к власти, взял на себя работу инженера знаний. Так, он утверждал, что все - искусство, культуру, науку, журналистику и символическую деятельность в целом - можно поставить на службу генеральному плану общества5. Со временем разные области знания были четко организованы в "академии" с фиксированными бюрократическими отделениями и рангами, все под контролем партии и государства. "Работники культуры" служили в учреждениях, подконтрольных Министерству культуры. Издательское дело и радио- и телевещание стали монополией государства. Знание действительно стало частью государственной машины.
Этот блокирующий подход к знаниям затруднял экономическое развитие даже на низшем уровне экономики "фабричных труб"; он диаметрально противоположен принципам, необходимым для экономического прогресса в эпоху компьютера.
ПАРАДОКС СОБСТВЕННОСТИ
Распространяющаяся сейчас система создания благосостояния Третьей волны также ставит под вопрос три основные социалистические идеи.
500

Возьмем вопрос о собственности.
С самого начала социалисты считали причиной бедности, депрессий, безработицы и других зол индустриализации частную собственность на средства производства. Способом избавления от этих бед было владение рабочими фабриками - через государство или коллективы.
Как только это будет сделано, все будет по-другому. Больше не станет излишних трат на конкурентную борьбу. Полностью рациональное планирование. Производство для использования, а не для прибыли. Продуманные капиталовложения для продвижения экономики вперед. Мечта об изобилии для всех осуществится впервые в истории.
В XIX в., когда эти идеи были сформулированы, они, казалось, отражали наиболее передовые научные знания своего времени6. Фактически марксисты превзошли утопистов-идеалистов и пришли к подлинно "научному социализму". Утописты могли мечтать о самоуправляющихся общинных поселениях. Научные социалисты знали, что в развивающемся обществе "фабричных труб" подобные понятия непрактичны. Утописты вроде Шарля Фурье смотрели в сторону аграрного прошлого. Научные социалисты смотрели в сторону того, что в то время представлялось индустриальным будущим.
Таким образом, позднее, когда социалистические режимы экспериментировали с кооперативами, рабочим управлением, коммунами и другими схемами, государственный социализм - государственная собственность на все (от банков до пивоваренных заводов, от сталепрокатных заводов до ресторанов) стала доминирующей формой собственности во всем социалистическом мире. (Эта навязчивая идея государственной собственности была настолько сильной, что в Никарагуа, позднем подражателе - пришельце в социалистический мир, даже была создана "Лобо Джек", дискотека, которая была собственностью государства.) Повсюду государство, а не рабочие, выиграло от социалистической революции.
Социализм не смог выполнить свое обещание коренным образом улучшить материальные условия жизни. Когда стандарты жизни упали в Советском Союзе после революции, вина за спад воз-
501

лагалась, с некоторой долей истины, на последствия Первой мировой войны и контрреволюции. Позднее дефицит объяснялся капиталистическим окружением. Еще позднее - Второй мировой войной. Однако через 30 лет после войны такие товары, как кофе и апельсины, все еще нелегко было купить в Москве. В период, предшествующий горбачевской перестройке, основу рациона среднего класса научного работника государственного института в Москве составляла капуста и картошка. В 1989 г., через четыре года после начала попытки Горбачева провести реформы, СССР вынужден был импортировать 600 млн. бритвенных лезвий7 и 40 млн. тюбиков крема для бритья.
Примечательно, что ортодоксальные социалисты по всему миру (хотя их становится меньше) призывают к национализации промышленности и финансов. От Бразилии и Перу до Южной Африки и даже в индустриальных странах Запада остаются истинные их последователи, которые, несмотря на всю историческую очевидность обратного, все еще считают "общественную собственность" "прогрессивной" и сопротивляются всякой попытке денационализации или приватизации экономики.
Верно, что сегодняшняя все более либерализованная мировая экономика, которую некритически приветствуют крупные многонациональные корпорации, сама является нестабильной и может пострадать от обширного коронаротромбоза. Раздутый долговой шар, на котором она держится, можно проткнуть. Войны, внезапные прекращения поступления энергии или ресурсов и любые другие бедствия могут вызвать ее обвал в грядущие десятилетия. В катастрофических условиях можно представить себе необходимость временной аварийной национализации.
Тем не менее неопровержимые доказательства свидетельствуют, что предприятия, находящиеся в государственной собственности, плохо относятся к своим работникам, загрязняют воздух и пренебрегают общественным мнением, по крайней мере не меньше, чем частные предприятия. Многие стали сточными колодцами неэффективности, коррупции и жадности. Их плохая работа часто способствует появлению обширного бурлящего черного рынка, подрывающего саму легитимность государства.
Но хуже и смешнее всего то, что вместо того чтобы стать во главе технического прогресса, как было обещано, национализи-
502

рованные предприятия, как правило, почти все до одного реакционны - самые бюрократичные, самые медленно реорганизующиеся, меньше всего желающие приспосабливаться к изменяющимся потребностям потребителя, больше всех боящиеся предоставить гражданам информацию, последними приступающие к внедрению прогрессивной технологии.
В течение более века социалисты и защитники капитализма вели ожесточенную войну по поводу общественной в противовес частной собственности. Большое число мужчин и женщин буквально положили свою жизнь в этой борьбе. Но ни одна сторона не могла себе представить новую систему создания благосостояния, которая сделает практически все их аргументы устаревшими.
Однако именно так и случилось. Ведь наиболее важная форма собственности сейчас неосязаема. Она сверхсимволична. Это - знание. Оно может быть использовано многими людьми одновременно для создания благосостояния и для производства нового знания. И в отличие от фабрик и полей знание, в сущности, неисчерпаемо. Ни социалистические режимы, ни социалисты вообще еще не осознали этот подлинно революционный факт.
СКОЛЬКО ВИНТОВ "С ЛЕВОЙ РЕЗЬБОЙ"?
Второй опорой здания социалистической теории было центральное планирование. Вместо того чтобы позволить "хаосу" рынка определять экономику, продуманное планирование сверху донизу должно было способствовать сосредоточению ресурсов в ключевых секторах и ускорить техническое развитие.
Но центральное планирование зависело от знаний, и еще в 20-х годах австрийский экономист Людвиг фон Мизес указывал, что отсутствие знаний или, его словами, "проблемы с вычислениями" - ахиллесова пята социализма8.
Сколько ботинок и какого размера должна выпускать фабрика в Иркутске? Сколько винтов с левой резьбой или сортов бумаги? Какие ценовые отношения установить между карбюраторами и
503

огурцами? Сколько рублей, злотых или юаней вложить в каждую из 10 000 разных линий и уровней производства?
Для ответа на эти вопросы даже в простейшей экономике "фабричных труб" нужно больше знаний, чем специалисты по центральному планированию могут собрать или проанализировать, особенно когда руководители, боящиеся проблем, обычно неверно их информируют о реальном производстве. Таким образом, склады заполнялись невостребованными ботинками. Дефицит и обширный теневой черный рынок стали постоянными чертами большинства стран с социалистической экономикой.
Поколения честных специалистов по социалистическому планированию отчаянно сражались с этой проблемой знаний. Они требовали все больше данных и получали все больше искаженной информации. Они жаловались на бюрократию. В отсутствие сигналов о предложении и спросе, которые поставляет конкурентоспособный рынок, они пытались измерить экономику в терминах рабочих часов или подсчитывали изделия в терминах сорта, а не денег. Позднее они применяли эконометрическое моделирование и анализ ввода-вывода.
Все было бесполезно. Чем большей информацией они располагали, тем более сложной и дезорганизованной становилась экономика. Через три четверти века после Октябрьской революции реальным символом СССР стали не серп и молот, а очередь за товарами.
Сегодня во всех социалистических и бывших социалистических странах наблюдается соревнование за введение рыночной экономики или полностью, как в Польше9, или робко, в управляемых рамках, как в Советском Союзе. Сейчас социалистические реформаторы почти все признали, что если позволить спросу и предложению определять цены (по крайней мере в определенном диапазоне), это даст то, чего не могло дать центральное планирование - цены сигналят о том, что нужно, а что не нужно экономике.
Однако дискуссии среди экономистов о необходимости таких сигналов не учитывают фундаментальное изменение в коммуникационных путях, которые они подразумевают, и огромные метаморфозы власти, которые приносят изменения в системах ком-
504

муникаций. Наиболее важное отличие между экономикой с центральным планированием и рыночной экономикой - это то, что в первой потоки информации идут вертикально, а в условиях рынка гораздо больше потоков информации идет горизонтально и диагонально в системе, при этом покупатели и продавцы обмениваются информацией на каждом уровне.
Это изменение не только угрожает верхушке бюрократии в планирующих министерствах и в руководстве, но миллионам и миллионам мелких бюрократов, единственный источник власти которых зависит от их контроля за информацией, поставляемой по каналам вверх.
Неспособность системы центрального планирования справиться с высокими уровнями информации, таким образом, устанавливает пределы экономической сложности, необходимой для роста.
Новые методы создания благосостояния требуют так много знаний, так много информации и коммуникации, что они полностью вне досягаемости экономик с центральным планированием. Возникновение сверхсимволической экономики, таким образом, вступает в противоречие со вторым фундаментальным положением социалистической веры.
СВАЛКА ИСТОРИИ
Третий разваливающийся столп социализма - его высокомерное подчеркивание орудий производства - полное сосредоточение на индустрии "фабричных труб" и пренебрежение сельским хозяйством и умственным трудом.
В период после революции 1917 г. Советам недоставало капитала для построения сталеплавильных заводов, дамб и автозаводов, которые были им нужны. Советские лидеры ухватились за теорию "социалистического первоначального накопления", сформулированную экономистом Е. А. Преображенским. Согласно этой теории, необходимый капитал можно получить силой от крестьян, заставив их снизить свои стандарты жизни до скудного минимума
505

и отобрав излишки, которые затем будут использованы для вложения в тяжелую промышленность и выдачи субсидий рабочим10.
Николай Бухарин, большевистский лидер, который заплатил за свое предвидение жизнью, верно предсказал, что эта стратегия просто гарантирует развал сельского хозяйства. Что еще хуже, эта политика привела к массовым репрессиям крестьянства Сталиным, поскольку такая программа могла осуществляться только с помощью крайних мер. Миллионы умерли от голода или преследований.
В результате "индустриального уклона", как китайцы называют это сегодня, сельское хозяйство стало областью бедствия практически для всех социалистических стран и продолжает ею оставаться. Иными словами, социалистические страны следовали стратегии Второй волны за счет своего народа, принадлежащего к Первой волне.
Но социалисты также часто очерняли сферу обслуживания и умственный труд. Нельзя считать простым совпадением, что когда Советы установили в искусстве "социалистический реализм", вскоре на стенах появились росписи с изображением здоровенных рабочих, напрягающих мышцы на сталеплавильных заводах и фабриках. Поскольку целью социализма везде было как можно быстрее провести индустриализацию, прославлялся физический труд. Умственный труд - это занятие только для непроизводительных зануд.
Это широкораспространенное отношение шло рука об руку с огромным сосредоточением на производстве, а не на потреблении, на средствах производства, а не товарах потребления.
Хотя некоторые марксисты, например Антонио Грамши, усомнились в этой точке зрения, а Мао Цзэдун порой утверждал, что идеологическая чистота может преодолеть материальные трудности, основной упор марксистские режимы делали на переоценке материального производства и недооценке продуктов ума.
Традиционно марксисты придерживались материалистической точки зрения, что идеи, информация, искусства, культура, право, теории и другие неосязаемые продукты сознания - это лишь часть "надстройки", которая возвышается над экономическим "базисом" общества. Хотя, конечно, между ними была определенная обрат-
506

ная связь, именно базис определял надстройку, а не наоборот. Те, кто думал иначе, подвергались критике как "идеалисты". Бывали времена, когда считаться идеалистом было просто опасно.
Маркс, доказывая первичность материального базиса, поставил Гегеля с ног на голову. Великая ирония истории сегодня заключается в том, что новая система создания благосостояния, в свою очередь, ставит на голову Маркса. Или, точнее, - кладет и Маркса, и Гегеля на бок.
Для марксистов средства производства всегда были более важны, чем программный продукт; компьютерная революция сейчас учит нас, что верно обратное. Именно знание двигает экономику, а не экономика - знание.
Однако общества - это не машины и не компьютеры. Их нельзя так просто свести к железу и программному обеспечению, базису и надстройке. Более подходящая модель обрисовала бы их как структуры, состоящие из намного большего числа элементов, связанных в чрезвычайно сложные и постоянно меняющиеся контуры обратной связи. С увеличением сложности знание занимает центральное место для их экономического и экологического выживания.
Короче говоря, возникновение новой экономики, основным сырьем для которой является неосязаемое программное обеспечение, застало социализм абсолютно врасплох. Конфликт социализма и будущего был неизбежен.
Хотя ортодоксальный социализм готов к тому, что Ленин называл "свалкой" истории, однако это не значит, что величественные мечты, на которых он воспитывался, также мертвы. Желание создать мир, в котором изобилие, мир и социальная справедливость преобладают, по крайней мере так же благородно и широко распространено, как всегда". Однако такой мир не может возникнуть на старом фундаменте.
Сегодня наиболее важной революцией на планете является возникновение новой цивилизации Третьей волны с ее радикально новой системой создания благосостояния. Любое движение, которое еще не осознало этот факт, обречено на новые провалы. Любое государство, которое держит знание в заточении, оставляет своих граждан в кошмарном прошлом.
507

32. ВЛАСТЬ РАВНОВЕСИЯ
Эпоха метаморфоз власти только началась и уже, как может показаться, будущее доступно каждому. С происходящими на Востоке переворотами, все большим разделением Юга и курсом на конфронтацию между ведущими странами Запада, Японией и Америкой мы находимся перед лицом лихорадочных, бесконечных раундов встреч на высшем уровне, конференций, договоров и миссий, на которых дипломаты встречаются, чтобы построить новый мировой порядок.
Не важно, однако, насколько они упорны, настойчивы и красноречивы, новая структура мировой власти будет зависеть от их слов меньше, чем от количества и качества власти, которую каждый приносит на стол переговоров.
Являются ли сейчас Соединенные Штаты и Советский Союз по-прежнему мировыми сверхдержавами? Если да, то сколько новых "сверхдержав" появится на их месте?
Некоторые говорят о мире, организованном вокруг Европы, Японии и Соединенных Штатов. Другие видят мир разбитым на шесть или восемь региональных блоков. Третьи полагают, что биполярный мир превращается в пятиконечную звезду с Китаем на одном луче и Индией - на другом. Протянется ли новая Европа от Атлантики до советской границы - или дальше? Никто не может решить эти загадки с уверенностью. Но принцип метаморфозы власти может помочь.
Он напоминает нам, что многие другие факторы - от политической стабильности до роста населения - имеют значение, но насилие, благосостояние и знание - вот три главных русла, по которым текут большинство других ресурсов власти, и каждое сейчас в процессе революционного изменения.
Например, насилие.
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ СМЕРТИ
Так много написано о "распадающемся мире", что внимание мирового сообщества было отвлечено от того угрожающего факта, что по мере того как две бывшие сверхдержавы уменьшают про-
508

изводство вооружений, другие страны пытаются занять образовавшуюся нишу.
Например, Индия вопреки своему образу отсталой, миролюбивой страны с 1986 г. является крупнейшим покупателем оружия. Она купила в 1987 г. больше оружия, чем воюющие Иран и Ирак вместе взятые. Эта политика вызвала негодование у Японии и ответные резкие шаги Нью-Дели. Индия уже имеет ядерное оружие и надеется построить ракеты, способные доставлять его на расстояние 1500 миль1. У Пакистана, который также скоро станет ядерной державой, есть ракеты ближнего радиуса действия, построенные с помощью Китая.
Согласно директору ЦРУ Уильяму Вебстеру, 15 стран будут производить баллистические ракеты в ближайшие 10 лет. Многие находятся на напряженном Ближнем Востоке. Египет, Ирак и Аргентина участвуют в совместном проекте по созданию ракет2.
За этим лежит ряд пугающих сценариев. Советские ядерные боеголовки размещены в Азербайджане и в других мусульманских республиках, где вспыхнули этнические конфликты, в результате чего некоторые эксперты подсчитывают кошмарную вероятность того, что отколовшаяся республика может захватить часть этого оружия. Один встревоженный американский чиновник спрашивает: "Четвертой крупнейшей ядерной державой будет Казахстан?"
Настолько серьезна опасность, что Москва, по сведениям, начала выводить ядерное оружие из напряженного Балтийского региона, и высокопоставленный советский чиновник в частной беседе с автором сказал: "Раньше я был против СОИ. Но сейчас я за СОИ. Если СССР распадется, мир внезапно окажется перед лицом 10 новых стран, имеющих ядерное оружие".
Действительно, гражданская война в Советском Союзе - или в любой другой ядерной державе - увеличивает возможность того, что восставшие силы могут захватить оружие или что и восставшие, и остающиеся лояльными силы могут захватить часть ядерного арсенала3.
Что еще опаснее - некоторые "развивающиеся страны", и не только Ирак и Ливия, планируют также производство химического и бактериологического оружия. Короче говоря, имею-
509

щееся в настоящее время распределение оружия в мире, и особенно ядерного оружия, не является ни фиксированным, ни стабильным.
Таким образом, основной источник государственной власти - способность к сверхнасилию, которая раньше была сосредоточена в нескольких странах, сейчас рассеивается, что демократично, но опасно.
В то же время сам характер насилия глубоко меняется, становясь все более зависимым от таких наукоемких технологий, как микроэлектроника, новейшие материалы, оптика, искусственный интеллект, спутники, телекоммуникации и новейшее моделирование и программное обеспечение. Так, если для первого истребителя F-16 нужно было 135 000 линий компьютерного программирования, то для новейшего тактического истребителя, который сейчас разрабатывается, потребуется 1 000 000 линий. Эти изменения в мировых военных системах не просто смещают власть с одного места на другое; они революционизируют характер глобальной игры.
Синтаро Исихара, бывший член японского кабинета министров, недавно вызвал бурю в Вашингтоне своей небольшой книгой, озаглавленной "Япония, которая может сказать "нет"", составленной из речей, которые он и один из основателей "Сони" Акио Морита произнесли по разным случаям. В книге Исихара указывал, что для радикального улучшения точности своего ядерного оружия Соединенным Штатам и СССР будет нужна чрезвычайно передовая полупроводниковая техника, произведенная в Япони