т,  ажурные  створки  которых  были  сорваны  с  петель  и
бесприютно ржавели, прислоненные к массивным каменным столбам.
     Дорога была узкой - прежде, видимо, еле-еле рассчитанной на проезд двух
груженых  фур  или  повозок,  в  свое  время  булыжной,  а  теперь  небрежно
заасфальтированной прямо поверх  выпирающего  кое-где  булыжного  основания.
Современные   жатки,   комбайны,   трактора  на   колесном   ходу   и   иной
сельхозтранспорт еле протискивался, словно бы в зеленом тенистом туннеле, по
этой узкой дороге между двумя рядами  деревьев, и от частых зацепов  кора на
многих из них была ободрана до белизны.
     ом, в котором жил  я, выстоял не одну сотню лет. Стены его были сложены
не  из кирпича  и не из  обтесанных  каменных блоков, а  из разнокалиберных,
разноцветных  валунов и остроугольных каменных обломков, схваченных надежным
цементом.  Подозреваю,  что  прежде  здесь  размещалась  конюшня  или добрый
коровник... А позднее с трудом были прорублены маленькие подслеповатые окна,
скорее  напомина  без  переплетов, а  сверху  была устроена  новая, надежная
шиферная крыша, под которой мы и спасались в то лето от затяжных дождей...
     А  на  крыше заброшенно  мокло  большое, просторное аистиное гнездо  из
крепких  сучьев,  почерневших   от  времени,  холодных  ливней   и  туманов,
наплывавших с Балтийского моря.  В этом гнезде сиротливо стоял на одной ноге
одинокий нахохлившийся аист.
     Мне  показалось  странным, что у аиста  - при  таком-то  гнезде! -  нет
подруги, и вообще весь его облик мне показался не по-птичьему грустным.  И я
спросил  об  этом   хозяина,  у  которого  снимал  комнату.  Тот  неожиданно
разволновался,  побагровел, словно после  хорошей  бани с паром  или  стопки
водки, начал размахивать руками и поведал мне нижеследующую историю.
     Должен вам  сказать, что хозяин мой,  человек  уже пожилой, заметно  за
шестьдесят годков, считал себя украинцем. И действительно, он имел для этого
некоторые основания: он переселился  сюда, на этот  хутор, сразу после войны
от  своего разоренного  дотла  хозяйства  из-под Львова. Седой  и грузный, с
висячими  усами, говорил  он  на чудовищной  смеси  украинского,  польского,
русского,  еврейского,  немецкого и бог весть  каких  еще  языков,  повторяя
каждую фразу по  тричетыре раза  и трудно  обкатывая  каждое  слово в волнах
этого пестрого разноязычья, словно прибрежную морскую гальку...
     Поэтому,  даже не  пытаясь  рискнуть  донести его речь в ее первобытных
формах, я передаю,  словно в весьма  приблизительном переводе,  только голую
суть его колоритного рассказа.

     ...Аисты  прилетели сюда  на  третий  год  после войны  и,  обжив новое
гнездо,  уже не  покидали его,  выводили птенцов, улетали  с  ними  и  снова
возвращались на привычную гостеприимную крышу.
     Точно  так же и в позапрошлом  году, в  конце марта или  в самом начале
апреля в своем родовом сучковатом доме вылупился на свет аистенок.
     Родительские  хлопоты,  стрекотание над  младенцем  раскрытыми,  словно
трещотки, клювами - все было как обычно.  Скоро над гнездом начала  тянуться
тонкая   шейка  с   любопытствующим   клювиком,   и   рейсы   родителей   за
продовольствием - лягушками, ящерицами и прочей мелкой живностью - стали все
более частыми.
     Аистенок рос, но только когда голенастый птенец  вылез  на край гнезда,
неуверенно качнулся на карандашных ножках и впервые взмахнул еще неокрепшими
крылышками, только тогда хозяин увидел, что аистенок совершенно белый...
     Надо заметить, что обычно у аистов весьма эффектно  чернеют самые концы
больших маховых перьев на крыльях. Рождение альбиносов в  животном мире, так
рационально  устроенном, событие  весьма и весьма редкое и всегда  связано у
людей с какими-нибудь суевериями или тайным, необъяснимым страхом: вспомните
белого кита, белого слона, белого тигра, наконец - белую ворону...
     Но  тут-то,  казалось  бы,  какая  разница?!  Подумаешь-кончики крыльев
побелели! Однако родители забеспокоились...
     Аист-отец куда-то  улетел, а аистиха,  словно  бы  что-то предчувствуя,
редко и печально потрескивала клювом, закидывая, как бы в отчаянии, голову и
покачивая ею из стороны в сторону.
     Аист вернулся  не  один - его сопровождали  два  других аиста,  видимо,
старейшины здешней стаи.  Мудрые советники  засуетились  возле аистенка. Они
внимательно  осматривали  его, изредка похлопывая крыльями,  словно  люди, в
недоумении  разводящие  руками.  В  белом  своем,  стерильном  оперении  они
казались  сосредоточенными профессорами  в  свежих,  скрипучих  от  крахмала
халатах на консилиуме возле пациента, пораженного загадочной болезнью...
     На краю гнезда,  недавно еще  такого уютного и  счастливого,  произошло
какое-то решительное совещание. О чем говорили  старейшины на своем  птичьем
языке?!
     После  недолгого разговора, где  голос аистихи звучал все тише и  тише,
три  аиста - и  вместе с ними  отец -  закинули  клювы  и  протрещали что-то
тревожное, воинственное  и  угрожающее. Бедная мать склоняла  голову ниже  и
ниже, как любая деревенская женщина, придавленная неожиданным горем...
     Старейшины улетели. После некоторого раздумья снялся с гнезда и аист. И
тогда аистиха  тоже взмыла  вверх. С печальным криком она набирала высоту, а
потом, замерев на мгновение, сложила крылья  и, словно беспомощный маленький
самолетик  с отказавшим мотором, рухнула вниз. Она разбилась насмерть совсем
рядом с домом...

     Осиротевший аистенок не  погиб.  Он кое-как скатился с крыши и попал во
двор. Хозяин, потрясенный виденным, отгонял от него гусей и сердитых индюков
-  ну,  совсем  как  в  сказке  Андерсена о гадком утенке!  Ел аистенок  что
придется, потому что, сами понимаете, лягушек  ему теперь никто приносить не
мог...
     Он  вырос, окреп  и  ходил за хозяином,  как собачонка,  подпрыгивая на
своих смешных ходульках. А осенью, когда местные аисты собирались в стаю для
отлета в теплые африканские края,  выросший  аистенок несколько раз  пытался
пристать  к ним, взлетал и кружил  над  торчащей  стерней  сжатых полей, над
посеревшими стогами, - но стая его не приняла.
     И,  пролетая над двором,  они, наверное, прокричали на прощанье  что-то
обидное,  злое и горькое,  отчего недавний  аистенок, несчастный белый аист,
словно  бы  сгорбился  и забился под навес  вместе  с  сухопутными  курами и
глупыми самодовольными индюками...
     Он перезимовал в курятнике:  большого белого аиста, с длинным и острым,
как шило, клювом, уже никто не посмел обидеть.  А  весною он занял  по праву
принадлежащее ему родительское гнездо: ведь аист-отец так и не вернулся...
     - Так это  он? Белый?  - удивился я,  показав на крышу, где в гнезде  в
своей извечной задумчивой позе мудреца стоял одноногий аист.
     - Йа, це так... - ответил хозяин. - Фрау, подругу себе так  и не завел,
остался дђр хусен... Холостой...
     Я еще раз с удивлением и любопытством  вгляделся в одинокого печального
аиста.  В   ярком  свете  полдневного  солнца  он  весь,  казалось,  отливал
прохладным  снежным блеском, и так же, как снег на  одинокой вершине, велели
кончики его крыльев...

     - Подумаешь,  аист! И зачем он  нужен? - спросил толстощекий мальчишка,
когда я  пересказал как-то вечером местным ребятам эту историю... Из кармана
у него торчал кончик пионерского галстука.
     - Красивые они... -  вздохнула девочка с тонкой, почти аистиной шейкой.
И хлюпнула носом, потому что вдобавок страдала насморком.
     -   А  польза  какая?  -  не  унимался  толстощекий,   непрерывно   жуя
апельсиновую  резинку, и  от него  пахло, как  от кастрюли со свежесваренным
компотом. - Какая от него польза? Что лягушек  ест?  Так их и некоторые люди
вон едят!
     - А знаете ли  вы, сколько в вашей округе аистиных гнезд?  - спросил я,
оглядывая ребят.
     - Не знаем...- чуть ли  не  пожимая плечами, ответили они.  - Нам  и  в
голову не приходило считать. И зачем?!
     - Эх вы! - говорю. - А еще местные жители! И наверное, юннаты среди вас
есть?   Аисты   -  лучшие  предсказатели  погоды.   Прямо-таки  долгосрочные
метеорологические  прогнозы  делают...  По ним  местные крестьяне в  прежние
времена севообороты планировали...
     - Как так? - недоверчиво спрашивают ребята, а  толстощекий даже  жевать
свою жвачку перестал, и у него на губах пузырь выдулся, а потом лопнул.
     -  А вот  как...  -  отвечаю. - Аисты выводят птенцов довольно  рано, в
конце марта - начале апреля. И если в гнезде вообще нет птенцов или, скажем,
всего  один аистенок  - значит, лето  будет засушливое,  жаркое,  водоемы  и
мелкие болотца пересохнут. Ну а если аисты выведут трехчетырех...
     -  Значит, лето будет дождливое,  и будет много лягушек, и аисты смогут
легко  прокормить свое  семейство! -  побледнев от волнения, тонким голоском
выкрикнула девочка с аистиной шейкой и насморком.
     - Правильно  догадалась...  -  похвалил  я  ее,  и  она  порозовела  от
удовольствия.
     - Здорово! - зашумели ребята. - Вот это уж польза так польза! Слышь ты,
жвачное животное?
     - Такого аиста можно по телевизору показывать! - засмеялся  кто-то. - В
прогнозе погоды по программе "Время".
     ...Над нами раздался шелест крыльев. Мы все затихли и  подняли  головы:
торжественно и неторопливо проплывал в лиловеющем небе белый аист.
     Видимо, летел  он по самому житейскому  прозаическому делу: на вечернюю
кормежку к ближайшему болотцу.  Но  в свете закатного солнца  большие крылья
его отливали розовым, словно у сказочного заморского фламинго...



        БЕГЕМОТИЙ ДОКТОР

     ...Крупный южный приморский город был взят яростным и коротким танковым
ударом. Скрежетнув гусеницами по  булыжнику  между трамвайных  путей и круто
развернувшись,  водитель  "тридцатьчетверки"  тормознул.  Сквозь  пятнистую,
словно  маскхалат,  колеблющуюся  зелень  парка  ему  почудились  в  глубине
какие-то подозрительные бетонные сооружения.
     Смахнув, словно  паутину,  ажурные металлические  ворота,  танк, поводя
орудийным стволом,  въехал  на  широкую  аллею.  На  латинскую  надпись  над
воротами, среди которой выделялись крупные буквы: "ZOO", никто,  разумеется,
не обратил внимания...
     Было тихо.
     - Отбой! -  крикнул  командир танка и,  блаженно потягиваясь, вылез  из
люка. - Фашисты, видать, так  драпанули - до границы не остановишь! Перекур,
пехота! Пятеро солдат и  шестой  - сержант посыпались с брони вниз. Солдаты,
достав из карманов кисеты с  махрой, растянулись на траве,  но  сержант, еще
весь в горячке прорыва и недавнего боя,  никак не мог успокоиться. Он только
привалился спиной к нагретому боку машины  и почти незаметно, не поворачивая
головы, перебегал глазами из стороны в  сторону.  Потом решительно шагнул на
газон, кивком приказав  одному из солдат, смуглому  и черноволосому крепышу,
следовать за ним.
     Навалившись плечом, сержант откатил дверь большого застекленного сарая,
напоминающего   самолетный  ангар.  За   его  спиной,  с  ручным   пулеметом
наизготовку, немного  пригнувшись,  невозмутимо посапывал рядовой  Уразбаев.
Покрутив  шеей  и  несколько раз  втянув ноздрями воздух,  опытный  Уразбаев
сверкнул белками:
     - Пустой...
     Но  Федотов -  так  была  фамилия  сержанта  -  на всякий  случай,  для
острастки и своеобразного салюта, дал короткую очередь. Со звоном посыпались
стекла.
     - Дядень-ка-а!  -  раздался такой отчаянный  детский  крик, что Федотов
чуть не выронил автомат,  а Уразбаев шлепнулся животом на землю,  выбрасывая
ручник перед собой. - Дя-день-ка, не стреляйте! Я свой...
     И из неприметной кучи сена в  углу одного из отсеков сарая к опешившему
Федотову метнулся  щупленький  белобрысый мальчишка  лет десяти-одиннадцати.
Цепляясь  пальцами  за потное сукно  гимнастерки, припав всем  своим горячим
тельцем к сержанту, он, судорожно всхлипывая, бормотал, словно в забытьи:
     - Я свой... Свой я... Свой...
     Сержант Федотов запустил заскорузлую пятерню в его  спутанные, в сенной
трухе волосы и нежно и осторожно гладил по хрупкому мальчишескому затылку.
     - Все,  сынок...  Все... Порядок  в танковых частях...  -  беспомощно и
нелепо бормотал сержант,  откинув автомат  за спину и ощущая на своей груди,
прямо  под орденом Красной  Звезды,  как  гимнастерка его  тепло намокает от
обильных слез. Ему самому вдруг захотелось плакать.
     - Отставить! -  вместо  этого  негромко  скомандовал  сержант. -  Слезы
от-ставить!
     Мальчишка мгновенно стих, но продолжал еще шмыгать носом.
     -  Ты  как  это очутился  в  зоне  военных действий? -  строго  спросил
Федотов. - Доложить по всей форме!
     - А я... Я в  сено зарылся... - робко прошептал мальчик. - Как стрельба
началась... Я и не успел из зоопарка выскочить...
     - Так  это  что  ж... Выходит,  значит... Мы в  зоосад въехали? - глупо
спросил сержант.
     - Ну  да...  -  подтвердил мальчишка. -  Только здесь  никого почти  не
осталось.  - И снова всхлипнул: - Петра Макеича они прямо там... - он махнул
рукой в глубину сада. - Прямо там... расстреляли. Он как раз на тележку корм
накладывал.
     - Макеич этот твой... Он кто? - спросил сержант тихо.
     -  Сторож. Я его  давно, еще с довойны знаю... Он меня сюда по  вечерам
иногда пускал.  Мы слона кормили... А всех  птиц - и лебедей  даже черных, и
павлинов  - немцы перестреляли. Офицеры... Как в тире... И оленей  тоже... А
Томми они увели...
     -  Томку? -  как-то  туго  соображая, но сразу проникаясь  сочувствием,
спросил сержант. - Сеструху твою, что ли?
     - Нет,  не  сестренку... Так  нашего слона  звали. Он был  очень умный,
очень. Ни за что не хотел в Германию в плен ехать! Так они его...  цепями за
ноги... и к  бронетранспортеру. Так и потащили на  буксире. Он сильный,  наш
Томми! Разве бы он... добровольно... сдался?!
     - Так... - подытожил сведения сержант. - А тебя, выходит, как зовут?
     - Федя... Федор Капустин.
     - А меня - Федотов, - почему-то обрадовался сержант. - Тезки почти!
     -  Но это  еще не все...  -  заторопился Федя.  -  Тут  немец один... в
слоновник вбежал... И прямо в бегемота дал очередь из автомата...
     - В бегемота? - не сразу понимая, поморщился Федотов.
     - Ну да... Это вон там, в конце самом. Идемте, покажу...

     Вода в  небольшом  бассейне  была мутной и  темно-красной.  "От  крови,
видать..." - привычно подумал про себя сержант и цепко прищурился.
     - Бишка...  -  громко позвал мальчик, и  в  голосе его  звучали  боль и
страдание. - Би-и-шка...
     Из  воды  медленно  поднялась  огромная  голова и так  же  медленно,  с
усилием,  развалилась на две половины.  Из  красной  зубастой пасти  пахнуло
дурным лихорадочным жаром.
     И Федотов - бесстрашный разведчик Федотов - невольно попятился!
     - Ты это... того... - запинаясь и  вдруг  охрипнув, с трудом проговорил
он. - Твой боровокто... Ведь проглотит с голодухи за милую душу. Целиком! Со
всей амуницией... Только пуговицы выплюнет...
     - Да вы, дяденька Федотов, не бойтесь... - вдруг заулыбался мальчишка и
словно бы  весь засветился тем -  довоенным - весельем.-  Бишка добрый...  И
смирный. Морковку и свеклу очень любит. И сено с удовольствием ест...
     Как  бы  догадавшись, что разговор идет  о нем,  бегемот  снова раскрыл
чудовищную  пасть,  но  из  нее  вместо громового  рева  раздалось  жалобное
мычание, напоминающее жалобу теленка, отставшего от матери.
     - Ишь ты... Это что же, вроде лошади, значит, на довольствии стоит? - с
детским любопытством уточнил дотошный сержант.
     -  Ага...  Бегемот  -  это  просто  так,  а  по-научному  его  называют
"гиппопотам"...
     Услышав  незнакомое, нерусское  слово,  сержант вздрогнул  и машинально
схватился за автомат. Но мальчик не заметил его реакции.
     -  ...а  "гиппопотам"  это и значит:  водяная  лошадь! -  с  торжеством
объяснил мальчик.
     - И откуда ты все знаешь? - подозрительно спросил бдительный Федотов.
     -  Я  до  войны  юннатом  был... -  сообщил Федя.  - Знаю,  чем  зверей
кормить... А вот лечить...  Лечить  не пробовал. Ему, наверное, раны надо бы
йодом смазать. И забинтовать. А то у  него нагноение будет. Вода  грязная...
Бишка в воде сидел. Хорошо, что он ему не в голову попал.  Торопился... Если
бы в голову - все. Конец.
     Теперь  бегемот вылез из воды почти  весь. На его круглой задней части,
наискосок  к  ноге,  словно  пробоины на боковой  броне,  виднелась  цепочка
круглых дырок. Из них проглядывало розовое кровоточащее мясо...
     Федотов придирчиво оглядел огромную лоснящуюся  буровато-зеленую тушу и
горестно вздохнул:
     - Это ж... Это же сколько йоду на такое пойдет?! Тут же целый медсанбат
потребуется!
     - Жалко Бишку... - губы у Феди дрожали. - Пропадет ведь...
     - Стоп!  - спохватился быстрый на решения бывалый разведчик.  - Имеется
возможность подмогчи твоей этой... Как его? Лошади? - Он коротко хохотнул. -
В общем, битюгу твоему... За мной!

     Разведчик и командир танка столковались в полминуты.
     - Народное достояние!  -  с  крестьянской убедительностью  сказал,  как
отрубил, Федотов. - Понимаешь?!
     - Давай! - кивнул командир.
     Мальчика  подсадили на броню. Потом его,  раскрасневшегося от счастья и
волнения, крепкие  руки танкистов втянули  в  люк.  Федотов  похлопал  танк,
словно по крупу коня, и заорал:
     - Погоняй!
     Нужное хозяйство разворотливый разведчик отыскал быстро...

     - Сколько?! - задохнувшись  от праведного возмущения, тучный полковник,
начальник  полевого  эвакогоспиталя,  угрожающе  надвигался на замершего  по
стойке "смирно"  Федотова. -  Сколько?! Два  литра медицинского спирта?  Ты,
сержант, в своем уме?!
     Но поскольку  сомнения  по  поводу  свихнувшегося сержанта  не покинули
военврача, он, придвинувшись к Федотову вплотную, положил ему на лоб большую
мягкую ладонь:
     - Хм... Температуры вроде нет... Покажи язык! -  приказал  он.  Федотов
дисциплинированно  высунул  язык.  Военврач  - мужчина  приличного  роста  -
нагнулся.
     - Та-а-ак... А ну-ка  дыхни! - внезапно рявкнул он.  Сержант, мокрый от
напряжения, послушно дыхнул...
     - Трезвый...  - ошарашенно сказал  военврач.  - Трезвый? Так зачем тебе
два литра спирта?! - снова оглушительно заорал он. - Кругом!
     -  Ох, не могу  больше! -  взмолился Федотов и юркнул  за дверь,  из-за
которой тотчас же появился, таща за  руку перепуганного  и  упирающегося что
есть  сил Федю. - Вот  пусть  он  вам  все как  есть разъяснит...  Юннат!- И
совершенно по-граждански развел руками.
     - Нам для промывки  ран...  -  собрав последние остатки  решительности,
почти прошептал мальчик.
     - Чего?  Чего?  - недорасслышал рослый полковник  и присел  на этот раз
чуть ли не на корточки. - Громче докладывай!
     -  Спирт...  для промывки  ран...  - попытался было объяснить  мальчик,
краснея и запинаясь, но военврач прервал его лепетание.
     -  И  не  совестно  тебе,   Федотов,  боевому  разведчику,   заставлять
несовершеннолетних заниматься вымогательством?! - багровея, заорал он.
     - Не  для  себя...  Для  бегемота... По-научному -  для  гиппопотама! -
брякнул сержант...
     - Для кого?! - полковник  навострил ухо.  Он был опытным врачом,  очень
опытным, и знал,  что  на фронте может случиться всякое. - Для кого? Давайте
толком!
     Когда  Федотов и Федя  в  два  голоса, торопясь, перебивая друг  друга,
изложили  положение дел, полковник медицинской службы вдруг поверил им сразу
и  безоговорочно.  Такое  нельзя  было  придумать!  Это  могло  быть  только
правдой...
     - Черт с вами! - махнул он рукой. - Разрешаю! Спасайте вашу животину! -
И, упав на стул, захохотал.
     Он хохотал, трясясь всем своим крупным телом так, что стул под ним тоже
трясся  и  подпрыгивал всеми своими  четырьмя ножками,  словно  одушевленное
существо. Хохотал  долго  и заразительно, но ни  Федотов, ни  Федя не  могли
понять причины его смеха и