практическому, которого историческими свидетелями мы имеем несчастие теперь быть и постольку нести за него христианскую и историческую ответственность. Это чувство соперничества, соединяющееся с чувством национальной тревоги и унижения, стихийно пробуждается и растет у начальных основоположников расизма, находя для себя обильное питание и в исторической действительности. Германский антисемитизм в этой стадии имеет черты бытового явления, которое в разных образах наблюдается во всей истории христианских народов, он слагается из потребности самозащиты и национальной тревоги и гнева. Таков он в книге Гитлера "Mein Kampf", в которой ему дается еще непривычное по своей резкости, но в известной степени даже обывательски простодушное выражение (во всяком случае, эти страницы принадлежат к характернейшим и, может быть, важнейшим страницам в этом историческом документе). В книге Гитлера десятки интереснейших страниц посвящены как фактическому обоснованию, так и истории философии антисемитизма, причем здесь нисколько не скрывается указанное выше чувство расового соперничества германства с иудаизмом. "Германская нация не может снова возвыситься, если не будет энергично поставлена проблема расы и, следовательно, еврейский вопрос",7 а в то же время она нуждается в "силе, рождающейся из самовнушения, которое дается уверенностью в себе". Последнее же дается системой воспитания и культуры. Она "должна дать убеждение, что они абсолютно выше всех народов" духовно и телесно. (373).
     Исходным догматом историософии Гитлера является мысль о единственности значения арийцев в истории человечества, от которых мы имеем "человеческую цивилизацию, произведения искусства, науки и техники", все это "почти исключительно есть плод творческой деятельности арийцев". (200). Здесь молчаливо отрицается всякое участие и значение в истории человечества Ветхого Завета (что уже открыто и воинствующе утверждается в антисемитизме позднейшем). Этому характеру арийства противопоставляется "еврей, представляющий собою наиболее поразительный контраст арийству" (270), что и прослеживается, можно сказать, по всей линии.
     Автор Mein Kampf останавливается перед фактом сохраняемости еврейского народа в истории, который он связывает с его особым инстинктом самосохранения, причем интеллектуальные способности его все усиливались в течение тысячелетий (270), хотя он и не имел собственной цивилизации. Но ему не свойствен идеализм и воля к жертвенности. Он руководится чистым эгоизмом. Поэтому иудейское государство не имеет природных границ, как не имеет и собственной цивилизации. Он усвояет чужие цивилизации, как копиист, их деформируя при этом при содействии еврейской прессы. Весь прогресс человечества совершается не через него, но вопреки ему. Живя в чужих государствах, он составлял в них свое собственное, под маской "религиозного общества", как паразит других народов. Евреям свойственен их расовый, но отнюдь не религиозный характер, последний чужд им как лишенным идеализма. (275). Эти черты иудейства Гитлер прослеживает и старается подтвердить на его истории (277-295), кончая большевистской тиранией. Все эти антисемитские соображения имеют целью отрицательно привести к созданию гранитной базы, к образованию "Германского государства немецкой нации". (296). Эти общие соображения практического политика получают у Розенберга более антирелигиозный и зловещий характер. Здесь антисемитизм доводится до конца, именно до полного отрицания Ветхого Завета и его религиозной ценности, к чему, в свою очередь, присоединяется и ряд экскурсов (по-своему даже убедительных) относительно морального вырождения, конечно, частичного, иудаизма в Талмуде. Центральным здесь является своеобразное истолкование самой "расы" избранного народа, а в связи с этим его судеб в истории. Розенберг применяет к еврейству выражение Gegenrasse (462), как противоположность германской расе. Этой паразитической переоценке творческой жизни соответствует, что паразит также имеет свой "миф", миф избранничества. Это звучит насмешкой, что Бог именно эту нацию избрал в качестве Своей любимой. Но так как образ Божий сотворен человеком, то становится понятным, что этот "Бог" среди всех других избрал именно этот народ. (452). Для евреев даже благоприятно, что отсутствие у них изобразительных способностей воспрепятствовало им изобразить телесно этого "Бога". (462). "Еврейский паразитизм, как сложная величина, выводится здесь также из иудейского мифа об обещанном Богом Ягве праведном мировом господстве". (463 и т. д., и т. д.). Здесь антисемитизм принимает уже характер религиозного кощунства против Ветхого Завета, а постольку и Нового.
       
2.
УЧЕНИЕ О НАРОДНОСТИ И РАСИЗМ В СВЕТЕ СОФИОЛОГИИ
     В современном расизме нация, как некая душевно-мистическая  реальность,   своим  "мифом" определяет свой тип, - извне и изнутри, - и она есть высшая единственная ценность и критерий истины и добра. Это учение утверждается в общем контексте натурализма, каковым, несомненно, является философия расизма. Последний с одинаковой энергией протестует против универсализма не только христианского, но и гуманистического, как против индивидуализма:  между  отдельной   личностью  и человечеством, как их совокупностью, стоит раса, она   есть   реальность,   как   определяющая   душевно-телесная организация.  В этом  ее  определении выключается начало духовности, для которой и вообще не находится места в расистской антропологии. Место духа здесь занимает кровь, во всей многосмысленности понятия: "миф крови". Эта черта заставляет отнести расизм к типу языческого натурализма, предоставляющего действовать инстинктам, и его фоном является своеобразный демонизм, который питается чувством гордости, или "чести", и в свою очередь питает их. В этом смысле расизм есть психологизм, как порождение исторических настроений в известной их фактической напряженности. Если еще недавно он питался чувством национального унижения после поражения, то теперь он, конечно, вдохновляется  военными  успехами,  их  упоением, однако  не  имея  для  себя  иного,  более  глубокого содержания. Волна эта, сейчас поднявшаяся до небывалой высоты, способна и снова опуститься при других, изменившихся условиях и даже на это заранее обречена. Расизм есть пафос завоевания мира, философия насильничества и солдатчины. Это кощунственно пародируется иногда через применение символа Михаила Архангела8 и увенчивается нехристианской свастикой. При этом вскрывается некое противоречие и непоследовательность, присущие расизму: хотя принципиально существование расы допускается не только в единственном, но и во множественном числе, однако фактически существует лишь одна раса, достойная бытия, именно германская. Душевно-телесный характер расы является не столько человеческим, сколько животно-биологическим, хотя и человекообразным. Определение расы в доктрине расизма поэтому удивительно соответствует тем образам, в которых сменяющиеся расы и царства изображаются в ветхозаветном апокалипсисе прор. Даниила и новозаветном св. Иоанна.9
     Субстратом расы, как многоединства, для расизма является кровь. Основное учение именно Ветхого Завета о том, что в крови душа животных (почему и возбраняется ее вкушение), в известном смысле созвучно идее расизма. Раса мыслится не просто как коллектив, но как некая биологическая сущность, имманентная роду. "Человечество, вселенская церковь и отрешенное от святой крови, самогосподствующее  я  для нас более  не  суть  собственно ценности, но порождения абстракции". (Роз. 22). "Новая, обильная взаимными связями, красочная картина истории земли и человечества ныне должна быть раскрыта, если только мы благоговейно признали, что взаимоотношение между кровью и окружающим миром, между кровью и кровью представляет для нас последнее доступное нам явление, за которым нам уже далее не дано искать и исследовать". (23). Если кровь есть в этом смысле абсолют, как последняя основа расы, за которою уже нечего искать, то "душа означает расу, видимую изнутри, а раса внешнюю сторону души". (2). "Жизнь расы, народа не есть логически развивающаяся философия, и не развивающийся закономерно факт, но образование мистического синтеза". (117).   "Каждая   раса   имеет   свою   душу, каждая душа свою расу, с ее собственной внутренней и внешней архитектоникой". (116). Этим определяется и национальная культура: "она есть сознательное выявление вегетативно-витального (начала) в расе". (140). Постольку и "самая сильная личность уже не ищет ныне личности, но типа... Изживание же типа есть рождение познания мифа всей нашей истории:   рождение   северной  расы   и   внутреннее опознание ее высших ценностей, как руководящей звезды всего нашего бытия". (531). Логика расизма постулирует расовый "плюрализм", но его биология и психология, вместе с практической политикой, зовет и ведет его к гегемонии одной лишь, именно "североевропейской", т. е. немецкой расы, пангерманизму, становящемуся поэтому уже мировою опасностью. Однако, мы рассматриваем здесь вопрос не в плоскости практической политики, но идеологии. В расизме, как доктрине определенно не-христианской и даже антихристианской, естественно отсутствует целый ряд черт и проблем, которые связаны именно с христианской религией, и, наоборот, наличествуют черты, с нею несовместимые. Попытаемся сначала выяснить христианское учение о нации и затем с ним сопоставить доктрину расизма. Знает ли христианство начало расы, нации или крови, и если да, та в каких пределах. Ветхий Завет считается с фактом существования наций как самоутверждающихся многоединств. В этом отношении он не отличается от общечеловеческого самосознания, даже и языческого: человечество дает место внутри себя разным и многим языкам или нациям, таков непосредственный самоочевидный факт, который раскрывается в национальной жизни: в религии, поскольку народы имеют своих богов и свою веру, в культурном творчестве, в социальной и политической жизни. Подлинно существует некий мистический субстрат национального многоединства, не только как внешний факт наследственности, преемственности и связи, но и как внутренняя его первооснова и сила. Нации различаются количественно и качественно, по силе и своим судьбам. При этом они отнюдь не представляют собой замкнутого единства, напротив, между ними все время происходит эндосмос и экзосмос, смешение кровей и культур. Самосознание изначального единства человеческого рода, предшествующее, так сказать, "вавилонскому смешению языков", выражается скорее недостаточно, хотя и все время ищет себя. Но в самом язычестве и нет надлежащего духовного основания для идеи единого всечеловечества, поверх многонародности, в себя его включающего и обобщающего. Его постулат и искание появляется в более позднем самосознании язычества, в его философии, каковою в данном случае является стоицизм с его разновидностями в истории античного гуманизма.
     Особое место занимает здесь ветхозаветное откровение, данное избранному народу Божию. Он был взят под особое промыслительное блюдение Божие, поскольку он являлся единственным носителем чистоты веры и откровений истины. К тому же он был призван и в жизни своей, чтобы в себе самом осуществить человеческий путь боговоплощения, генеалогию Христа, род Пресвятой Богородицы. Отсюда проистекает совершенно   особый,    исключительный   "национализм" Израиля: он не есть один из многих народов, но единственный - народ Божий, народ Авраама, Исаака, Иакова, Давида,  хотя,  разумеется,  для воинствующего антихристианского антисемитизма ныне ничего этого не существует. Однако, и другие народы отнюдь не являются оттого как бы несуществующими. Напротив, и они ждут их спасения, которое Бог "уготовал пред лицом всех народов", и своего времени для принятия "Света и откровения языков и славы людей Твоих Израиля". (Лк. XI, 31-32). Своим избранничеством народ Божий не исключается, но включается во все человечество,   как   самая   его сердцевина и средоточие. Однако, эта единственность Израиля среди всех народов10 мимоидет вместе с исполнением этого призвания, с пришествием Мессии. Хотя особое избранничество Израиля11 проявляется в самом Богоявлении, на протяжении всей евангельской истории, однако проповедь Евангелия, сначала направленная к овцам дома Израилева, постепенно обращается в сторону языков, хотя и через посредство апостолов и вообще избранных от Израиля служителей спасения. Христос Сам посылает апостолов: "шедше научите все языки, крестя их", и во Христе уже теряет значение различие "эллина и иудея, варвара и скифа", все становится единым во Христе. Ветхозаветный религиозный национализм единственного избранничества истаевает в лучах солнца Христова: хотя и остается место для много- и разноплеменности, но вся она, по крайней мере потенциально, является равноценной перед лицом Христова вочеловечения. И во всяком случае, вопрос о народах и народности хотя не упраздняется, но получает новое значение и в него должно быть вложено совсем новое содержание. Как можно христиански принять и осмыслить нацию, не только как факт, но и ценность? Допустим ли и в какой мере национализм в христианстве? Что есть народность?
     По слову Lagarde'a, "нации суть мысли Божий". Это, конечно, самоочевидно, однако выражено слишком отвлеченно и интеллектуалистично: мысли Божий суть и дела Божий; предвечным идеям, раскрывающимся в истории, присуще и бытие, и притом каждый особый образ этого бытия во всей его конкретности, в различении не только его что, но и как. Этому многообразию человечества отведено много внимания в Библии и в истории ветхозаветной.
     Эта множественность есть не только количественная, но и органическая, она включает в себя полноту, универсальную вселенскость, которая выражена в библейском   новозаветном   понятии   "все   народы", причем это относится как к исходному началу христианской истории: "шедше научите все народы, крестя их" (Мф. XXVIII, 19), ср.: (Мр. XIII, 10; Лк. XXIV, 47), так и к ее концу: на судище Христове предстанут "все народы" (Мф. XXV, 32), а также и к их историческим путям в прошедших родах: "попустил всем народам ходить   своими   путями".   (Д. Ап. XIV, 16).   Всем   им возвещена тайна "по повелению вечного Бога ... для покорения  их  вере".  (Рим. XIV, 25).  И  "все  народы придут и поклонятся перед Тобою, ибо открылись суды  Твои".   (Откр. XV, 4).   Библейской   антропологии,  как  ветхо-  так  и  новозаветной  неустранимо свойственна эта идея многообразия человечества, не только как факт, но и как принцип. Не скудость, но богатство, не схематическое однообразие, но многокрасочность свойственны всему творению Божию, также и человечеству.  Однако, это не только не представляет противоположности единству человеческого рода, но его раскрытие и подтверждение: не множественность кровей и их "мифа", как это следует согласно доктрине расизма, раздробляющей человечество на многие части и тем упраздняющей самую его идею, но именно обратное: единство человеческого рода, как единство человеческой крови. Это прямо выражено в одном из самых торжественных апостольских свидетельств, - в речи ап. Павла в афинском Ареопаге, этом духовном центре язычества: "от одной крови Бог произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию" (Д. Ап. XVII, 26), и в этом смысле особо еще подтверждается: "мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из стихотворцев ваших говорили: "мы Его род". Итак, мы, будучи родом Божиим, не должны думать..." и т. д. (28). И это многоединство человечества косвенно и отрицательно подтверждается как, с одной стороны, смешением языков при вавилонском столпотворении (Быт. XI), так и обратным его преодолением в Пятидесятнице. (Д. Ап. II, 7-9). Этому единству всечеловеческой крови первого Адама соответствует и единство искупительной крови, излиянной Адамом Новым, Господом Иисусом Христом. Итак, душа в человеке, седалище которой в крови, согласно общему принципу библейской биологии: "в крови душа животных" - едина для всего человеческого рода, но многообразно окачествована в человеческих племенах или народностях, причем, конечно, в единственности и некоторой биологической абсолютности существует в народе избранном, предках Спасителя и сродниках Его по крови, в роде Богоматери. Это есть кровь и душа всего целокупного человечества в его много-единстве.
     Началу крови (а, следовательно, и "мифу" ее) должно быть отведено соответственное место в учении о человеке и, прежде всего, должна быть отметена ложная и еретическая идея о том, что кровь есть единственное и всеопределяющее начало в человечестве, которое тем самым в свете такого понимания именно и есть кровь, точнее, некий ассортимент разных кровей, между собой различающихся, но не отожествляющихся (невзирая на различие смешанных кровей и рас). Можно ли удовлетвориться такою антропологией, которая является биологией ветхозаветной ("в крови душа животных"), с проистекающей отсюда всей аксиомой расизма. Конечно, нет, ибо она одинаково не соответствует ни библейской антропологии, ни софиологии. Расизм с одинаковым негодованием отметает как идею духовного персонализма, с признанием самобытного духовного центра в каждом человеке ("дыхание жизни", вдунутое в лицо человека, созданного из праха земного, самим Богом: Быт. II, 7), так и единого универсального всечеловечества. В том и другом им усматривается иудаизм, в борьбе и противлении которому и состоит духовное существо расизма. Последовательный в защите своего этнографического "плюрализма", расизм должен прийти вообще к отрицанию единого человечества, или же фактически видеть лишь в одной из национальностей, именно в "северном германстве", исчерпывающее его выражение. В богословии вообще борются между собою два антропологических воззрения: дихотомическое, признающее в составе человека лишь два начала, душу и тело, и трихотомическое, считающее три начала: дух, душу и тело. Расизм же представляет собой еще третью разновидность: в антропологии он знает лишь единое человеческое начало крови, как душевно-животное, "das Vegetativvitale einer Rasse" (140), чем, по его мнению, преодолевается в пользу динамики "статика" иудаизма. Но, конечно, христианскому учению соответствует лишь признание самостоятельного духовного начала, которое живет и действует в человеческом теле, одушевляемом душою. Начало крови имеет связующее, посредствующее значение среды, в которой раскрывается воплощенный человеческий дух. Этот же антропологический принцип приложим и к христологии, где дух человеческий замещается ипостасью Сына, которая, вместе с божеским естеством, ипостазирует и человеческое, состоящее из тела и разумной души в их соединении. Крови, собственно, и соответствует это соединение души и тела как таковое. Расизм своим животно-витальным началом крови упраздняет духовность человека, его превращая в особый вид животного мира во славу "плюрализма".
     Однако, наряду с отрицанием этого грубого посягательства на то, что составляет подлинно человеческое в человеке, т. е. на его дух, надо установить и положительное значение расы, как факта и ценности. Этим вопрос переносится в область софиологии. В чем состоит и как устанавливается единство человеческого рода? Есть ли оно лишь биологическое, кровное, телесное, и в таком случае неизбежно разлагающееся на множественность рас? Или же оно есть духовное, подлинный моноплюрализм, духовное единство перво-Адама? Очевидно, последнее. Однако, как же совместить это единство с множественностью ипостасных человеческих центров. Очевидно, оно может быть понято лишь в свете многоединства в Новом Адаме, во Христе. Христос есть абсолютная ипостась, как "един сый Св. Троицы", однако эта ипостась существует как таковая лишь во Св. Троице, в Божественном триединстве, неслиянно, непоглощаемо, но и нераздельно. Этот образ Божий, отблеск триединства, получает и тварный Адам, множественное человеческое я - м ы, в котором каждая личная ипостась светит и гаснет в онтологическом многоединстве любви. Все человеческие личности сосуществуют в ипостаси Адама, Ветхого и Нового, как многоединство. Однако, это не есть только переливы света