увство, будто разжалась хватка, которой я держал себя долгое
время, и чувство чего-то, утекающего из моей руки, было страшным
несчастьем... это незнакомое лицо в зеркале! какие морщины! на голове
почти не осталось волос, да и те седые. Губы постоянно дрожат, глаза
запали, маленькие и тусклые. Я отложил зеркало и сел у окна, глядя на
улицу. На улице я ничего не видел: я просто смотрел в черноту. На душе у
меня стояла черная ночь, и было так же тихо. С той стороны окна что-то
ударило, порыв ветра с дождем; безотчетно я увидел это, и в мои мысли
полил дождь, выбивая из них пузыри, а потом близость обморока привела меня
в себя. Я не позволял себе думать, но то и дело слово проносилось по
огромным пустотам моего ума, свистя, как комета по небу, и взрываясь с
оглушительным грохотом: "Уволен" - было одно слово, и "Старик" - другое.
   Не знаю, как долго я сидел и наблюдал за полетами этих жутких слов,
слушая лязг их столкновений, как вдруг что-то на улице отвлекло меня.
Двое, девушка и молодой, стройный юноша медленно приближались к дому.
Дождь лил, как из ведра, но они, похоже, не обращали на это внимания.
Возле поребрика стояла большая лужа, и девушка, ступая ловко, как кошка,
обошла ее, а юноша на мгновение остановился перед ней. Он поднял руки,
сжал кулаки, размахнулся ими и перепрыгнул через лужу. Потом они с
девушкой встали над водой, очевидно, прикидывая, каков был прыжок. При
свете фонаря я прекрасно видел их. Они прощались. Девушка поправила юноше
воротничок, и пока ее рука лежала у него на плече, он вдруг резко и сильно
обнял ее; они поцеловались и расстались. Юноша подошел к луже и встал
возле нее, обернувшись на девушку, смеясь, а потом прыгнул в самую
середину лужи и начал танцевать по ней, поднимая грязные брызги до колен.
Девушка бросилась к нему, крича "Прекрати, сумасшедший!" Когда она вошла в
дом, я запер дверь и не отозвался на ее стук.
   За несколько месяцев у меня кончились все сбереженные деньги. Никакой
работы найти себе я не смог, я был слишком стар; мне говорили, что им
нужен человек помоложе. Платить за жилье я не мог. Я снова вышел в мир,
как ребенок, старый ребенок в новый мир. Я крал еду, еду, еду, повсюду и
везде. Сперва меня каждый раз ловили. Часто меня отправляли в тюрьму;
иногда отпускали; иногда били; но в конце концов я научился жить, как
волк. Теперь, когда я ворую еду, меня ловят нечасто. Зато каждый день
что-нибудь происходит, тюрьма ли или мысли, где украсть курицу или ломоть
хлеба. Я считаю, что это хорошая жизнь, много лучше той, которую я вел
почти шестьдесят лет, и у меня есть время думать обо всем...
   Когда настало утро, Философа посадили в машину и повезли в большой
Город, чтобы там предать его суду и повесить. Таков был обычай.
 
 
 
 
 
 
 
 
                                 КНИГА VI
               Путешествие Тощей Женщины и Счастливый Поход 
 
 
 
 
 
   Глава XVII 
 
 
 
 
 
   Способность Тощей Женщины с Инис-Маграта злиться была беспредельна. Она
была не из тех ограниченных созданий, у которых волна гнева проходит, и,
пропустив ее, они остаются тихими и мирными. Она могла хранить свою злость
в тех пещерах вечности, которые открываются в каждой душе и которые
полнятся яростью и ненавистью, пока не приходит время наполнить их
мудростью и любовью; ибо в происхождении жизни любовь стоит в начале и в
конце всех вещей. Сперва, как улыбающееся дитя, любовь приходит и
совершает мелкий и незаметный труд в скалах и песках сердца, открывая
первые из тех дорог, которые вечно ведут внутрь, а потом, покончив с
дневной работой, любовь уходит и забывается. За нею налетают яростные
ветра ненависти, чтобы, словно великаны и гномы, поработать среди
чудовищных руин, стирая скалы и сглаживая дороги, пробитые внутрь; но
когда завершается эта работа, в сиянии снова возвращается любовь, чтобы
вечно жить в сердце человека, которое есть Вечность.
   Прежде, чем Тощая Женщина могла заняться возвращением своего мужа с
помощью ярости, ей было необходимо очиститься посредством жертвы,
называемой Прощением Врагов, и она совершила его, обняв лепреконов Горта и
в присутствии солнца и ветра простив им злодеяние против ее мужа. Так она
смогла обратить всю свою злобу на Карающее Государство, простив тех людей,
которые действовали всего лишь, подчиняясь давлению его инфернального
окружения, каковое давление есть Грех.
   Разделавшись с этим, Тощая Женщина испекла три ковриги для своего
путешествия к Ангусу О'гу.
   Пока она пекла ковриги, дети, Шеймас и Бригид Бег, выскользнули в лес,
чтобы поговорить друг с другом и подивиться необычайным событиям.
   Сперва они двигались очень осторожно, потому что не были полностью
уверены, что полицейские совсем ушли, а не прячутся в темных углах,
выжидая момента, чтобы наброситься на них и увести в тюрьму. Слово
"убийство" было детям почти незнакомо, и тем более непонятно, что их
собственный отец оказался рядом с ним.
   Это было страшное слово, и ужас его увеличивался из-за немыслимой связи
его с отцом. Что отец сделал? Почти все его дела и привычки были детям
известны наперечет, и все же существовало темное нечто, к чему он был
причастен и что сверкнуло перед ними, страшное и неуловимое, как вспышка
молнии. Они поняли, что это как-то связано с теми другими отцом и матерью,
тела которых были вытащены из-под очага, но они знали, что Философ никогда
ничего им не делал, и поэтому убийство представлялось им чем-то страшным,
оккультным, лежащим за пределами их умственного горизонта.
   Никто не выпрыгнул на них из-за деревьев, так что спустя немного
времени они успокоились и пошли уже не так осторожно. Когда они вышли на
опушку соснового леса, солнечный свет позвал их дальше, и, поразмыслив
немного, они пошли дальше.
   Простор и свежий ветер развеяли их мрачные мысли, и очень скоро они уже
принялись гоняться туда-сюда друг за другом. Беготня постепенно привела их
к дому Михаула МакМурраху, и там, задыхаясь, они повалились передохнуть
под деревце. То был терновый куст, и под ним отдых снова вернул детей к
мыслям об ужасном положении, в которое попал отец. Мысль у детей не
отделима надолго от рук. Дети думают руками столько же, сколько и головой.
Им нужно делать то, о чем они говорят, чтобы сделать мысль зримой, и
поэтому скоро Шеймас Бег пантомимой стал представлять приход полицейских в
их дом. Земля под терновым кустом превратилась в очаг их домика; Шеймас и
Бригид стали четырьмя полицейскими, и через мгновение Шеймас уже яростно
раскапывал землю дощечкой, чтобы найти зарытые тела. Покопавшись всего с
несколько минут, он вдруг задел дощечкой за что-то твердое. Совсем немного
времени понадобилось для того, чтобы расчистить предмет от земли, и каков
же был восторг детей, когда они выкопали прелестный небольшой глиняный
кувшинчик, до краев наполненный блестящей желтой пылью!
   Поднимая его, дети поразились его тяжести. Долго они играли с ним,
пропуская тяжелую желтую пыль дождем сквозь пальцы и глядя, как она
блестит на солнце.
   Устав от этого, они решили отнести кувшин домой, но, дойдя до
Горта-на-Клока-Мора, так устали, что не смогли нести его дальше и решили
оставить у своих друзей лепреконов. Шеймас Бег постучал по стволу дерева
тем стуком, которому те научили детей, и в то же мгновение наверх вышел их
знакомый лепрекон.
   - Мы принесли вам вот что, сэр, - сказал Шеймас. Больше он ничего не
успел сказать, потому что едва лепрекон увидел кувшин, он обхватил его
руками и заплакал так громко, что его товарищи повыскакивали посмотреть,
что с ним случилось, и присоединились к его смеху и плачу, а дети добавили
к этому хору свое сочувствие, так что весьма многоголосый шум поднялся над
Гортом.
   Но недолго лепреконы предавались чувствам. Почти сразу вслед за
радостью пришли воспоминание и стыд; а затем - раскаяние, эта грустная
добродетель, заплакала в их ушах и в их сердцах. Как они могут благодарить
детей, отца и защитника которых они предали непросвещенному правосудию
человечества? правосудию, требующему не возмещения, но наказания;
правосудию, которое учится по Книге Вражды, а не по Книге Дружбы; которое
ненависть зовет Естеством, а Любовь - сговором; чей закон - железная
цепь и чья милость - слабоумие и разочарование; слепому злодею, всех
обвиняющему в своей слепоте; этому бесплодному лону, проклинающему
плодородие; этому каменному сердцу, которое превращает в камень целые
поколения людей; пред которым жизнь отступает, бледнея, и от которого
смерть отшатывается, скрываясь в своей могиле. Раскаяние! лепреконы
вытерли с лиц неуместную влагу и вместо того заплясали от радости.
Большего они сделать не могли, поэтому с любовью покормили детей и
проводили их до дома.
   Тощая Женщина испекла три ковриги. По одной она дала своим детям, а
одну оставила себе, после чего они все отправились в путешествие к Ангусу
О'гу.
   Вышли в путь они изрядно пополудни. Свежесть и веселье утра уже прошло,
и тиранствующее солнце разливало по миру свое почти невыносимое величие.
Тени для путников было немного, и через некоторое время им стало жарко,
они устали и захотели пить - то есть, дети захотели, Тощая Женщина же по
причине своей худобы была защищена от всех проявлений стихии, за
исключением голода, от которого ни одно существо не свободно.
   Она шагала посередине дороги вулканом тишины, думая одновременно
двадцать разных мыслей, так что сильнейшее желание высказаться заставляло
ее хранить жуткое молчание; но под этой коркой молчания собиралась речь,
которая должна была в конце концов вырваться или окаменеть. Из этого
бурления мыслей поднимался первый глубинный рокот, предвестник грохота, и
через мгновение раздался бы гром ее злословия, но тут Бригид Бег
заплакала: действительно, бедная девочка устала и зажарилась до
полусмерти, да и Шеймаса от такого же плача удерживали лишь две минуты
мальчишеской гордости. Это отвлекло Тощую Женщину от ее пламенных мыслей
и, утешая детей, она забыла свои собственные тяготы.
   Необходимо было поскорее найти воду: не задача, потому что Тощая
Женщина, будучи Естественной, как и другие существа, умела чувствовать
близость воды и сразу повела детей немного в другую сторону. Через
несколько минут они нашли придорожный колодец, и там дети вволю напились и
утешились. Над колодцем вовсю росло широкое многолиственное дерево, и в
тени его они присели и поели от своих ковриг.
   Пока они отдыхали, Тощая Женщина дала детям советы по многим важным
вопросам.
   Она разговаривала не с обоими сразу, но сперва говорила Шеймасу об
одном, а потом Бригид о другом; потому что, как она сказала, то, что
должен знать мальчик, вовсе не обязательно знать девочке. Очень важно,
чтобы мужчина знал, как объезжать женщин, потому что это, наряду с
добыванием пищи - основа мужской мудрости, и в этой науке Тощая Женщина
наставляла Шеймаса. Однако столь же важно, чтобы женщина умела ставить
мужчину на место, и этой проблеме Бригид уделила все свое внимание.
   Тощая Женщина учила, что мужчина должен ненавидеть всех женщин, прежде
чем сможет женщину полюбить, но он волен, а точнее, даже попросту обязан
любить всех мужчин, потому что они одного с ним рода. Женщина также должна
любить всех других женщин и ненавидеть всех мужчин, кроме одного, а этого
одного она должна стараться превратить в женщину, потому что женщина по
велению своего естества должна быть либо рабом, либо тираном, а ей лучше
быть тираном, нежели рабом.
   Тощая Женщина объяснила, что между мужчиной и женщиной идет
беспрерывная война, и что цель каждого пола - подчинить себе
противоположный; но женщина одержима демоном, зовущимся Жалостью, которая
страшно мешает ей в битве и вечно отдает победу мужчине, с ее помощью
всегда спасающемуся на самой грани поражения. Тощая Женщина сказала
Шеймасу, что день его погибели займется, когда он полюбит женщину, потому
что свою судьбу он принесет в жертву ее капризу, и умоляла его во имя
любви к ней беречься этого изменчивого пола. Бригид же она открыла, что
страшный день для женщины настает, когда она узнает, что мужчина любит ее,
ибо мужчина в любви подчиняется только женщине, частично, самолично и
временно, женщина же, которую любят, намного полнее отдается самому богу
любви, она становится рабыней и не только лишается своей личной свободы,
но из-за этого сложного безумия страдают даже ее мыслительные способности.
Судьба работает на мужчину, и потому, утверждала Тощая Женщина, женщина
должна быть победоносной, ибо тот, кто осмеливается воевать против богов,
заранее уверен в победе: закон жизни таков, что только слабый победит.
Предел силы - окаменение и неподвижность, слабости же предела нет, и
хитрость или гибкость - ее советники.
   По этим причинам, как и затем, чтобы жизнь не прекратилась, женщина
должна стараться превратить своего мужа в женщину; тогда она станет
тираном, а он будет рабом, и жизнь возобновится до следующего срока.
   Тощая Женщина продолжала свой урок, пока он не стал, наконец, таким
запутанным, что мысли ее завязались узлом, и она решила продолжить
путешествие и развязать узел, когда станет прохладнее.
   Они убрали ковриги обратно в свертки и тут заметили дородную,
миловидную женщину, шедшую к колодцу. Эта женщина, подойдя ближе,
поздоровалась с Тощей Женщиной, и Тощая Женщина поздоровалась с нею тоже,
после чего незнакомка присела.
   - Жарко, не правда ли? - сказала она. - Я так думаю, что иначе, чем
за спасением чьей-нибудь жизни, и не стоит путешествовать в такой день, да
когда солнце этак жарит. Издалека ли вы идете, госпожа, или просто ходите
по дорогам и вам уже давно все равно?
   - Издалека, - ответила Тощая Женщина.
   - Издалека ли, нет ли, - сказала незнакомка, - я бы и вершка не
прошла по своей воле в это время года. Какие у вас симпатичные детишки,
госпожа.
   - Симпатичные, - ответила Тощая Женщина.
   - У меня-то их десять, - продолжала женщина, - и часто я недоумеваю,
откуда они взялись? Забавно подумать, что женщина делает десяток новых
существ, а ей за это не то, что не платят - спасибо никто не скажет.
   - Забавно, - сказала Тощая Женщина.
   - А вы говорите когда-нибудь больше одного слова зараз? - спросила
незнакомка.
 
   - Говорю, - ответила Тощая Женщина.
   - Пенни бы дала, чтобы услышать, - рассердилась незнакомка, - потому
что более невоспитанной, угрюмой, сварливой бирючихи не встречала я среди
женщин.
   Вчера как раз вот говорила одному, что худые женщины добрыми не бывают,
а уж тощее тебя и придумать нельзя.
   - Ты говоришь так потому, - ответила Тощая Женщина спокойно, - что
сама толстая, и тебе приходится лгать самой себе, чтобы скрыть свое
несчастье и жить дальше так, как тебе нравится. Никому в мире не нравится
быть толстым, и на этом, госпожа, я стою. Можете тыкать пальцем себе в
глаз, но в мой, будьте так добры, не тычьте, а потому - до свиданья; а
если бы я не была мирной женщиной, я бы за волосы тебя потаскала в гору да
под гору пару часов, да и дело с концом.
   Вот тебе и больше одного слова зараз; да смотри, как бы я не сказала
еще одно слово, от которого у тебя прыщи пойдут, и не сойдут до смерти.
Идемте, дети, и если вы когда-нибудь увидете такую женщину, как эта, то
знайте, что она ест, пока может стоять, пьет, пока может сидеть, и спит,
пока не одуреет; а если такая особа заговорит с вами, помните, что больше
одного слова ей не положено, да и одно слово пусть будет коротким, потому
что такая женщина уж верно была бы и изменщицей, и воровкой, да только
слишком ленива, чтобы стать чем-нибудь кроме пропойцы, Господи ей помоги!
так что, до свиданья.
   На этом Тощая Женщина и дети поднялись и, попрощавшись с незнакомкой,
двинулись дальше по широкой тропе; другая же женщина осталась сидеть, где
сидела, и не сказала ни слова даже про себя.
   По пути Тощая Женщина снова впала в ярость и в этом так ушла в себя,
что дети лишились ее общества; поэтому спустя немного времени они вовсе
забыли о ней и вернулись к своей игре. Они бегали и прыгали, кричали,
смеялись и пели. То они играли, будто они - муж и жена и тогда чинно шли
рука об руку, делая время от времени мудрые замечания о погоде, о
состоянии здоровья друг друга или о ржаных полях вокруг. То один
становился конем, а другой - коноводом, и тогда они топали по дороге с
громким сердитым ржанием и еще более громкими и сердитыми командами. Потом
один был коровой, которую с великим трудом гнал на рынок погонщик, чье
терпение лопнуло уже много часов назад; или оба становились козами,
бодались лбами и грозно мемекали; и все эти изменения перетекали друг в
друга так легко, что дети ни мгновения не оставались без дела. Однако по
мере того, как день клонился к вечеру, огромная тишина, окружавшая их,
начала довлеть над ними. За исключеним их собственных тоненьких голосков,
вокруг не было слышно ни звука, и эта бесконечная, просторная тишина в
конце концов заставила и их утихнуть. Мало-помалу игры окончились. Бег
вприпрыжку сменился семенящим шагом, пробежки стали все короче, а
возвращались назад они быстрее, чем забегали вперед, и вскоре дети уже шли
серьезно по бокам Тощей Женщины, время от времени обмениваясь короткими
фразами. Скоро и эти фразы растаяли в широкой тишине, окружавшей их. Тогда
Бригид Бег ухватилась за правую руку Тощей Женщины, а Шеймас чуть погодя
взялся за левую, и эта немая просьба о защите и утешении снова вернула
Тощую Женщину из долин гнева, по которым она бродила в такой великой
ярости.
   Мирно идя по дороге, они увидели лежавшую на лугу корову, и при виде
животного Тощая Женщина в задумчивости остановилась.
   - Все принадлежит идущему, - сказала она, пересекла луг и подоила
корову в ведерко, которое у нее было с собой.
   - Интересно, - сказал Шеймас, - чья это корова?
   - Может быть, вообще ничья, - ответила Бригид Бег.
   - Корова своя собственная, - ответила Тощая Женщина, - потому что
живое не может быть чье-то. Уверена, что она отдает нам свое молоко по
доброй воле и с большой охотой, потому что мы скромные, умеренные люди, не
жадные и без претензий.
   Когда Тощая Женщина отпустила корову, та снова улеглась в траву и
принялась жевать свою жвачку. Вечер остывал, и Тощая Женщина с детьми
пристроились к теплому животному. Они достали из своих свертков куски
ковриг и поели, с удовольствием запивая молоком из ведерка. Корова то и
дело величественно поглядывала через плечо, приветствуя их на своем
гостеприимном боку. У нее был мягкий, материнский взгляд, и дети очень
понравились ей. Малыши быстро покончили с ужином, обняли коровью шею и
поблагодарили ее за доброту, указывая друг другу на разные отличия
коровьей внешности.
   - Корова, - с восторгом воскликнула Бригид Бег, - я тебя люблю!
   - И я тоже, - сказал Шеймас. - Видишь, какие у нее глаза!
   - А зачем у коровы рога? - спросила Бригид.
   Они задали этот вопрос корове, но та лишь улыбнулась и не ответила
ничего.
   - Если бы корова говорила с тобой, - спросила Бригид, - что бы она
ответила?
   - Давай мы станем коровы, - ответил Шеймас, - и тогда, может быть,
узнаем.
   И они стали коровами, и сжевали несколько стебельков травы, но
обнаружили, что, будучи коровами, не хотят говорить ничего, кроме "му-у",
и решили, что коровы тоже не хотят говорить ничего, кроме этого; и детям в
голову пришла любопытная мысль о том, что ничего другого говорить и не
стоит.
   Длинная тощая желтая муха пролетела мимо и остановилась передохнуть на
коровьем носу.
   - Добро пожаловать, - сказала корова.
   - Чудная ночь для путешествий, - промолвила муха, - но в одиночку
быстро устаешь. Ты не видела тут наших?
   - Нет, - отвечала корова, - сегодня никого, только жуков, а они
редко останавливаются поговорить. На мой взгляд, жизнь у тебя приятная -
летай себе да радуйся.
   - У всех свои заботы, - ответила муха со вздохом и принялась чистить
лапкой правое крыло.
   - Лежал ли у тебя кто-нибудь на боку, как эти люди лежат на моем, и
крали ли у тебя молоко?
   - Сколько пауков развелось! -