тости мира, ибо таков долг мысли.
   Философ говорил, а девушка внимательно смотрела на него:
   - Сэр, - произнесла она, - сердце открывают молодому, а ум -
старику, и когда сердце глупо, то уму приходиться лгать. Я могу рассказать
вам, что знаю, но как мне рассказать о том, что я чувствую, когда я сама
этого не понимаю? Если я скажу вам слова "я люблю одного человека", то я
ничего не скажу, а вы не услышите ни одного из этих слов, которые мое
сердце повторяет себе без перерыва в тишине моего тела. Молодой глуп умом,
а старик глуп сердцем, и они могут только смотреть друг на друга и
проходить мимо в удивлении.
   - Ты неправа, - отвечал Философ. - Пожилой человек может взять тебя
за руку, вот так, и сказать: "Да придет к тебе все хорошее, дочь моя." На
каждую беду есть участие, а для любви есть память, и она - тихая
дружеская беседа сердца и ума. То, что сердце знает сегодня, ум поймет
завтра, и поскольку ум должен учиться у сердца, необходимо, чтобы сердца
наши были очищены и свободны от всякой лжи, а иначе человек будет
безнадежно испорчен сверх всякой меры.
   - Сэр, - молвила девушка, - две великие глупости знаю я - любовь и
слова, поскольку если их отдашь, то ни за что не вернешь обратно, и тот,
кому их отдаешь, не делается богаче, а тот, кто отдает, делается бедным и
смущенным. Я отдала свою любовь человеку, которому она была не нужна. Я
сказала ему о моей любви, а он посмотрел на меня удивленными глазами; вот
в чем моя беда.
   Некоторое время Философ сидел, пораженный, молча глядя на землю.
Непонятно почему, ему не хотелось смотреть на девушку, хотя он чувствовал,
что она не сводит с него глаз. Но спустя некоторое время Философ поднял на
нее глаза и заговорил снова.
   - Делать подарки неблагодарному неправильно, и не стоит сожалеть о
них. Если твоя любовь благородна, то почему ты так низко поступаешь с ней?
Если она низка, то у него есть все права отвергнуть ее.
   - Любят, как ветер дует, - ответила девушка.
   - Есть на свете вещь, - сказал Философ. - Она больше всего и меньше
всего на свете.
   - Что это? - спросила девушка.
   - Гордыня, - ответил Философ. - Она живет в пустом доме. Ум, который
никогда не навещало сердце, - это дом, в котором живет гордыня. Это
обман, дорогая моя, а не любовь. Прогони мошенницу-гордыню, вдень цветок в
волосы и свободно иди восвояси.
   Девушка рассмеялась, и ее побледневшее лицо вдруг разрумянилось, точно
рассвет, и засияло, словно лучезарное облачко. Тепло и красота заструились
от нее, когда она наклонилась поближе:
   - Ты ошибаешься, - прошептала она, - потому что он любит меня; но он
еще не знает об этом. Он молодой, буйный, у него нет времени смотреть на
женщин, но он смотрел на меня. Мое сердце знает это, и мой ум знает, но я
нетерпелива и хочу, чтобы он посмотрел на меня снова. Его сердце вспомнит
меня завтра, и он отправится искать меня, в мольбах и слезах, с криком и
угрозами. Завтра, когда он будет протягивать руки к небу, меня будет очень
трудно найти, и он удивится и испугается от того, что не найдет меня.
Завтра я спрячусь от него, и буду хмуриться на него, когда он заговорит, и
отвернусь, когда он пойдет за мной: до послезавтра, когда он напугает меня
своей яростью, схватит меня своими буйными руками и заставит посмотреть на
него.
   Сказав это, девушка поднялась и собралась уйти.
   - Он в этом доме, - сказала она, - и я не позволю ему увидеть меня
здесь ни за что на свете.
   - Зря я потратил на тебя время, - сказал Философ, улыбаясь.
   - А для чего еще оно нужно? - спросила девушка и, поцеловав Философа,
быстро убежала по дороге.
   Прошло совсем немного времени с ее ухода, и из серого дома вышел
человек и быстро прошел по траве. Подойдя к изгороди, отделявшей луг от
дороги, он взметнул обе руки в воздух, размахнулся ими и перепрыгнул через
изгородь на дорогу. То был невысокий черноволосый юноша, и движения его
были так скоры и порывисты, что он, казалось, смотрел во все стороны
сразу, хотя шел бурно в одном направлении.
   Философ спокойно обратился к нему:
   - Это был хороший прыжок, - сказал он.
   Юноша рывком обернулся и в то же мгновение оказался рядом с Философом.
   - Для других это был бы хороший прыжок, - ответил он, - но для меня
это прыжок небольшой. Вы весь в пыли, сэр; должно быть, вы сегодня немало
прошли.
   - Немало, - согласился Философ. - Присядь со мной, друг мой, и
составь мне ненадолго компанию.
   - Не люблю я сидеть, - сказал юноша, - но всегда откликаюсь на
просьбу и всегда принимаю дружбу. - И, сказав так, он упал на траву.
   - Ты работаешь в этом большом доме? - спросил Философ.
   - Ага, - ответил юноша. - Я натаскиваю собак для толстяка, который
вечно смеется и говорит гадости.
   - Похоже, ты не любишь своего хозяина.
   - Это верно, сэр, что я не люблю никаких хозяев; но этого человека я
просто ненавижу. Я служу у него уже неделю, и он ни разу не посмотрел на
меня по-дружески. Да вот прямо сегодня, у конуры, прошел мимо меня, как
мимо камня или дерева. Я чуть было не выскочил, не схватил его за горло и
не сказал ему:
   "Собака, ты не здороваешься со своим ближним?" Но я дал ему уйти,
потому что неприятно душить такого толстяка.
   - Если тебе не по нраву твой хозяин, разве не стоит поискать другого
занятия?
   - спросил Философ.
   - Я думал об этом, и думал - убить мне его или жениться на его
дочери. Она тоже ходила бы мимо меня, как ее отец, только я не позволяю
этого женщинам; да и ни один мужчина бы не позволил.
   - Зачем это тебе? - спросил Философ.
   - Сперва я не смотрел на нее; когда она прошла мимо меня второй раз, я
отвернулся; а на третий день она заговорила со мной, и пока она стояла
рядом, я смотрел сквозь нее. Она сказала, что надеется, что мне понравится
в новом доме, и говорила таким милым голоском; но я поблагодарил ее и
отвернулся как ни в чем ни бывало.
   - Девушка хороша собой? - спросил Философ.
   - Не знаю, - ответил юноша. - Я еще не смотрел на нее, хотя теперь я
вижу ее повсюду. Думаю, если бы я женился на ней, она бы меня измучила.
   - Если ты не видел ее, откуда ты знаешь?
   - У нее легкая походка, - сказал юноша. - Я смотрел на ее ноги, и
они испугались. Откуда вы идете, сэр?
   - Я скажу тебе, - ответил Философ, - если ты назовешь мне свое имя.
   - Легко сказать, - сказал юноша. - Мое имя - МакКулин(18).
   - Этой ночью, - сказал Философ, - когда я выходил из обители Ангуса
О'га в Пещерах Спящих Эринн, мне было велено сказать человеку по имени
МакКулин: Серый из Махи ржал во сне, и меч Лаэга зазвенел о пол, когда тот
повернулся во сне.
   Юноша вскочил с травы:
   - Сэр! - воскликнул он взволнованно, - я не понимаю ваших слов, но
от них мое сердце пляшет и поет во мне, как птица.
   - Если ты прислушаешься к своему сердцу, - сказал Философ, - ты
узнаешь все, что есть хорошего, ибо сердце - источник мудрости, из
которого мысли бьют в ум, придающий им форму. - Сказав так, Философ
попрощался с юношей и двинулся дальше по извилистой дороге.
   Теперь день уже разошелся, было давно заполдень, и мощный солнечный
свет неустанно изливался на мир. Тропа Философа все еще лежала меж высоких
холмов, короткие отрезки пробегая прямо и постоянно сворачивая то налево,
то направо. Ее и тропой-то едва ли можно было назвать, такой узкой стала
она. Порою она совсем переставала быть тропой, потому что трава дюйм за
дюймом наступала на нее и скрывала следы человека. Изгородей уже не
попадалось, только каменистая, бугристая земля, на которой то там, то сям
росли кусты, и которая изгибалась холмами и лощинами до самого горизонта.
Повсюду царила полная тишина, не напряженная, ибо там, где светит солнце,
нет печали; единственными звуками были шелест травы под ногами Философа и
жужжание случайной пчелы, пролетевшей мимо и унесшейся в тот же миг.
   Философ очень проголодался и оглядывался по сторонам в поисках
чего-нибудь, что можно было бы съесть.
   - Если бы я был козой или коровой, - говорил он, - я мог бы поесть
этой травы и насытиться. Если бы я был ослом, я мог бы пощипать жестких
колючек, что растут по бокам, или, если бы я был птицей, я мог бы
покормиться гусеницами и ползучими тварями, что без счета копошатся
повсюду. Но человеку нечем подкрепиться даже посреди изобилия, потому что
он ушел от природы и живет искусной и извращенной мыслью.
   Так рассуждая, Философ случайно поднял взгляд от земли и вдалеке увидел
одинокую фигурку, сливавшуюся с землей в лощинах и снова появлявшуюся в
другом месте.
   Перемещения этой фигуры были такими странными и причудливыми, что
Философу оказалось чрезвычайно трудно следовать за ней, и он никогда не
догнал бы ее, если бы ему не повезло, и та не двинулась в его сторону.
Приблизившись к фигурке, Философ увидел, что это - маленький мальчик,
танцующий там и сям по траве. Кустистый холм скрыл его на мгновение, а
потом они вдруг оказались лицом к лицу и поглядели друг на друга. После
минутного молчания мальчик, которому на вид было лет двенадцать,
прекрасный, как утро, поздоровался с Философом.
   - Вы заблудились, сэр? - спросил он.
   - Все тропы, - ответил Философ, - лежат на земле, и поэтому
заблудиться нельзя - но заблудился мой обед.
   Мальчик прыснул смехом.
   - Чему ты смеешься, сынок? - спросил Философ.
   - Да тому, что я несу вам ваш обед, - ответил мальчик. - Я как раз
думал - что это меня понесло в эту сторону? Ведь обычно я гуляю дальше к
востоку.
   - Мой обед? - спросил Философ заинтересованно.
   - Ну да, - ответил мальчик. - Свой обед я съел дома, а ваш положил в
карман.
   Я подумал, - пояснил он, - что проголодаюсь, если забреду далеко.
   - Сами боги тебя ко мне послали, - сказал Философ.
   - Это бывает, - согласился мальчик и вынул из своего кармана
небольшой сверток.
   Философ немедленно сел, и мальчик передал ему сверток. Философ
развернул его и нашел в нем хлеб и сыр.
   - Это славный обед, - сказал он и приступил к еде. - А ты, сынок, не
съешь кусочек?
   - Кусочек съел бы, - ответил мальчик, сел рядом с Философом, и они с
удовольствием поели вместе.
   Покончив с едой, Философ возблагодарил богов, а потом сказал, обращаясь
больше к самому себе, чем к мальчику:
   - Еще бы немного воды, мне было бы больше нечего желать.
   - Здесь в четырех шагах ручей, - сказал его спутник. - Я принесу
воды в своей шапке, - и исчез.
   Через несколько мгновений он появился снова, бережно неся свою шапку, и
Философ взял ее и напился воды.
   - Теперь мне нечего желать во всем мире, - сказал он, - кроме как
поговорить с тобой. Солнце светит, ветерок приятен и трава мягка. Посиди
со мной еще немного.
   И мальчик сел, а Философ разжег трубку.
   - Ты живешь далеко отсюда? - спросил он.
   - Недалеко, - ответил мальчик. - Дом моей мамы вы могли бы увидеть
отсюда, если бы были высоким, как дерево, - да и с земли можно увидеть
струйку дыма над нашей хижиной.
   Философ посмотрел, но не увидел ничего.
   - Глаза у меня не такие хорошие, как твои, - сказал он, - ведь я уже
почти состарился.
   - А как это - стариться? - спросил мальчик.
   - Как будто отвердеваешь, - сказал Философ.
   - И все? - спросил мальчик.
   - Не знаю, - ответил Философ, подумав немного. - Ты можешь объяснить
мне, как это - быть молодым?
   - Почему нет? - ответил мальчик, и тут задумчивость пробежала по его
лицу, и он поправился. - Нет, пожалуй, не смогу.
   - Молодые, - сказал Философ, - не знают, что такое годы, а старые
забывают, какой была молодость. Когда начнешь стареть, всегда старайся
помнить о своей молодости, потому что старик, которому нечего вспомнить,
- это жизнь, прожитая зря, а вспоминать стоит только наше детство. Я
расскажу тебе кое-что о разнице между старостью и молодостью, а потом ты
сможешь поспрашивать меня, и так мы рассмотрим этот вопрос с обеих сторон.
Во-первых, старик устает быстрее, чем мальчик.
   Мальчик подумал немного и возразил:
   - Это небольшое отличие, потому что мальчик устает очень сильно.
   Философ продолжил:
   - Старику не хочется есть так часто, как мальчику.
   - И это небольшое отличие, - возразил мальчик, - ведь они оба хотят
есть. Вы назовите большое отличие.
   - Я его не знаю, сынок; но я всегда думал, что большое отличие есть.
Может быть, оно в том, что старик помнит о том, о чем мальчик даже не
догадывается.
   - Но они оба помнят о чем-нибудь, - сказал мальчик, рассмеявшись, -
так что это тоже небольшое отличие.
   - Это верно, - согласился Философ. - Может быть, такого уж большого
отличия и вовсе нет. Расскажи мне, чем ты обычно занимаешься, и мы
посмотрим, могу ли я заниматься тем же.
   - Но я не знаю, чем это я занимаюсь, - сказал мальчик.
   - Как это - не знаешь? - спросил Философ. - Может быть, ты не
знаешь, как расставить все это по порядку. Самое главное во всякого рода
опросах - в том, чтобы знать, с чего начать; у всего, что мы можем
делать, есть две точки: начало и конец. С любой из этих точек можно
посмотреть таким образом, чтобы охватить все, что между ними. Поэтому
начнем с того, чем ты занимался сегодня утром.
   - Вполне согласен, - сказал мальчик.
   Тогда Философ продолжил:
   - Когда ты проснулся сегодня утром и вышел из дома, чем ты занялся
первым делом?
   Мальчик задумался:
   - Я вышел, потом взял камень и бросил его в поле так далеко, как
только смог.
   - А потом? - спросил Философ.
   - Потом я побежал за камнем, чтобы посмотреть, смогу ли я поймать его
на лету до того, как он упадет.
   - Так, - сказал Философ.
   - Я бежал так быстро, что споткнулся и полетел в траву.
   - А что потом?
   - Я лежал там, где упал, и обоими руками захватил полные пригоршни
травы, вырвал ее и бросил себе на спину.
   - Потом ты встал?
   - Нет, я зарыл лицо в траву и кричал, долго, прижав рот к земле; а
потом я сел и долго сидел, не сходя с места.
   - Ты думал о чем-то? - спросил Философ.
   - Нет, я ни о чем не думал и ничего не делал.
   - А зачем ты занимался всем этим? - спросил Философ.
   - Да низачем. Просто так, - ответил мальчик.
   - Вот, - сказал Философ торжествующе, - вот отличие между старостью
и молодостью. Мальчишки делают что-то просто так, а старики - нет. Стоит
подумать, не становимся ли мы стариками оттого, что делаем все по
какой-либо причине, а не из инстинкта?
   - Не знаю, - ответил мальчик; - ведь все состаривается. Вы, сэр,
идете издалека?
   - Я скажу тебе, - ответил Философ, - если ты назовешь мне свое имя.
   - Мое имя - МакКушин(19), - сказал мальчик.
   - Этой ночью, - сказал Философ, - когда я выходил из обители Ангуса
О'га в Пещерах Спящих Эринн, мне было велено сказать человеку по имени
МакКушин, что у Ангуса О'га и его супруги Кэйтилин родится сын, и что
Спящие Эринн повернулись на своих ложах.
   Мальчик пристально посмотрел на Философа.
   - Я знаю, - сказал он, - зачем Ангус О'г послал мне эту весть. Он
хочет, чтобы я сочинил для народа Эринн стихи, и когда Спящие проснутся,
они встретили бы друзей.
   - Спящие уже проснулись, - сказал Философ. - Они вокруг нас повсюду.
Они ходят между нами, но забыли свои имена и смысл своих имен. Ты должен
назвать им их имена и род, потому что я старик, и мое дело уже сделано.
   - Когда-нибудь я напишу эти стихи, - сказал мальчик, - и все ахнут,
услышав их.
   - Господь с тобой, сынок, - сказал Философ. Он обнял мальчика и
продолжил свой путь.
   Через полчаса нетрудной дороги он вышел на место, откуда далеко внизу
увидел сосны Койлле Дорака. Мглистый вечер опустился на мир прежде, чем он
добрался до леса, а когда он вошел в маленький домик, стало уже совсем
темно.
   Тощая Женщина с Инис-Маграта встретила мужа, и собиралась уже
хорошенько отчитать его за долгое отсутствие, но Философ поцеловал ее с
такой непривычной нежностью и заговорил с ней так ласково, что сперва
изумление лишило ее дара речи, а потом восторг вернул ей речь, причем
такой, какой она давно уже не бывала.
   - Жена, - сказал Философ, - не сказать словами, как я рад снова
увидеть твое милое личико!
   Тощая Женщина сперва не нашлась, что ответить на это приветствие,
однако с невероятной скоростью поставила на стол горшок супа, начала печь
пирог и постаралась поджарить картошки. Потом она заплакала в голос и
заявила, что во всем мире нет равного ее мужу по доброте и сердечности, и
что сама она - грешница, недостойная благосклонности богов и такого
супруга.
   Но когда Философ обнял Шеймаса и Бригид Бег, дверь вдруг с грохотом
распахнулась, в маленькую комнатку ввалились четверо полицейских, а после
минутного оцепенения удалились снова, уводя с собой Философа, который
должен был предстать перед судом по обвинению в убийстве.
 
 
 
 
 
 
 
 
                                  КНИГА V
                                Полицейские 
 
 
 
 
 
   Глава XIV 
 
 
 
   Пройдя немного по дороге, полицейские остановились. Ночь настала еще до
того, как они захватили своего пленника, и теперь, в сгущавшейся темноте,
им было не по себе. Прежде всего, они знали, что дело, которое они делали,
не очень-то подобает человеку, как бы оно ни выглядело для полицейского.
Арест преступника может быть оправдан определенными доводами, такими, как
здоровье общества и охрана собственности, но никто ни при каких
обстоятельствах не хотел бы вести в тюрьму мудреца. Помимо того, их
тревожило то, что они находятся в самом сердце многонаселенной эльфийской
страны, и что стихийные воинства, может быть, уже выстроились вокруг них,
готовые обрушить на них жуть сражения или еще более жуткое - свою
насмешку. Путь, что вел к полицейскому участку, был долог и вился длинными
аллеями между деревьев, которые кое-где разрослись над дорогой так
обильно, что даже свет полной луны не мог пробраться сквозь их ветви в
густую черноту. При свете дня эти люди арестовали бы хоть архангела и,
если бы пришлось, оглоушили его дубинками, но ночью тысячи страхов
охватили их, и тысячи шорохов со всех сторон заставляли их вздрагивать.
   Двое держали Философа с обеих сторон, а другие двое шли один впереди,
другой - сзади. Именно в таком порядке они следовали, когда в слабом
свете увидели, что дорога прямо перед ними уходит в одни из тех зарослей,
о которых уже было сказано. Подойдя к ней, они невольно остановились; тот,
что шел первым, - молчаливый и злой сержант - в гневе обернулся к
остальным:
   - Ну, вперед же! - сказал он. - Какого черта вы ждете? - И шагнул в
черноту.
 
   - Держите этого типа хорошенько, - сказал тот, что шел сзади.
   - Да ладно тебе, - ответил ему тот, что справа. - Отлично мы его
держим, да и староват он для шуток.
   - Ну, да вы там все равно держите его покрепче, потому как если он у
вас выскользнет здесь, то тут же сгинет в кустах, как мышь. Эти старички
- скользкая публика. Смотри, дед, - сказал он Философу, - попробуешь
бежать от нас, огрею дубинкой по затылку - имей в виду!
   Они прошли всего несколько шагов, как вдруг топот торопливых ног снова
остановил их, и сержант тотчас же вернулся назад. Он разозлился:
   - Вы собираетесь проторчать здесь всю ночь, или что вы там себе
думаете? - сказал он.
   - Да будет вам, - ответил ему тот, другой. - Мы тут просто
разбирались с дедушкой, чтобы он не вздумал ускользнуть в темноте.
   - По-вашему, он подумывает дать деру? - спросил сержант. - Вынь
дубинку, Шон, и если он хоть повернет голову, бей его по башке.
   - Слушаюсь, - ответил Шон и вынул свой жезл.
   Философ несколько замешался от неожиданности всех этих происшествий, и
скорость, с которой его заставляли двигаться, не давала ему ни задуматься,
ни сказать что-либо; но во время этой краткой остановки его разметавшиеся
мысли начали приходить в порядок. Сперва он был поражен насилием и тем,
что четверо людей постоянно бегают вокруг него, говорят все разом и каждый
тянет его в свою сторону; Философу показалось, что его окружила большая
толпа народу, а он никак не мог понять, чего же им надо. Спустя некоторое
время он обнаружил, что людей всего четверо, а по их разговорам