делали  странным  только тонкие, несимпатичные  губы,
которые  он постоянно облизывал длинным,  тонким языком.  На лбу у него были
маленькие рожки, и в желтых глазках светилась хитрость и какая-то  затаенная
мысль, маленькая, но упорная.  Он бежал, очень быстро, перебирая ножками, но
без всякого усилия,  точно  это  его  не касалось. Иногда  он  с  шаловливой
улыбкою хватался за тоненькую оглоблю колясочки и, видимо,  старался  мешать
черному  рикше. Раза  два  он  запугался  у  него  в ногах,  так  что  рикша
споткнулся, и чуть не упал, а на станции, куда приехал Лесли, я заметил, что
рикша обливался потом и тяжело дышал, точно бежал по жаре. -- Вот видишь, --
сказал мне дьявол, -- этот  приставлен к нему, чтобы  помешать  ему наделать
чересчур  много глупостей. -- Откуда он взялся, спросил я, -- и как он может
помешать и чему? -- Как он помешает, это его дело, -- сказал дьявол. -- Чему
он должен помешать, это ты сам  догадываешься. Вся эта йога -- очень опасная
игра  с  огнем. Человек, который увлекается  этим,  теряет связь с землей. И
опасность гораздо больше, чем ты думаешь.  Эти глупые идеи распространяются,
и, может быть, нам даже придется прибегнуть к экстренным мерам. Возьми этого
Лесли Уайта. Ты совершенно  прав.  Если он  за  что-нибудь возьмется, то  не
отступит. В этом-то и  заключается опасность. Поэтому  к нему  и  приставлен
этот черт. Это очень умный и добрый  черт. Он по настоящему и серьезно любит
людей. Я  его  даже не совсем понимаю. Но  в тоже время я  согласен,  что  в
данном случае  он сделает  больше, чем, например, я.  Иногда только добром и
можно  действовать.  Ну,  вот смотри дальше.  Пришел поезд.  Лесли  пошел  в
отделение  первого  класса, и  поезд  побежал дальше по морскому  берегу.  Я
хорошо знал это место. Лесли ехал в загородный отель, где он жил. Этот отель
стоит на берегу моря на скалистом мысе, с трех сторон окруженным водой, и по
обе  стороны от него, к северу к Коломбо и к  югу, тянется песчаный  берег с
кружевом кокосовых пальм и с рыбацкими  деревушками. Лесли приехал в отель и
прошел в свою комнату, выходив-
 186


 _______________________________П. Д. Успенский
 шуто на  море.  Он  хотел  было одеваться  к обеду.  Черный  слуга  уже
приготовил ему мягкую рубашку, воротничок, смокинг. Но когда Лесли посмотрел
на  все  это, ему стало скучно.  Те же  люди,  те же разговоры.  -- Почему я
должен обедать? -- спросил он  себя, -- что я, голоден или у меня мало  сил?
--   Ему  стало  даже  смешно.  Старик  прав,  продолжал  он  думать,  какое
невероятное  количество времени мы тратим на  то,  что совсем ни для чего ни
нужно. Если только немного следить за собой, то  сколько можно  сэкономить и
времени и сил,  и все это можно пустить на другое, на то... На  столе лежали
только  полученные  новые  книги.  Лесли  знал  по опыту,  что  после  обеда
захочется  спать.  А  он  хотел читать, думать. Он позвонил.  --  Я не  буду
обедать, -- сказал он бесшумно появившемуся "бою", -- принеси сюда маленькую
виски  и  большую  соды, два  лимона  и  побольше  льда.  --  Потом Лесли  с
облегчением  разделся,  умылся  и облачился в  пижаму.  Бой  принес  бутылку
содовой  воды,  лед в  стакане,  два  крошечных зеленых  цейлонских  лимона,
величиной  с грецкий  орех и  немножко виски  на дне  длинного  стакана.  Он
поставил  все это  на стол и,  молча, положил перед Лесли квадратик бумаги и
карандаш. Это был обычный  ритуал. Лесли должен был написать чек для буфета.
Лесли выжал  в стакан со льдом оба лимона,  плеснул туда виски, налил  воды,
отхлебнул, закурил коротенькую почерневшую трубку и уселся у стола в широком
плетенном кресле с одной из новых книг и с ножом в руках. Он разрезал книгу,
а в уме его, как я мог видеть, еще продолжался разговор с индусом.
 И вдруг я заметил опять черного черта.  У него  был очень растерянный и
недоумевающий  вид. Он ходил  по  комнате,  смешно  переваливаясь  на  своих
коротеньких ножках, облизывал свои выпяченные тонкие  губы  и, видимо, искал
Лесли.  Это было  необычайно курьезное зрелище. Черт потерял Лесли  и не мог
найти. Он подходил к  самому стулу, на котором  сидел  Лесли,  трогал его, с
каким-то непонимающим  видом  ощупывал коленку Лесли и  с недоумением шел  в
сторону.  Он был похож  на загипнотизированного  человека, которому внушили,
что такого-то  своего хорошего знакомого он видеть не будет. И вот  он ходит
мимо этого человека, даже трогает его, но с растерянным видом проходит мимо.
Он чувствует, что что-то с ним не ладно, но в чем дело, понять не может. Да,
то, что я  наблюдал, было курьезным  феноменом.  И это больше всего  другого
объяснило мне истинное отношение  черта к человеку, и  природу  черта, и его
страх потерять человека. Очевидно, хотя  мой дьявол и не говорил  этого мне,
это  случалось  гораздо  чаще,  чем  они  хотели.  Сначала  я  подумал,  что
исчезновение Лесли зависит от той книги, которую он читает, и я заглянул ему
через  плечо.  Книгу эту я знал,  знал  даже ее автора, и взгляды его всегда
казались  мне довольно узкими. Но, когда я посмотрел на Лесли,  я понял, что
дело не в книге, а в том, как он читает. Он был
 187


 Совесть: поиск истины
 весь погружен в  мир идей, действительность для  него не  существовала.
Так вот в  чем секрет, подумал я. Уйти от  действительности, значит  уйти от
черта,  стать для  него  невидимым. Это  великолепно, значит, наоборот, люди
трезвой действительности, люди реальной жизни, реальной политики, все вообще
реальные люди принадлежат черту невылазно и всецело.  И, говоря  откровенно,
это открытие меня очень обрадовало. А бедный чертик, кажется, отчаялся найти
Лесли и сидел в углу около  двери, поджав под себя ножки. Вглядевшись в него
попристальнее, я увидел, что он плачет, вытирает  слезы  кулачонком и вообще
имеет несчастный вид. Глядя на него, я понял, что он действительно страдает,
и что его  страдание даже не вполне эгоистично. Он  на самом деле  боялся за
Лесли,  который  вдруг  куда-то  исчез,  куда  --  он  не  мог  понять.  Так
чувствовать и так  страдать могла бы  глупая женщина, влюбленная  к Лесли  и
привязанная к  нему, но совершенно не способная понять,  о чем он думает,  и
что его интересует. Лесли точно так  же временами исчезал  бы от  нее, и она
должна была  бы сидеть в уголку и хныкать. Почему-то у меня в уме очень живо
составилась картина таких отношений. Лесли такой, каким я его знал, молодой,
полный  жизни  надежд   и  перспектив  и  женщина   некрасивая,  неумная   и
неинтересная. И общественно и внутренне она  бесконечно ниже Лесли. Нигде  и
никогда Лесли  показаться с ней не может, ни с кем ее не может  познакомить,
не может даже никому сказать о ней. Вероятно, она "юрэзиан", т.е. с примесью
туземной крови и, несомненно, у нее какое-то темное прошлое возможно,  что
она принадлежала  к "самой древней профессии", по выражению Киплинга. Где ее
нашел Лесли и как он спутался с ней, и почему он  не может с ней расстаться,
это его тайна и  тайна, в которой много чего-то очень некрасивого. Он должен
ее прятать.  И если о ее существовании узнают, это  будет конец и карьеры  и
всяких  перспектив для Лесли Уайта. Его нигде  не будуг принимать, он должен
будет  бросить службу,  уехать, он  сразу  будет конченным человеком. И  эта
женщина знает это и всеми силами старается все-таки держать его около себя и
это ей  удается, кроме вот  таких моментов,  когда  Лесли ускользает от нее.
Почему? Зачем  Лесли сохраняет ее? Чем она  может держать его?  Почему такой
сильный и умный человек,  как Лесли, не выкинет эту  пакость из своей жизни?
Это совершенно не понятно. Очевидно, в ней что-то есть для него. Очевидно, и
в нем есть какие-то  стороны,  которым  отвечает эта  женщина. Такие женщины
могут держать  около  себя  мужчин,  только действуя  на их темные  стороны,
предоставляя им себя для проявления этих темных сторон. Меня  самого удивили
эти мысли. Откуда я мог взять, что этот черт женщина?
 Оглянувшись,  я заметил, что нахожусь  странным  образом одновременно в
двух  местах  сразу. В комнате Лесли и храме  Кайлас.  -- Неужели  есть доля
правды том, что я сейчас подумал? -- спросил я
 188


 П. Д. Успенский
 дьявола.  -- Гораздо  больше, чем ты  думаешь,  -- ответил он.  --  Это
совсем не метафора,  что черт любит его как женщина. Ты отгадал, может быть,
самую важную сторону  наших отношений к  вам. Я говорил  тебе, что мне очень
трудно  передать тебе вполне сущность и свойства  отношения  людей и чертей.
Есть вещи, до которых  ты должен дойти сам.  По  существу говоря,  у нас нет
пола,  но так как мы  представляем  обратную сторону  вас,  то на нас всегда
отражается ваш пол и становится  в нас  противоположным. Ты  понимаешь меня?
Этот  черт не женщина. Но по  отношению к Лесли, у  него проявляются женские
черты, потому  что  Лесли -  мужчина. Если Лесли  был  женщиной, то  в черте
проявились  бы мужские черты. -- Значит, V каждого из нас есть такая  "она",
спросил я, -- и у каждой из женщины есть такой "он"? -- Не обязательно есть,
но  может  быть, ответил  дьявол.  -- Теперь ты  понимаешь, почему  нас  так
волновала история Адама и Евы и их "любовь", -- дьявол презрительно  скривил
губы.  Мы ревновали их. Одни  из нас ревновали  Адама  к  Еве, другие  Еву к
Адаму, а некоторые, как я, например, которые одинакового чувствуют оба пола,
ревновали одновременно в обе стороны. Теперь ты это можешь понять. Если бы я
сказал тебе  все сразу, ты бы  ничего  не понял. В наших  отношениях к людям
очень много "пола" и при том на  большинство людей легче всего действовать с
этой стороны.  -- Я что-то совсем перестаю  тебя понимать, --  сказал я.  --
Раньше ты говорил, что людей, испытывающих эмоции любви,  вы перестаете даже
видеть, а теперь,  ты говоришь, что  вам на людей  легче всего действовать с
этой стороны. Что же верно? -- И  то, и другое, -- сказал  дьявол, нисколько
не смущаясь.  Чувство  пола отвратительно  и  враждебно для  нас, когда  оно
вызывает в  людях так называемые  поэтические настроения. Это главное зло. С
ним мы  боремся всеми силами,  но  ничего не можем сделать. Эти  поэтические
настроения окружают человека  точно какой-то стеной, и мы  совершенно теряем
его,  пока "поэзия"  не  разойдется.  Еще  хуже,  конечно, ощущение  пола  в
соединении с  мистическим, --  с чувством чудесного, с чувством  бессмертия.
Эти ощущения совсем уводят от нас людей и  делают их недоступными для нашего
воздействия. -- С другой стороны, то же чувство пола, но соединенное хотя бы
с самым легким  отвращением к  нему, с чувством греха  и стыда, с сознанием,
что это нужно прятать, что это нехорошо, это  вот как раз то, что нам нужно.
Понимаешь, одна и  та  же эмоция в человеке может проявляться различно.  Она
может быть и  за нас, и против нас.  И вот  у кого много  этой "поэзии"  или
"поэтичности", или кто ощущает "чудо" в чувстве пола, (дьявол произносил эти
слова с плохо  скрываемым раздражением), тот совершенно недоступен нам. Но к
счастью это бывает очень, большинство людей, и мужчин и женщин,  относятся к
вещам очень реально, без всякой поэзии. И с ними нам очень легко иметь дело.
Этот Лесли Уайт из трудных ти-
 189


 Совесть: поиск истины
 пов. Но он -- англичанин, и, ты понимаешь, у него столько предрассудков
и лицемерия в этой области, что всегда можно  за что-нибудь  зацепиться.  Он
очень многого боится в себе, очень многому не верит. Чувствует в тоже время,
что виноват перед  собой, а  чтобы оправдать себя  в своих глазах, старается
низвести все это  на самую последнюю материальную плоскость.  Вот  тут  мы и
берем его. Кроме того, ты  помнишь, что я тебе говорил про "игру".  Так вот,
пока люди понимают, что в  чувстве  пола факты -- не  настоящие, а настоящее
что-то другое,  они  нам  не доступны,  но как только  они начинают все  это
принимать серьезно,  и  в результате этого бояться,  ненавидеть,  ревновать,
страдать -- они наши. Ты понимаешь, есть эмоции материального порядка, через
которые люди делаются доступными  нам. И эти эмоции легче всего затронуть со
стороны пола.
 Я опять перевел взгляд на комнату  Лесли. Бой принес еще виски с содой,
и Лесли разрезал  и перелистывал  уже  третью книгу.  Черт, по-видимому, уже
отчаялся его найти и сидел в углу страшно печальный  и о чем-то,  видимо, из
всех  сил думал. Потом  он лег на пол,  распластался, как  лягушка, стал при
этом совсем  плоским, как лист бумаги, и, работая руками и ногами, вылез под
дверь.  Меня  заинтересовало,  куда  он  пойдет.  Поднявшись  с  пола,  черт
отряхнулся, надулся опять, как резиновый, и побежал вниз по лестнице. Я стал
следить  за  ним,  оставив  пока  Лесли. Черт  вышел  через запертую дверь к
морскому берегу  и пошел, переваливаясь, по  песку. Набегала  темная  волна,
оставляя после себя белую пену. Ночь была темная и теплая, точно  бархатная.
Сверкали  звезды,  и между пальмами перелетали светящиеся мухи,  похожие  на
летающие звезды.  Но черт не обращал внимания  на  это, и в  этот момент  он
показался  мне  похожим  на  какого-то  старьевщика,  мелкого  торговца  или
барышника, обдумывающего грошовый гешефт на морском берегу под пальмами. Что
ему за дело до этих пальм, все равно их срубить и продать нельзя, а летающие
светляки  -- ведь, они  уже ровно  ничего не  стоят.  Такому  барышнику  или
старьевщику показалось бы ужасно глупым, если кто-нибудь сказал, что все это
сказочно и прекрасно.  И, вероятно, он  стал  бы  думать, нельзя  ли на этом
дураке зашибить рупию, другую, продать ему какую-нибудь фальшивую жемчужину,
что-нибудь в таком роде.  Черт именно казался таким мелким комиссионером. Он
представлял собой невозможность  ощущений прекрасного  и сказочного.  В этот
момент  я понял,  что мы больше всего  ошибаемся,  когда  приписываем  черту
какие-то   положительные   злые   силы   --   демонические   черты.   Ничего
положительного в черте нет  и быть  не может. Это я  видел  совершенно ясно.
Черт, это  -- отсутствие всего высокого и утонченного, что есть в  человеке,
отсутствие   религиозного  чувства,  отсутствие  мечты,  отсутствие  чувства
красоты, отсутствие  чувства чудесного. Переваливаясь, но  довольно  быстро,
черт шел по песку вдоль
 190


 П. Д. Успенский
 пальм,  и все время  он пристально вглядывался в  темноту, точно  искал
чего-то. Наконец, он свернул в сторону, и я заметил, что на песке у толстого
ствола пальмы сидел другой черт, довольно важный на вид, с толстым  животом,
с седой козлиной  бородкой  и в ермолке.  Маленький черт сел  против него на
песок  и  начал рассказывать,  очевидное своих неудачах  с  Лесли, временами
показывая  рукой в сторону  отеля.  Что  он  говорил, я  не понимал. Но меня
поразило, до какой степени он на самом деле стал похож на женщину,  точно он
совместил в себе все неприятное и отталкивающее, что  может быть в пошлой  и
вульгарной  женщине. Старый черт внимательно  слушал, потом  начал  говорить
видимо наставительным тоном, и чертик сидел перед ним, скривив голову на бок
и  опершись  подбородком  на  ладонь  и   внимательно  слушал,  точно  боясь
пропустить слово.  Я  вернулся  к  Лесли.  Он  еще  долго  читал,  записывал
пришедшие мысли и потом лег спать.
 Ночь быстро  промелькнула  передо мной, и наступил короткий тропический
рассвет.  И в Индии, и на Цейлоне  встают рано. Слуги мели коридоры, несли в
комнаты чай и кофе. Бой -- сингалезсц в белой узкой юбке и куртке, босиком и
с черепаховым гребнем на голове, с большим подносом в руках неслышно вошел в
комнату Лесли.  Лесли еще  спал  под  пологом-сеткой от москитов.  Осторожно
ступая, бой наклонился  и поставил поднос на низенький столик около кровати.
Я  посмотрел  на  поднос  и  к своему  глубокому  изумлению увидел,  что все
помещавшееся  на  подносе, это  был  черт,  которого я оставил  под пальмой.
Теперь   черт  принял  самые  разнообразные  формы   и,   надо  отдать   ему
справедливость, имел очень привлекательный и аппетитный вид. Во-первых,  это
был чай, два небольших темных чайника, один  с  кипятком, другой с крепким и
душистым  цейлонским чаем янтарное австралийское  масло с кусочком  льда на
тарелке,  густое апельсиновое варенье,  горячее  яйцо  всмятку  в фарфоровой
рюмочке  два  кусочка  сыру   горка  горячих  поджаренных  тостов,  четыре
темно-желтых,  изогнутых  банана  два  черно-фиолетовых  мангустана,  плод,
который так нежен, что никогда не может быть привезен в Европу. -- И все это
был черт! Лесли открыл один глаз и посмотрел на поднос. Потом он  потянулся,
зевнул, открыл другой глаз и сел на кровати. Я видел, как сразу нахлынули на
него  вчерашние мысли, и как ему было весело и приятно все это вспоминать: и
разговоры  с  индусом,  и  свои  намерения  заняться  йогой,  и  все  мысли,
приходившие ему в голову вечером.  -- Все дело в тренировке, старик прав, --
сказал себе Лесли. Главное, нужно всегда следить за собой, не позволять себе
делать ничего, не спросив себя, нужно ли это для той цели. Следить за своими
мыслями и  словами, и действиями, чтобы все было сознательно! И я видел, что
Лесли очень  приятно  говорить себе это  и приятно чувствовать,  что  он это
знает, и  что  он может  это  говорить себе. Затем Лесли  приподнял сетку от
москитов и вылез наружу. Он хотел было
 191


 Совесть: поиск истины
 встать,  но поднос с  чертом  остановил  его  внимание,  и  он невольно
посмотрел на бананы. Я уже чувствовал поставленную ему западню. Одну десятую
секунды, он как будто  колебался,  но  потом с  деловым видом он  налил себе
большую чашку  крепкого  чая  и  густо  намазал  апельсиновым вареньем кусок
тоста.  Лесли  чувствовал  себя  так  удивительно хорошо. Все в нем  рвалось
скорее за дело, за работу, и он  по совести не мог отказать себе в маленьком
удовольствии. Чай,  тосты,  масло, варенье, яйцо,  бананы, сыр-все это очень
быстро исчезло. Сделав кругом надрез  ножом,  Лесли  разломил толстую черную
кору  мангустана и  вынул нежный белый  плод,  по  виду похожий на мандарин,
чуть-чуть кисловатый, душистый и тающий во рту. За первым последовал второй.
Это  было последнее. С некоторым сожалением, поглядев на поднос, Лесли начал
вставать. Пока он умывался и брился, черт опять  появился около него. У него
был  немного помятый вид, но теперь он, несомненно, видел Лесли. Лесли думал
все  о  том  же,  только  мысли  его как  будто  немножко  потускнели.  Того
творчества, которое было в них  вчера  вечером, сейчас я не замечал.  Мысли,
как будто шли по одному кругу.  Но Лесли крепко держался за  них, и, видимо,
они  были ему приятны.  Одевшись,  Лесли  спустился вниз и, через  столовую,
прошел  на  веранду,  выходившую  к  морю.  Перед  верандой  была  небольшая
площадка, поросшая травой,  и  дальше за пальмами синело и  золотилось море.
Направо зеленый  берег  убегал к  Коломбо, и виднелись  верхушки  сушившихся
парусов на  рыбачьих  "катамаранах",  вытащенных  на  песок. Лесли  невольно
поглядел в эту сторону. Правда он шел сюда просто, пока бой убирает комнату,
и  собирался работать до завтрака.  Но теперь его потянуло море.  Здесь было
столько  солнца,  и  дул  такой  приятный  ветерок  с  запахом  воды.  Лесли
почувствовал,  как хорошо  будет  покачаться  на  катамаране  над прозрачной
волной  и еще  раз продумать  хорошенько вчерашние разговоры. -- Нет,  лучше
буду  работать, -- сказал он  себе, -- не  нужно начинать  сразу  с уступок.
Пойду только взгляну, в порядке ли все на катамаране. Насвистывая, он сбежал
вниз по каменным ступенькам над самым морем, и я видел, как черт, совсем как
собачонка, что было духу понесся вперед.
 Молодой рыбак-сингалезец, которого  Лесли всегда брал  с собой в  море,
стоял в это время около лодок и  с огромным интересом, стараясь не проронить
ни слова, слушал, что  рассказывал один из старых рыбаков, с седой  косичкой
на  затылке, о своем судебном  процессе  с  местным  богачом де Сильва из-за
теленка, задавленного автомобилем. И сингалезцы, и тамилы, на Цейлоне