язанные с воздухом и дыханием: здесь такие штампы, как трудно надышаться родным воздухом, вдали от родины, / на чужбине, человек задыхается. К этому же семантическому ряду можно отнести и пресловутый дым отечества (,дым' - ,запах' - ,воздух'), а также известные штампы "вольного дыхания" в советской патриотической песне.
Воздух и дыхание в этих контекстах приобретают свой идеологический смысл, будучи иносказаниями библейских образов духа, дыхания, воздуха, ветра как Духа Божьего. Вводя в метафизику Отечества элемент воздушной стихии, Шишков пользуется характерным для эпохи рационализма приемом метафорического переноса атрибутов Божественного на обыденное (таких примеров секуляризации библейских смыслов у него будет очень много). Так, физическая география Отечества - воздух, камни, деревья - "переписывается" им в форме иконического канона, как будто речь идет не о перечислении элементов пейзажа, а об исчислении символов веры. Мы увидим, что Шишков последовательно пользуется приемом профанации священных категорий (таких как Дух, Слава) в своем стремлении обожествить Отечество. Он вдохновляется моральными исканиями, стремлениями укрепить веру и накрепко связать ее с отношением к Отечеству. Однако по существу обожествление Отечества способствует именно распылению священных смыслов. В таком профанированно-божественном состоянии Отечество и стало частью современного русского политического языка.
Что препятствует любви к Отечеству? Шишков отвечает: "любовь ко всему чужеземному" и цитирует при этом Хераскова: "Чужие к нам пришли обычаи и нравы // И скрылися следы приобретенной славы".
Именно "дух народной гордости", по мысли Шишкова, противостоит опасности, связанной с нашествием "чужих обычаев и нравов" - а именно, опасности "ложных умствований":
[Любовь к Отечеству] предостерегает от ложных умствований; она не допускает нас под видом предрассудка излишней любви ко всему отечественному, упадать в предрассудок излишней любви ко всему чужеземному [...]39
Руководствуясь здравым смыслом и отрицая "ложное умствование", Отечество "пользуется чужими изобретениями, хвалит их, но любит только свои".40
Согласно Шишкову, "ложные умствования" глубоко противоестественны, тогда как любовь к Отечеству врождена человеку, и следовать ее голосу - это естественное, "во всех сердцах обитающее чувство":
171
видя с одной стороны людей с толикою неустрашимостью духа жертвующих собой отечеству, и с другой всеобщий стыд не любить оное, следовало бы из того заключить, что привязанность к месту рождения своего и к согражданам своим, братьям нашим, есть некое общее, со млеком всосанное и во всех сердцах обитающее чувство.41
Более подробно мы обратимся к теме ложного умствования ниже, при рассмотрении той роли, которую в формировании патриотической доктрины играло еще одно детище Шишкова - цензура.
"Ложное умствование" - порождение "суемудрия", т. е. западной философии, - препятствует любви к Отечеству как раз по той причине, что Отечество претендует на роль религиозной доктрины и конструируется Шишковым как светская церковь.
Имея в виду квазирелигиозный характер Отечества, Шишков намеренно строит параллелизмы между духовной доктриной и учением об Отечестве. Подобно тому, как все формы практик в религиозном сообществе вдохновляются силой священного глагола, духом священного писания, точно так же и "практики Отечества" имеют в своей основе священное для каждого патриота Слово - слово родного языка.
Любовь к Отечеству как к безусловному благу он выводит из безусловного блага Слова - божественного дара, которое обеспечивает превосходство человека над всем остальным творением. Но, как оказывается, дар любви к Отечеству далеко превосходит дар речи по своему значению; только любовь к Отечеству поистине очеловечивает и, тем самым, завершает проект Божественного творения:
Некогда рассуждали мы о преимуществе, какое род человеческий получил тем единым что благость Божия, даровав нам душу, даровала и слово [...] Но сей величайший дар, сие слово толико отличающее нас от безсловесных тварей, толико превозносящее нас над ними, было бы заключено в тесных весьма пределах [...] когда бы воля небес судила каждому из нас порознь скитаться по лицу земли, когда бы не вложила в нас желания составить общества, называемые державами или народами, и не повелела каждому из оных [...] жить под своим правлением, под своими законами. Люди без сих обществ были бы столько же злополучны, как без семейств и родства.42
Таким образом, "сообщество" - это благо цивилизации. Именно в цивилизованном - социализированном - состоянии дарованное человеку слово достигает наиболее полного развития. Вера - часть цивилизации, наряду с воспитанием, просвещением, могуществом, величием и безопасностью. Все эти блага и объединяются в Отечестве:
Не было бы у них (людей. - И. С.) ни веры, обуздывающей страсти, исправляющей нрав и сердце; ни воспитания, просвещающего разум; ни общежития, услаждающего жизнь; ни могущества, величия и безопасности, проистекающих от совокупления во едино всех частных воль и сил.43

172
Отечество, стало быть - результат двойного благословения: благословения дарованием слова и благословения дарованием цивилизации. Поэтому космополитизм - "почитание себя гражданином света" (Шишков, по-видимому, имеет в виду кантовское понимание антропологии человека как гражданина мира) - он уподобляет звериному, нечеловеческому состоянию натуры:
Отсюду следует, что человек, почитающий себя гражданином света, то есть не принадлежащий никакому народу, делает то же, как бы он не признавал у себя ни отца, ни матери, ни роду, ни племени. Он исторгаясь из роду людей причисляет сам себя к роду животных.44
Мы видим в шишковской попытке соединить воедино Бога и цивилизацию типичный интеллектуальный проект Просвещения. В его обосновании заключена чисто рационалистическая редукция веры, которая понимается как инструмент политического управления - дискурсивных ход, характерный для рационалиста-"безбожника". У Шишкова между строк звучит незаданный вопрос - "зачем нужна вера"? И дается прагматический ответ: у нее есть полезная функция, вера "обуздывает страсти, исправляет нрав и сердце".
Попытка Шишкова воссоздать в доктрине Отечества новое вероучение как раз была типичным идеологическим проектом симуляции духовного вероучения и редукции такого учения до ближайших прагматических задач государственной власти. Вера - "устроительница внутреннего спокойствия и благих нравов". Но она же и средство мобилизации:
Посмотрим торжество ее (веры) на поле брани. Кто велит воину презирать труды, опасности и саму смерть? Кто посылает его с оторванною рукою нести в жертву и другую руку?45
Отечество у Шишкова не просто воссоединяет, но окончательно вочеловечивает, "достраивает" замысел Божий и доводит сотворение человека до совершенства. Эта идея относится к числу идеологических новаций, выполненных опять, как это ни иронично, именно в духе ненавистных Шишкову "ложных умствований" рационализма; как и в символической репрезентации родной природы ("воздух, деревья, каменья"), Шишков прибегает к приему профанического заимствования из Священного писания, приписывая Божественному творению задачу создания Отечества. В духе же "умствований" классической эпохи, у Шишкова обоснование идеологического нововведения проводится с помощью апелляции к "естественному", "прирожденному", "природному". Эта позиция как раз противоречит духу подлинного вероучения, которое признает свободу воли, не детерминиро-
173
ванную никакой "прирожденностью" ("нет ни эллина, ни иудея", ап. Павел). Примат "природного" над "искусственным", наоборот, это идея современной Шишкову западной философии, один из столпов отрицаемого им "ложного умствования" эпохи Классицизма, которая красной нитью проходит через все символические практики, включая и модный в то время "стиль грек", семиотика которого заключается в следовании (античному) идеалу как совершенству простоты и естественности.
Для утверждения любви к Отечеству как естественного чувства Шишков опирается на метафору Отечества-семьи (курсив мой. - И. С.):
Не благополучен ли ты посреди объятий родившего тебя и рожденного тобою? Сим образом благость Создателя Вселенной назначила тебе дом, жилище, место пребывания. Повелела чтоб единое семейство посредством брака соединялось с другими: да течет во всех одна и та же кровь, да свяжут сии священные узы весь народ, и да скрепят его единодушием, любовию, дружбою. Отсюду законы назвали тебя гражданином, единоземцы братом, отечество сыном.46
Эта семья - скорее первохристианская община, чем реальное семейство. Так же как и тело - уподобление, к которому он также прибегает при обосновании отечества - это тело церкви, в котором эротические коннотации суть библейские иносказания духовного единения с создателем:
Она (любовь к отечеству) говорит каждому сыну отечества: член великого тела! Не отрывайся от онаго никогда, и поставленной от Бога над ним главе служи верою и правдою.47
Чем больше душа всего народа пылает ею (любовью к отечеству), тем тверже слава и благоденствие чего народа. Отечество [...] требует от нас любви даже пристрастной, такой, какую природа вложила в один пол к другому.48 (курсив мой. - И. С.)
Эти две метафоры - "расширенной семьи" и "расширенного тела" - мы уже встречали, когда анализировали современный нам советский патриотический дискурс. Однако это не "биологическая" метафора.
Здесь интересна аллюзия к тому, что составляет "церковный" аспект метафоры тела - а именно, библейское уподобление церкви как сообщества верующих телу Христову. По аналогии с телом церкви, и Отечество есть тело; любовь же к Отечеству проповедуется буквальным заимствованием из Послания к Римлянам апостола Павла: Люби Царя и Отечество "делами твоими, а не словами".49
Шишков строит свое Отечество как секуляризованный аналог Церкви, как сообщество религиозного поклонения. "Телом" этой церкви является сообщество отечестволюбцев, а духом - Слово родного языка. Такая конструкция есть ни что иное, как пародийное, профанированное воспроизве-

174
дение Нового Завета, прежде всего Посланий апостола Павла и Евангелия от Иоанна ("В начале было слово"). В этом отношении, при всей прочувствованности риторики веры, Шишков снова предстает перед нами в качестве рационалиста эпохи Просвещения, безбожника-энциклопедиста "по умолчанию". Его нравственная позиция заключается в том, чтобы отрицать влияние Просвещения и Запада как такового, но на деле он последовательно проводит именно просвещенческую, рационализированную символическую работу - секуляризацию божественного - и тем самым последовательно перевоплощает образ Бога в символику Отечества. Более того, в интересах отечества он позволяет себе прямую ревизию евангельской заповеди "Не убий":
[...] вера, которая во всяком другом случае велит нам и малейшую каплю крови человеческой щадить [...] сей Ангел кротости и милосердия, ополчает руки наши и повелевает нам проливать свою и чужую кровь, когда дело идет о спасении и защите Церкви и Отечества [...]50
За плотной завесой евангельской метафорики мы обнаруживаем логику рационалиста-просветителя. Шишков - автор "Рассуждения о любви к отечеству" - не случайно предстает перед нами реальным историческим прототипом Великого Инквизитора. Как и собеседник Христа, Шишков чрезвычайно красноречив (Христос, как мы помним, отвечает на красноречие Великого Инквизитора молчанием). Как и персонаж Достоевского, он ставит общественное благо значительно выше Истины. Как и Великий Инквизитор, Шишков озабочен устроением светской власти, прикрывая ее устремления фразеологией Священного писания. Как и герой "Легенды", Шишков не сомневается в способности и призвании светской власти "корректировать" промысел Божий и предлагает для этой "корректировки" конкретные средства манипуляции, долженствующие служить усовершенствованию человеческой природы.
В программе воспитания сына Отечества, предлагаемой Шишковым, особенно очевидна его духовная близость идеологии французского Просвещения. Подобно "садовникам"- рационалистам XVIII века, стремившимся культивировать общество искусственными средствами, соединяющими в себе властное принуждение с рационалистическим образованием масс, Шишков выделяет для себя особую "делянку", на которой, согласно его призывам и предлагаемой программе, правительство может выращивать истинных патриотов. Эта делянка и называется "любовью к Отечеству".
Средств к "возбуждению любви к отечеству" он видит три: вера, воспитание и язык. Еще раз обратим внимание на характерное для философа-рационалиста подчинение веры интересам политики (здесь Шишков вы-
175
ступает прямым сторонником "иезуита" де Местра). Вера, как мы убедились выше, ложится в самое основание военной доктрины, поскольку имеет "ополчать руки и повелевать проливать свою и чужую кровь, когда дело идет о спасении и защите Церкви и Отечества". Второй элемент культивации гражданина - воспитание, которое подразумевает внушение любви к вере, любви к Государю, любви к Отечеству и любви к ближнему ("наконец, любви к ближнему", пишет Шишков, характерным образом подчиняя главную заповедь Христа светским ценностям религиозности, монархии и национализма). Третье средство - язык, который в иерархии средств идеологической манипуляции снижается в своем статусе "всего лишь" до показателя благонравия народа; он есть:
[...]душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык.51
Алтарь Отечества и материнское жертвоприношение
Шишковское "демократизированное отечество" опирается на прототип в Апокалипсисе в том смысле, что, подобно неизбежности Страшного суда, отменяет все земные роли и иерархии,52 в том числе "естественную" иерархию материнства и сыновства. "Последние дни" подразумевают разрыв абсолютно всех человеческих связей, уничтожение всех земных ценностей, когда единственно значимым остается ценность Божественного Спасения. Точно так же и угроза для Отечества ставит задачу Спасения любой ценой. Отечество - как мы уже видели, "семья" более высокого поряка, чем круг родных по крови. Его высший порядок подразумевается Божественным предназначением общежития. Поскольку по своей "инфраструктуре" ценности Отечества составляют иерархию, отчестволюбец всегда стоит перед выбором между призванием служения Отечеству и "простой человеческой" любовью к близким. "Простое человеческое" уступает "высокому общественному". "Сила любви к отечеству" превозмогает все, даже священную силу материнской любви, материнское сердце:
Какой изверг не любит матери своей? Но Отечество меньше ли нам, чем мать?53
[...] сила любви к отечеству препобеждает силу любви ко всему, что нам драгоценно и мило, к женам, к детям нашим, и к самим себе.54
Мотив "любви к отечеству, препобеждающей силу любви ко всему", вновь иллюстрируется античным образцом:
176
Спартанка, мать троих сыновей, составлявших всю ее гордость и надежду, вопрошает притекшего во град бойца: что войска наши? что мои дети? Гонец отвечает вздохнув: все трое убиты. - Так гибнет отечество наше? - Нет, оно спасено, торжествует над врагами - Довольно, сказала Спартанка, иду - Куда? - Во храм благодарить Богов. Вот сила любви к Отечеству: кого преодолела она? Материнское сердце!55
Коллизия патриотизма и материнства уже рассматривалась нами подробно на материале советской патриотической пропаганды. Теперь мы можем видеть, откуда эта коллизия взялась. Любовь к Отечеству, согласно Шишкову, торжествует и над силой естественной связи между людьми - связи семейной, сыновне-материнской. В этом отношении любовь к Отечеству также уподобляется любви к Богу, библейскому идеалу Спасения.56 Подобно религиозному служению, служение Отечеству, как мы уже убедились, способно к преобразованию человеческой природы: связь между матерью и сыном - связь плотская - уступает место более высокой связи между согражданами, связи духовной. В этом контексте сохранение целостности государства уподобляется личному спасению в Боге.
Несмотря на то, что Шишков пользуется античными - т. е. языческими - образцами, его патриотическая проповедь проникнута библейским духом единобожия, духом очистительного самопожертвования. Преодолевая не просвещенную духом веры, язычески-священную связь с матерью, герой возвышается до статуса сына Отечества. Жертва сына Отечества, приносящего на алтарь Отечества все то, что дорого ему в личной жизни, несет в себе скрытую аллюзию к жертве Сына Человеческого, который претерпевает муку ради спасения сынов Божиих. Так же и образ спартанки-матери связывается аллюзией к образу Девы Марии, которая благословляет Сына на искупительную гибель (этот образ невольно вызывает в памяти рафаэлеву Мадонну - живописный шедевр, который Шишков ставил очень высоко).
Таким образом, в этой системе евангельских аллюзий, которые составляют подкладку классического античного сюжета, сохранение государства предстает перед нами как своего рода Преображение: в акте почетного жертвоприношения любовь к Отечеству очищается от присутствия всего смертного, в том числе земной любви материнства. Отечество в своем уподоблении семье становится духовным заместителем семьи плотской, и смертная человеческая природа преодолевается путем отказа от узких интересов материнства и сыновства ради высоких интересов метафорического "дома-Государства", сублимированного эквивалента родного дома, семьи сограждан. Подобно Христу, сын Отечества приносит свою жизнь в жертву за свободу Отечества, "смертью смерть поправ".57
177
История как Апокалипсис: тотальная мобилизация
Последовательно "подкладывая" под свое Отечество аллюзивную сетку евангельских коннотаций, Шишков уступает духу своего времени и, подобно парковому архитектору XVIII века с его любовью к античной скульптуре, населяет мифологическую историю Отечества древнегреческими и древнеримскими образцами. Впоследствии эти образцы, дойдя до наших дней в продукции новых поколений идеологов власти, станут подлинно хрестоматийными. Пантеон сынов Отечества открывают классические персонажи из греческой истории, во главе с Фемистоклом, "за все свои заслуги изгнанным неблагодарными Афинами". Подвергнутый остракизму, Фемистокл служит врагу Афин - царю Ксерксу, но решительно противится приказанию своего покровителя идти войной на родной город. Следует диалог между Ксерксом и Фемистоклом:
Кс:   Ты раздражаешь того, кто тебя может сделать несчастным
Ф:    Но не изменником.
Кс:   Ты мне жизнию обязан.
Ф:    Но не честию.
Кс:   Отечество твое тебя ненавидит.
Ф:    Но я люблю его.
Кс:   Неблагодарный! Смерть ожидает тебя. Но что ты любишь столько в Отечестве твоем?
Ф:    Все, Государь: прах моих предков, священныя законы, покровителей Богов, язык, обычаи, пот во благо сограждан моих мною пролиянный, славу от того полученную, воздух, деревья, стены, каменья.58
Здесь изгнанник - не просто гражданин, но благодетель Отечества: Фемистокл изгнан соотечественниками "за все свои заслуги" перед ним. Неблагодарность и гонения в ответ на благодеяние - сюжет, характерный и для библейского источника; и библейский пророк, и честный сын Отечества совершают духовный подвиг, превозмогая личное страдание ради служения высшей цели. Для религиозного пророка такой целью является его вера, любовь к Богу. Для патриота-изгнанника - любовь к Отечеству. Отечество - Бог, которого обретают ценой страдания и самоотречения.
Дискурс о любви к Отечеству, при всех его античных украшениях, таким образом, наследует у своего подлинного культурного прототипа -Священного писания - явственно апокалиптический контекст явления Отечества. Оно, подобно грозному Богу Ветхого завета, являет себя в катастрофе, или, выражаясь штампами современного патриотического дискурса, в годину бедствия, в трудные дни, в час / перед лицом испытаний и т. д.
Этот "апокалиптический" поворот дискурса оказался поистине пророческим в обоих смыслах этого слова. Година бедствий и час испытания
178
выпали российскому Отечеству через полгода после того, как Шишков написал свое "Рассуждение". Однако "пророческий", "предсказательный" аспект его текста за