям, сноскам. Многочисленные неологизмы, метафоры, символы, словоупотребления вне привычного контекста как бы остраняют французский язык, придают ему лукавую "иностранность". Не являясь отрицанием или разрушением, деконструкция означает выяснение меры самостоятельности языка по отношению к своему мыслительному содержанию; это видимость, подобная телефонному "да", означающему лишь "алло".
    Видеотелефон - своего рода имидж постмодернистской культуры. Придуманный Деррида фантастический телефонный разговор на вечные темы между Платоном, Фрейдом, Сократом, Хайдеггером и Демоном, подсоединенных друг к другу посредством американского коммутатора, время от времени напоминающего о необходимости доплаты, - символ единства европейской философской традиции и стремления взглянуть на нее со стороны иронически-отчужденным взглядом.
    Исследование нерешаемого посредством амальгамы философских, исторических и художественных текстов,

[22]
научных данных и вымысла, дисконтинуальных прыжков между фразами, словами, знаками, отделенными между собой сотнями страниц, опоры на нелингвистические - графические, живописные, компьютерные способы коммуникации, выливается в некий гипертекст - подобие искусственного разума, компьютерного банка данных, текстуальной машины, лабиринта значений. В его рамках философский и литературный языки взаимопроницаемы, открыты друг другу, их скрещивание образует метаязык деконструкции. Его применение размывает традиционные бинарные расчленения языка и речи, речи и письма, означаемого и означающего, текста и контекста, диахронии и синхронии, натуры и культуры, мужского и женского и т. д. Однако исчезновение антиномичности, иерархичности порождает не хаос, но новую конфигурацию философско-эстетического поля, чьей доминантой становится присутствие отсутствия, открытый контекст, стимулирующий игру цитатами, постмодернистские смысловые и пространственно-временные смещения. В данном контексте знаменательны слова Деррида о том, что самое интересное - это память и сердце, а не письмо, литература, искусство, философия, наука, религия, политика." Он придает деконструкции бытийный смысл, сравнивая ее с анализом крови или обрезанием, делающим внутреннюю жизнь видимой. Плюрализация, интертекстуализация - ритуальные обрезания языка, обнажающие пульсацию жизни культуры. Сосредоточивая внимание на языковых обнаружениях философии, Деррида приводит язык во "взвешенное состояние", совершая челночные операции между языковой эмпирией и философией.12 В своих философско-эстетических
       11 См.: Jacques Derrida par Geoffrey Bennington et Jacques Derrida. P., 1991. Р. 85.
       12 См. подробнее: Автономова Н. С. Язык и эпистемология в концепции Жака Деррида / / Критический анализ методов исследования в современной буржуазной философии. М., 1986; Силичев Д. А. Деррида: деконструкция, или философия в стиле постмодерн // Филос. науки. 1992, № 3.
[23]
исканиях он обращается к текстам Гераклита, Сократа, Платона, Аристотеля, Руссо, Гегеля, Канта, Ницше, Фрейда, Гуссерля, Хайдеггера, Барта, Леви-Стросса, Фуко, Лиотара, де Мана, Альтюссера, Витгенштейна, Фейерабенда, а также к произведениям литературного авангарда - Малларме, Арто, Батая, Понжа, Джойса, Целана, Соллерса и других, посвящая их исследованию многочисленные книги и статьи. Кроме того, Деррида создает ряд литературно-философских произведений экспериментального плана, сочетающих в постмодернистском духе элементы научного трактата и автобиографических заметок, романа в письмах и пародии на эпистолярный жанр, трагифарсовые черты и галлюцинаторно-провидческие озарения.13 Ему принадлежит ряд парадоксальных утверждений, рассчитанных на "философский шок": восприятия не существует; может быть, я мертв; имя собственное - не собственное; вне текста ничего не существует; схваченное письмом понятие тут же спекается; cogito - это бесконечные блуждания; секрет в том, что понимать нечего; вначале был телефон. Подобные высказывания свидетельствуют о стремлении выйти за рамки классической философии, "начать все сначала" в ситуации утраты ясности, смысла, понимания, заново, незапрограммированно погрузиться в стихию текста.
   Этому служит тонкий, изощренный анализ словесной вязи, кружева слов в разнообразных контекстах, выявляющий спонтанные смещения смысла, ведущие к рассеиванию оригинального текста. Текст теряет начало и конец и превращается в дерево, лишенное ствола и корней, состоящее из одних ветвей. Цитатное письмо в сочетании с симптоматическим чтением, локальным микроанализом текстов позволяют сосредоточить внимание на основных темах грамматологии - дисциплины, обобщающей принципы деконструкции: знаке, письме, речи, тексте, контексте, чтении, различании, метафоре, бессознательном и др.
13 См., например: Derrida J. La Carte postale. De Socrate a Freud et au-dela. P., 1980.

[24]
    Деконструкцию логоцентризма14 Деррида начинает с деконструкции знака, затрагивающей краеугольные камни метафизики. Этот процесс сопрягается им с чувственно-интеллектуальным удовольствием, доставляемым виртуозной игрой в силовом поле художественной философии, отмеченном литературным эстетизмом. Знак в концепции Деррида не замещает вещь, но предшествует ей. Он произволен и немотивирован, институционально-конвенционален. Означаемого как материальной вещи в этом смысле вообще не существует, знак не связывает материальный мир вещей и идеальный мир слов, практику и теорию. Означающее может отсылать лишь к другому означающему, играющему, таким образом, роль означаемого. Разница между чувственным означаемым и сверхчувственным означающим исчезает, и в результате этой "трансцендентальной контрабанды" знак становится чувственно-сверхчувственным. Возникают не смыслы, но эффекты, грань между знаком и мыслью стирается.15
    Сущность деконструкции знака заключается в его соотнесении с языком как системой априорно существующих различий. Ее результатом является сужение функций знака, утратившего свою первичную опору - вещь, и одновременно обретение нового качества - оригинальности вторичного, столь существенной для Дерриды в процессе следующих шагов деконструкции речи и письма.
    Центральное место, занимаемое письмом в теории деконструкции, обусловлено первичностью для нее того, что вторично для метафизики. Письмо же, как знак знака, графическое означающее фонетического означающего, обнаруживающее свою двойную вторичность в логоцентризме, в новой системе координат, предлагаемой Деррида, принимает на себя основные функции языка. Деррида отвергает западноевропейскую традицию приоритетного изучения речи как непосредственного способа прямой коммуника-
14 Логоцентризм в терминологии Деррида - философская традиция, основанная на уравнивании голоса и логоса.
15 См.: Derrida J. De la grammatologie. P., 1967. Р. 379-445; Он же. L'ecriture et la difference. P., 1967. Р. 413-414.
[25]
ции, подчеркивая, что со времен античности и до наших дней философия оставалась письменной. Опосредованность восторжествовала над непосредственностью. Отмечая, что коммуникативные свойства письменных знаков превосходят речевые, он не только считает, что письмо как символическая модель мышления важнее речи, но и выявляет фундаментальный уровень их бытования - архиписьмо, закрепляющее вариативность языковых элементов, их знаковую игру завуалированных различий, смещений, следов. Снимая противопоставление письма и речи, архиписьмо управляет всеми знаковыми системами, создавая коммуникативное поле.
   Особое значение придается временному разрыву как основе письменной коммуникации. В структуре письма находит отпечаток его асимметричность по отношению к чтению, фатальная неуверенность в бытии автора в момент восприятия его произведения адресатом-читателем. Полемизируя с Ж. Лаканом, считавшим, что в конечном итоге письмо всегда достигает адресата, Деррида дает иную, по сравнению с лакановской, трактовку "Похищенного письма" Э. По: вследствие противоречивости и неопределенности своего статуса, подрывающего возможности коммуникации, письмо одновременно и достигает, и не достигает адресата. Оно приходит не к тому, кому посылалось, - впрочем, адресат был изначально неясен. И все же так или иначе цель достигается: получатель послания - свидетель судьбоносности самоосуществляющейся универсальной стихии письма. Фантазмы "суда истории", герменевтической бесконечности интерпретаций превращают писателя в главного читателя собственных сочинений, размывая грани между производством и потреблением, активностью и пассивн