многоединого я в его я и н о с т и, но и личная окачествованность каждого отдельного я, его как с особой его окраской или голосом, ему свойственным. Все они соединяются и совмещаются в первоначальном Адаме, как отце и источнике человеческого рода, и в Новом Адаме, во Христе, как "совершенном человеке" в его полноте. Этим утверждается множественно-личный характер человека, всякая человеческая личность есть нерушимая точка и центр человечности. Не раса, не нация, вообще не какой-либо биологический коллектив есть перво-реальность или слагаемое в человечестве, но именно личность. Эта истина, ненавистная расизму,12 утверждается как в Ветхом, так и в Новом Завете как первооснова человеческого бытия. Человечество состоит не из рас, но из личностей, которые коренятся, как индивиды, в единой все-личности, в "Новом Адаме", во Христе. Если универсальное человечество может почитаться не только множеством, но и много-единством, вселичностью, то лишь во Христе: как Богочеловек, Он соединяет в Себе не только полноту человеческого естества, но и его все-личную окачест-вованность. В "совершенном" человечестве Христовом каждая человеческая личность находит саму себя. Однако, она обретает себя в Адаме лишь индивидуально, т. е. ограниченно и ущербленно (omnis definitio est negatio). Эта ограниченность, а позднее и ущербленность, проистекает не только из неполноты самоопределения человеческой личности, но и более всего от силы первородного греха, ослабляющего, ограничивающего и искажающего личность. Однако, это личное начало в человеке восстанавливается в полноте в человечестве Богочеловека. В Нем себя обретут и проявятся при воскресении во плоти все человеческие личности, как лично окачествован-ные центры вселенской любви. И в этой вселичной универсальности растворяются все промежуточные определения, национальные или иные. Личность сверхнациональна, она есть начало вселенское, как подлежащее для всех сказуемых, каковыми являются дальнейшие ее окачествования. Личность духовна, она исходит от Бога, Который есть дух, и она Его имеет образ.
     Поскольку личности присуща сказуемость, она есть субъект жизни в ее проявлениях. Она живет, - не только в себе духовно, и в Боге боговдохновенно, но также и душевно и телесно, потому что в этом соединении духовности и душевно-телесности, в вопло-щенности духа, и состоит человечность. Но эта-то поплощенность духа, усвояя определенное личное качество, дает жизни характер многообразия. В нем находят для себя место и семья, и род, и нация, каждое по-своему и в своем особом качестве.
     Душа и тело, душевно-телесность, в которой расизм только и видит последнюю субстанцию человечности, есть то тварное начало в человеке, в котором раскрывается сила образа Божия и осуществляется его подобие. Тварности свойственна относительность с возникновением из ничего творческим актом Божиим. Но это происхождение из ничего или в ничто не означает ничтожества того, что происходит. Наоборот, творению, как образу Божию, принадлежит божественная нерушимость бытия, ибо оно божественно в своем первоисточнике. Оно есть образ Первообраза, который в Боге Самом есть София Божественная, в творении же София тварная. Первая в Боге предвечна, вторая же возникает в творении и становится собой, осуществляя свободным самотворчеством твари свой собственный образ, как тему своего бытия. Этой теме в человечестве присущи полнота и многообразие: вселенскость, или всеединство, всекачество-ванность, "кафоличность". Как единство всяческого бытия, она есть душа мира, единящая жизнь в ее потоке. Душа мира не есть духовное начало, хотя и открыта духу для единения с ним в послушности ему и проницаемости его самооткровениям. Она не есть только телесность, поскольку последняя неразрывно соединена с душой, как началом, открытым и для духа. Душа мира не есть личность, а только живое бытие, которое способно принадлежать личности, ею изживаться. Но отличаясь от личного начала, она находится с ним в неразрывном соединении. Она, принимая определение от личного духа, сама дает ему окачествованную конкретность, присущую становлению, самооткровению жизни. Здесь находит место вся многоступенность и многообразие бытия сверху донизу. На этой лестнице бытия получает силу и всяческий национализм. Таковой находит для себя и софийное основание, поскольку софийна душа мира. В тварной Софии поэтому обретает себя и основа национальности. Нация имеет пребывающее начало свое, небесное жилище, если не прямо как данность, то по крайней мере, в задании, которое есть небесный замысел о человеке. Абстрактный гуманизм, не имеющий ее реальности, противится божественному: да будет. Начало народности имеет не только право на существование, но и долг самосохранения, которое и осуществляется в истории, конечно, со всеми отклонениями, преувеличениями и ошибками, свойственными всему человечеству. В связи с этим, однако, возникает ряд опасных уклонов, которые представляют собой духовный бич человечества. И, прежде всего, таковым может оказаться неверная аксиоло-гия, ведущая к национальному идолопоклонству или язычеству. Отсутствие здравой антропологии и софиологии имеет последствием неразличение, а то и прямое смешение, духа и душевно-телесной жизни, - в расизме откровенно и последовательно, в национализме же разных видов менее решительно; народность (со всей неизбежной неточностью и ее определении) объявляется вообще высшим, если не прямо единственным, началом человечности. Вследствие такого потопления начал духовных и душевно-телесности получается натурализм и фактическое безбожие, которое столь явно просвечивает и расистской идеологии, представляющей собой рецидив язычества. Духу здесь не находится места, где приютиться в стихии душевно-телесности, да она в нем и не нуждается, даже более того, его отрицается, за ненужностью. Вообще высшей и, пожалуй, единственной здесь ценностью объявляется национальное бытие с его самораскрытием и самоутверждением, - в войне и культуре. Такова же и проистекающая отсюда философия истории.
     Но нации даже и для расизма - по крайней мере, теоретически - существуют не только в единственности, но и в многообразии. Поэтому неизбежно возникает вопрос об их сравнительной относительной ценности. Каждая нация сознает себя и говорит о себе от первого лица и притом в собственном, единственном числе. Если бы эта единственность соответствовала действительности, не было бы места и особому национальному самосознанию, воинствующему и самоутверждающемуся. Народность в этом единственном ее виде была бы этим образом национальной самоочевидности. Но раз это не так, неизбежно возникает вопрос не только о национальной борьбе и соперничестве, чему свидетелями мы в настоящее время и являемся, но и о сравнительной национальной самооценке и самоутверждении. Раз существует данная нация, для живого ее члена она есть и национальное я, и соответствующая ему высшая и во всяком случае высокая ценность. В этом проявляется некая необратимость личного местоимения первого лица: о себе самом - и только себе одном - я могу думать так, как об единственном или, во всяком случае, первенствующем личном центре мировой истории. Постольку национальное сознание есть самоутверждение, которое откровенно или прикровенно и заявляет о себе, отрицательно - презрением или антипатией к другим нациям, положительно - исканием своего "мифа" и "типа", в которых сначала неприметно, а затем и явно выражается национальная mania grandioza. Все это в наши дни, может быть, с небывалой резкостью проявляется в расизме, как в его положительных, так и отрицательных самоопределениях. На этом пути возможны разные искушения: прежде всего в сторону расширения всемирно-исторических перспектив, свойственных данной нации (пример чему смотри в историософии Розенберга, для которого всемирная история, по крайней мере "арийства", есть история "северного" германства).
     Особенностью расизма является его воинственно-оборонительно-завоевательный характер, соединяемый с односторонним утверждением мужского начала. Последнее религиозно утверждается Зауером (Hermann Sauer. Abendlandische Entscheidung. Arischer Mythus und christliche Wirklichkeit. 1939. 3-te Aufl.), который не устает повторять характеристику национального самосознания как mannliches Grenzgefuhl, осуществляющего себя в воинствовании. Символически это утверждается или в произвольном и потому кощунственном присвоении германству пер-воверховного архангела, ангела-хранителя еврейского народа (Дан. X, 13, 21; XII, 1) Михаила, который, очевидно, мыслится как вождь гитлеровских полчищ. Розенберг, по крайней мере, умеет обойтись без этой кощунственной декорации, которую, напротив, Зауер превратил в национальную виньетку, ироде свастики. Эта декорация не заслуживает даже обсуждения, она свидетельствует лишь о затемнении религиозного сознания у этого христиански-расистского (по-своему выдающегося) писателя. Однако, в идеологии этого христианского расизма, носящего притом резко выраженный протестантский характер, следует отметить своеобразное преломление и проявление основной черты, свойственной протестантизму, это именно его нечувствия Богоматеринства как Вечной Женственности и основания церкви. Стихия мужского начала и мужественности, так подчеркнутая Зауером в пруссачестве и вообще германстве, имеет параллель в общем отсутствии Богоматерного начала в протестантском мировоззрении. Вследствие этого получается лютерански-прусское искажение всего христианства. Последнее принимает насильнические черты под личиной "пограничного воинствования и мужественности". Архангел Михаил и "ангелы его", как вождь поинства небесного в борьбе с драконом, имеет| очевидно, рядом с собой и арх. Гавриила, вестника! Благовещения и в этом качестве ангела Богоматери! по он забывается в этом мужском начале. Мирочув·* ствие, имеющее воински-мужское начало в качестве основания, является а-софийным и становится анти-софийным. Стихия творчества, в которой осуществля-ь (!т себя женственное, рождающее, не насильническое, но органическое начало жизни, здесь упраздняется и пользу мужского насилия, которое в силу того же является не отцовским или сыновним, вообще не органическим, но воинственно-насилующим. То начало психеи, которое составляло душу романтизма и под знаком "das ewig Weibliche" ведомо было также и Гете, упраздняется, раздавленное каблуком немецкого сапога. В этом состоит основное извращение национальной души германства в расизме, как  и  его  творческая  пустота  и  духовное  бессилие, прикрываемое воинствующим воодушевлением и... дисциплиной. Но насильничество может внушать только страх, а не любовь, и в таком отношении - как это  ни  покажется  неожиданным  -  расизм  имеет большую аналогию с большевизмом. Оба они способны до времени увлекать и опьянять внешними успехами и государственными достижениями, но это здание, как   построенное   на   песке,   может   рушиться   от внешнего толчка, как не имеющее в себе внутренней связности. У самих пророков расизма прорывается против их воли это самосознание. Горделивые заявления, что история человечества в нынешнюю войну определяется  на   1000   лет  вперед,   чередуются  с допущением  возможности,   что  в   случае   военной неудачи вся эта храмина рассыплется. Теперешний германизм в своем милитаризме имеет внешние черты сходства с Римом, однако с той основной разницей, что Рим,   невзирая  на  преобладание   мужественности и слабо выраженную женственность, имел в себе все-таки органическое начало в своем происхождении из доброго, наивного, до-христианского язычества, и это до известной степени его охраняло, - по крайней мере, до времени  -  от  окончательного  идолопоклонства государству и того человекобожия, которое проявилось лишь в императорский период в культе цезарей.   Расизм  же   с   этого  начинает  (или  уже кончает). Расизм есть послехристианское и постольку и антихристианское язычество, в котором Христос заменяется нео-Вотаном, а почитание Богоматери -человекобожеским культом крови. Немецкая кровь есть бог расизма, этого нового язычества, а этот культ трудно соединим с почитанием арх. Михаила, хотя бы даже извращенным.13 Расизм есть воинствующее Гнюбожие, ставящее на место божества нацию и призы-мающее приносить жертвы этому идолу. Этот духовный идол овеществляется в крови, как реальном субстрате национальности. Идея крови и ее почитание содержит в себе дву- или даже многосмысленность, которая и должна быть вскрыта.
     Прежде всего, согласно определенному учению Ветхого Завета, которому в данном случае соответ-стпует и Новый Завет, "душа тела в крови" (Лев. XVII, II), и "кровь есть душа". (Втор. XII, 23). И таков же инстинкт и всего человечества, даже и в язычестве, на чем и основано принесение кровавых жертв. Кровь есть начало душевно-животной жизни, которое как таковое для животных останется и исчерпывающим. Однако, в человеке оно является только посредст-иующим между телом и духом, в известном смысле вместилищем последнего, началом не только душевно-животным, но и духовно-душевным. В таком качестве уразумевается и кровь Христова, как в евангельском откровении, так и в св. причащении. И эта связь души с духом в крови есть вообще для человека самое важное начало его жизни, которое и этом своеобразии и сложности отсутствует как у бестелесных (а потому и бескровных) ангелов, так и у бездушных животных. Для человека существенным является это одуховление крови, но именно в этой области и оказываются возможны лжеучения и жизненные уклонения в сторону животности человека, причем кровь рассматривается  лишь как начало душевно-животное, собою исчерпывающее, определяющее человека. Так именно понимается кровь и в расизме, по крайней мере в руководящем сочинении Розенберга. Это есть ересь антропологическая, которая содержит и безбожие, и материализм, точнее, их подразумевает, хотя это и затушевывается фразеологией. Кровь национальностей имеет определенное качество и, конечно, неравную ценность, "Blut ist ganz besonderer Saft" (говорит Гете, правда, устами Мефистофеля), причем высшая, в своем роде единственная, ценность приписывается, конечно, крови германской.
     Здесь, конечно, остается неустранимой основная трудность всего этого учения о примате германской крови, связанного с признанием ее, так сказать, многообразия. Действительно, было бы гораздо проще, а может быть и последовательнее, просто отвергнуть и  различие,  и  многообразие  кровей,  признав,  по ап. Павлу, что Бог "о т одной крови произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив  предопределенные  времена  и  пределы их обитания" (Деян. XVII, 26), или же признав, что вообще существует лишь один вид  человеческой крови, именно германская. Однако, так далеко не идут и расисты, принужденные все-таки признать факт многообразия человеческого рода, а следовательно, и его кровей. Но это признание сталкивается как   с   прямым  утверждением  Библии,   обратного содержания, как мы это только что видели у ап. Павла, так и с особой трудностью соединить признание единства крови человеческой с не-равноценностью разных ее видов, утверждаемой расизмом. Из этой трудности остается, может быть, один только выход, именно отказаться от идеи примата крови в чело-иске, признав ее субстратом человечности, но не ее субстанцией, т. е. отведя ей все-таки производное, а не первенствующее место. Нации, действительно, различаются, но прежде всего не кровно, а духовно, постольку же и душевно. Как существует единая душа мира, связующая собой все мироздание в его многообразии и полноте, так существует многообразие душ разных народностей, наряду с индивидуальными душами. Последние, рождаясь от родителей, тем самым им уподобляются, но и разнятся от них, как духовно-душевно, так и кровно... Различие это не упраздняется от единства крови отцов и детей, которое далее распространяется и обобщается для всего единокровного человеческого рода, но оно не устраняет и возможности различных, как индивидуальных, так и национальных духовных качеств, отлагающих свою печать и в крови. Таким образом, многоразличие крови может соединяться с ее единством, имея для себя источником духовные, а не душевно-телесные качества. Этим, впрочем, отнюдь не отрицается и не умаляется сила крови, как биологического начала в жизни человека. Кровь есть все-таки общий субстрат всей человеческой жизни, хотя и не первенствующий и не единственный ее определитель.
     Если считать кровь материальным субстратом душевности, биологическим ее вместилищем, то, на основании откровения, следует признать и соответствие, существующее для нее в мире духовном, ангельском. Откровение свидетельствует, что существуют ангелы-хранители, присущие каждой человеческой личности, как и целым народностям, - см. особенно в книге пр. Даниила "князь царства Персидского" (X, 13), "князь Греции" (20). Первое же место занимает здесь "Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа своего". (XII, 1; X, 13; Откр. XII, 7). Это служение князя ангелов соответствует призванию избранного народа в своей единственности. Но является поразительным знамением наших дней, что это служение архангела самочинно приписывается теперь другому народу, который, конечно, не может соперничать с избранным народом, этой осью мировой истории, от начала ее и до конца. Такая претензия есть притязание исторических выскочек, которых не существовало в историческом вчера, т. е. во всей древней истории, и которые могут прекратиться в историческом завтра. Этим обличается и вся пустота этой притязательности, вместе с ее безмерностью.
     Свидетельства библейской ангелологии подтверждают мысль, что, как отдельные личности, так и нации или вообще коллективы имеют для себя не только душевно-телесное основание в крови, но и духовное в ангельском мире, в его соответствии миру человеческому. Иными словами, человеку свойственны не только душа с телом, но и дух, причем душа является началом, посредствующим между духом и плотию. Однако, самобытность духовного начала с его индивидуальным характером молчаливо отвергается в расизме в пользу всеопределяющего начала крови. Здесь перевешивает в нем биологизм, причем волевое начало, как самоопределяющееся и самоутверждающееся, объявляется единственным. Отсюда проистекает и не-органический, а-софийный или даже антисо-фийный характер расизма, для которого не существует самооткровения Вечной Женственности,14 души мира" его "музы" вдохновляющей. Отсюда естественным историческим лозунгом становится всяческое насилие и засилие германства: военно-политическое, культурно-хозяйственное, вообще воинствующий германизм, как "Typenbilder", или ассимилирующий то, что поддается и способно к ассимиляции, или порабощающий "Untermenschen", или истребляющий их с лица земли, или же, по крайней мере, провозглашающий такое истребление в качестве единственного последовательного исхода истории (конечно, в применении к еврейству). Взаимный национальный симбиоз, дающий жить себе и другим, здесь или фактически просто исключается, или допускается лишь при условии такой гегемонии, которая не оставляет места для самоопределения. Впрочем, вопрос национального бытия других народностей, как неочередной или, по крайней мере, не первоочередной, оставляется в туманной неопределенности для будущего, (ср. Роз. кн. III, гл. VI-VIII). Речь идет - п о к а - о судьбах Европы и в ней гегемонии.
     Высшим критерием ценностей, отменяющим, конечно, христианские, здесь является идея национальной чести и проистекающая отсюда мания национального величия, как и вообще всяческой гордости воинствующего человекобожия.15
     Личное самосознание включено здесь в национальное,16 подлинное же христианство, исправленное в сторону освобождения от проповеди любви, обращено также в религию гордости.17
     Национальное я, в котором соединяются и тонут все я индивидуальные, в отношении к другим нациям есть, конечно, сверх-я, оно существует только в единственном числе. Идея национальной чести, принятая в качестве высшего критерия, есть, конечно, национальный эгоизм, возведенный в верховный принцип бытия, "типообразующий", превращающий человеческое общение в военную казарму, а тип ее - в един