ильванского  вокзала,  он  дважды  нарушил  правила
уличного движения...
   За ним, устрашающе воя сиреной, помчалась полицейская машина, но в районе
34-й улицы преследователей затерли огромные фургоны швейников, а Джин  круто
свернул налево по Вест 14-й улице, пересек авеню Америк, выскочил  на  Пятую
авеню.
   Подъезжая к дому отца,  он  увидел  две  полицейские  машины  с  красными
маяками, две-три автомашины со знаками департамента полиции, "Скорую помощь"
из больницы святого Винцента и фургон из морга.
   Джин не мог знать, что этот фургон увозил тело  его  отца  в  лабораторию
главного медицинского эксперта Нью-Йорка на Первой авеню2.
   Тем временем Лот широким шагом вышел из клуба "Рэйнджерс" и направился  к
своей машине, запаркованной у тротуара напротив  ночного  клуба.  Он  кивнул
знакомому  швейцару  клуба,  похожему  на  аргентинского  генерала  в  своей
раззолоченной ливрее, и пошел  было  к  своему  "даймлер-бенцу",  как  вдруг
заметил стоявшую неподалеку полицейскую "праул-кар" - патрульную машину.  Из
приспущенного   бокового   окна   доносился   по   коротковолновому   радио,
вмонтированному в приборный щиток, голос диспетчера:
   - Коллинг олл карз! Коллинг олл карз!.. Вызываем все машины! Вызываем все
машины!
   - Что-нибудь случилось, офицер? - деловито спросил Лот  с  едва  заметным
немецким акцентом.
   Круглолицый, рыжий, веснушчатый сержант-ирландец,  брызжа  от  возмущения
слюной, рявкнул в открытое боковое окно:
   - Прочь от машины, Мак! Ты что, нализался? Не знаешь, что...
   Лот молча сунул удостоверение сержанту под нос.
   - Извините, сэр! Айм сорри! Я увеличу громкость!.. К вашим услугам, сэр!
   -  Вызываем  все  машины!  Вызываем  все  машины!..  Павел  Гринев   убит
неизвестными лицами, убит двумя выстрелами из пистолета в  своем  доме,  17,
Ист 13-я улица. Его жена ранена также выстрелом из пистолета и находится без
сознания. Убийца или убийцы покинули место преступления  между  одиннадцатью
тридцатью и одиннадцатью сорока пятью. На  10-й  улице  около  кафе  "Бизар"
приблизительно в полночь был замечен известный наемный убийца гангстер Лефти
Лешаков. Приказано задержать его. Предупреждаем: он вооружен! Повторяю...
   - Благодарю вас, офицер! - нахмурясь проронил Лот
   Мягко урча мотором, аквамариновый "даймлер-бенц"  заскользил  мимо  клуба
"Рэйнджерс" к Сентрал-парку
   ...Инспектор полиции О'Лафлин, тяжеловес-ирландец с  могучими  мускулами,
грузно обросшими жиром, заплывшими глазками-гвоздиками и кирпичным  лицом  с
перебитым  носом,  был  одет  не  в  форму,  а   в   обыкновенный   штатский
"бизнес-сют", деловой костюм, однако все, от  мятой  шляпы,  которую  он  не
потрудился снять, до тупых  носков  огромных  блюхеровских  ботинок,  -  все
выдавало в нем полицейского.
   - Где завещание вашего  отца?  -  жуя  потухшую  сигару,  обстреливал  он
вопросами  сидевшего  перед  ним  бледного  Джина.  Стоя  посреди  гостиной,
инспектор набычился, уткнув дюжие  кулаки  в  рубенсовские  ляжки  и  широко
расставил ноги.
   В библиотеке  пожилой  полицейский  врач,  перевязав  Марию  Григорьевну,
уложил ее на диван, сделал ей два укола - обезболивающий и антистолбнячный -
и, ожидая, пока она очнется, занялся рыдавшей дочерью Гриневых.
   - Успокойтесь, милочка. Сядьте-ка сюда. Идите, не мешайте полиции  делать
свое дело. Вот, примите-ка три таблетки транквилизатора.  А  теперь  выпейте
водички. Так-то. Вот умница!
   Старый Эм-И - медицинский эксперт - сам себе удивлялся: почти каждый день
на протяжении последних сорока лет сталкивался он с убийствами и увечьями  в
этих асфальтовых джунглях; давно бы вроде пора не принимать близко к  сердцу
чужое горе. Но эта  красивая  и  несчастная  девушка  чем-то  затронула  его
сердце.
   Один из помощников инспектора посыпал черным  порошком  все  предметы  на
столе в надежде отыскать отпечатки пальцев преступника.
   Другой помощник, ползавший на коленях по синтетическому цвета  аквамарина
ковру, покрывавшему весь пол библиотеки, вдруг издал радостное восклицание:
   - Вот она! Смотри, Эд! Третья, и, видать, последняя! На ладони в платке у
него лежала закопченная стреляная гильза.
   - Счет два-один в мою пользу, Лакки. С тебя пятерка. Я нашел две  гильзы,
а ты только одну.
   - О'кэй, твоя взяла, Эд. Спорю на пятерку, что я вернее определю калибр и
марку пистолета.
   - Тебе не отыграться, Лакки. Ребенку ясно, что  эти  гильзы  от  патронов
калибра 0, 38, а стреляли скорее всего из "кольта".
   Старый врач с усмешкой поглядел на Эда и Лакки. Эти ретивые молодые парни
словно сошли с экрана популярнейшей телевизионной серии "Неприкасаемые" -  о
борьбе чикагской криминальной полиции с гангстерами.
   По  кабинету,  щелкая  фотоаппаратом  с  блицем,  расхаживал  полицейский
фотограф.
   Кто-то убрал звук в телевизоре, но не довел ручку до полного  выключения.
На экране шла беззвучная драка, и гангстер  Джеймс  Кэгни  что-то  беззвучно
кричал.
   А в гостиной инспектор О'Лафлин продолжал допрашивать Джина.
   - Может быть, выпьете, инспектор? - вяло спросил Джин. -  Скотч?  Бурбон?
Ржаное виски?
   - Я спрашиваю тебя, парень, где завещание твоего отца?
   - В сейфе, инспектор
   - В библиотеке?
   - Наверное.
   - Его там нет. Не было ли у твоего отца сейфа в банке?
   - Насколько мне известно, нет.
   - Кому завещал твой отец свое состояние?
   - Он  собирался  оставить  пожизненную  ренту  матери,  а  все  остальное
поделить между сестрой Натали и мной.
   - Сколько же приходилось на твою долю, мой мальчик?
   Джин допил стакан, ошалело покрутил головой. Он все еще  чувствовал  себя
так, словно противник на ринге послал его в нокдаун.
   - Сколько? Черт его знает! Отец много роздал в  благотворительных  целях,
особенно эмигрантам, покупал Кандинского, Шагала, Малевича.  Пожалуй,  тысяч
сто...
   - Сто тысяч? Что ж! Это неплохо Вчера двое черномазых ухлопали в переулке
пьяного за пятерку И старик тратил, выходит, твое наследство, транжирил его,
раздавал эмигрантам. Так, так! Сто тысяч! И пожить ты, видать, любишь в свое
удовольствие.
   - Куда вы гнете, инспектор?
   - Посмотри-ка сюда, паренек, - пробасил  инспектор  и  показал  Джину  на
мясистой    ладони    фото    широкоскулого,    тонкогубого    человека    с
глазами-пуговицами. - Узнаешь?
   - Нет.
   - Этот тип пришил твоего старика. Его  зовут  Лефти  Лешаков.  Джин  сжал
ручки кресла.
   - Скажи-ка, парень, где и с кем  ты  был  сегодня  между  одиннадцатью  и
полуночью?
   Массивная фигура инспектора, его басистый рык и красное, как  полицейский
фонарь, лицо излучали непреклонную властность, тупую, уверенную в себе  силу
Но Джин не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном.
   - Знаете что, инспектор?  -  медленно  проговорил  Джин,  ставя  на  стол
стакан. - Называйте-ка меня лучше мистером. Последний  нахал,  которого  мне
пришлось проучить, проглотил почти все свои зубы. За такие слова я  заставлю
вас проглотить язык. Я ясно выражаюсь?
   - Ты, парень, лучше не задирайся  со  мной  И  отвечай  на  мои  вопросы.
Подними на меня мизинчик - и  я  заставлю  тебя  заплатить  триста  долларов
штрафа.
   - Я уплачу шестьсот, двину тебя дважды, и тебе придется выйти на  пенсию.
Мне не нравится твоя рожа, дядя, у нее цвет мороженой говядины.
   - Слушай, беби! Думаешь, ты круто  сварен,  а?  Так  я  тоже  не  учитель
воскресной школы Таких болтливых  задир  я  много  повидал  на  своем  веку.
Хочешь, чтобы я увез тебя в участок? О допросе  третьей  степени  слыхал?  Я
лично больше верю в кусок резинового шланга  или  бейсбольную  биту,  чем  в
детектор лжи. Мне, в сущности, все равно, заговоришь  ли  ты  до  или  после
того, как мои ребята спустят с тебя шкуру. У нас и  Кассиус  Клей  заговорит
как миленький! Сам я не стану марать руки. Щенок! Когда ты писал в  пеленки,
я служил майором Эм-Пи - военной полиции в Корее. Итак, короче и к делу: где
и с кем ты был между одиннадцатью и полуночью?
   - А ну, убирай отсюда свою задницу, фараон плоскостопый! - вставая,  тихо
произнес Джин
   "Фараон", "коп" да еще "плоскостопый" - американский  полисмен  не  знает
обиднее  ругательств.  Инспектор  О'Лафлин  выхватил  из   плечевой   кобуры
увесистый "кольт" 45-го калибра. Обрюзгшее  лицо  налилось  кровью.  Оскалив
почерневшие, кривые зубы, он взял пистолет за дуло и почти нежно позвал:
   - Ну иди ко мне, беби! Иди, детка! Дверь в гостиную вдруг распахнулась, и
вошел Лот. Он швырнул на кресло шляпу и плащ.
   - Джин! Я все знаю. Это ужасно. Мне не надо говорить тебе, как я...
   -  Это  еще   кто   такой?   -   взревел   инспектор   О'Лафлин,   буравя
глазами-гвоздиками вошедшего.
   - Я не мог улететь, Джин, - продолжал Лот. - К черту все  дела!  В  такой
час я должен быть рядом с тобой и Натали. А вы, инспектор, уберите  подальше
свой утюг. Что вы себе позволяете? - Он подошел к онемевшему  и  фиолетовому
от гнева инспектору, небрежно ткнул ему  под  нос  распластанное  на  ладони
удостоверение и властно добавил: - Советую вам вести себя  прилично  в  доме
моих  друзей!  Кстати,  во  время  убийства  мистер  был  со  мной  в  клубе
"Рэйнджерс". Такое алиби вас устраивает?
   -  Йес,  сэр,  -  промямлил  инспектор,  поспешно  убирая   пистолет.   -
Разумеется, сэр.
   - Разумеется, - подтвердил Лот. - Налей мне, Джин, двойную порцию скотча.
Где Натали?
   В открытую дверь гостиной быстрым шагом вошел Эд, помощник инспектора.
   - Инспектор! - сказал он, с трудом подавляя волнение. - Это большое дело!
Это дело рук красных!..
   Инспектор метнул на него злобный взгляд  из-под  седых  косматых  бровей.
Поняв этот взгляд как выговор за  служебный  разговор  при  посторонних,  Эд
нервно поправил темный галстук.
   - Идите сами послушайте,  сэр!  Эм-И  привел  старуху  в  чувство.  Лакки
записывает ее слова.
   Инспектор грузно зашагал к двери. Видя, что Лот и Джин  тоже  направились
за ним, он повернулся к Джину и проворчал:
   - Вам лучше остаться здесь!
   - О'кей, инспектор, - вступился Лот, - пусть Джин идет с нами.
   Мария Григорьевна лежала на  диване,  бледная,  с  восковым  лицом.  Эм-И
убирал в саквояж шприц. Заплаканная Натали стояла перед матерью  на  коленях
и, сдерживая слезы, гладила ее тонкие морщинистые руки в старинных кольцах.
   - Какой кошмар! - слабым голосом говорила Мария Григорьевна.  -  Да,  это
его фотография!.. И револьвер  он  держал  в  левой  руке...  Этот  страшный
человек сказал, что он агент  "Смерша".  Потом  зачитал  приговор...  назвал
Павла  Николаевича  предателем,  упомянул   графа   Вонсяцкого...   и   стал
стрелять...
   Инспектор машинально закурил сигару, но Лот вынул  ее  у  него  изо  рта,
затушил в пепельнице.
   - Здесь нельзя курить, - коротко бросил он.
   - Да, да! Извините, сэр! - пробормотал тот, багровея.
   Инспектор  прочитал  записи  Лакки,  задал  Марии  Григорьевне  несколько
вопросов и, набросив на руку носовой платок, поднял телефонную трубку.
   - Оператор! Гринич - пять - пятнадцать - двадцать пять.
   В трубке раздался внятный и четкий голос:
   - Федеральное бюро расследований. Можем ли мы вам помочь?
   - Говорит инспектор полиции О'Лафлин. Тут убийство по вашей  части.  -  В
трубке щелкнуло:  на  том  конце  провода  включили  магнитофон.  -  Советую
немедленно прислать сюда людей, 17, Ист 13-я улица.  Убит  русский  эмигрант
Павел Гринев. На подозрении другой русский эмигрант - Лефти Лешаков. Полиция
уже ведет розыск. Возможно, это большое дело, очень большое. Мы вас ждем.

   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   РУССКИЕ ПОХОРОНЫ В НЬЮ-ЙОРКЕ
   Был мглистый, дождливый денек. От влажного дыхания  сонного  океана  было
душно, как в русской бане. Августовская жара доходила до  80  градусов3.  По
белому, розовому, черному мрамору мавзолеев и склепов,  по  бронзовым  ликам
царя Назаретского и пресвятой богородицы  текли  слезы  дождя.  Убегающие  в
туманную даль сталагмиты надгробных памятников напоминали небоскребы нижнего
Манхэттена, когда на них смотришь из устья Гудзона. Таким  много  лет  назад
увидел Нью-Йорк с "Острова слез" русский эмигрант Павел Николаевич Гринев.
   А теперь Павел Николаевич лежал в стальном, обитом черным бархатом  гробу
длиною в шесть с половиной футов, рядом с зияющей в каменистой  земле  ямой,
вырытой экскаватором.
   - Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси  живущие  на  ней...  -
гундосил отец Пафнутий.
   Мария Григорьевна, конечно, не могла  приехать  на  похороны  мужа.  Врач
сказал, что ей придется пролежать в постели по меньшей мере еще месяц.  Пуля
прошла сквозь мягкие  ткани  плеча.  "Вас  спас  господь",  -  сказал  Марии
Григорьевне их семейный врач, старенький Папий Папиевич, эмигрант из Одессы,
первым,  еще  в  Париже,  принявший  младенца  Евгения  из  рук  французской
акушерки. Но Джину он сказал наедине по-русски:  "У  твоей  матушки  тяжелый
психический шок, Женечка. Ты ведь теперь сам без пяти минут эскулапом  стал,
понимаешь, что матери нужен  покой.  Абсолютный  покой!  При  ее  гипертонии
возможен криз. Все  заботы  о  погребении  Павла  Николаевича,  царство  ему
небесное, добрейший был человек, тебе, Женечка, придется взять  на  себя.  И
вот  что:  прежде  всего  ты  должен  выбрать  погребальное  бюро.  Будь   я
американский доктор, я сам,  как  ваш  врач,  рекомендовал  бы  вашей  семье
погребальщика и получил бы за это от него комиссионные. Но ведь  мы  русские
люди, Женечка, свои люди, вы для меня все давно родные. Вот, возьми газетку,
посмотри объявление..."
   Впервые столкнувшись с похоронным бизнесом, Джин обрадовался тому, что  и
в этом  наполовину  потустороннем  мире  господствует  американский  сервис.
Безукоризненные джентльмены  в  черном  с  траурно-музыкальными  голосами  и
обаятельными манерами из кожи вон лезли, чтобы снять все тяготы с его плеч и
переложить их на свои. Вежливо, оперативно, ненавязчиво позаботились они обо
всех этих могильно-кладбищенских кошмарах в духе Эдгара По и Амброза  Бирса,
от которых Джина мороз по коже пробирал.
   Русские эмигранты в Нью-Йорке обычно обращаются к одному из двух  русских
владельцев крупнейших погребальных бюро  в  этом  городе.  Первым  в  газете
"Русский голос" Джин увидел следующее объявление:
   РУССКОЕ ПОГРЕБАЛЬНОЕ БЮРО Ф. ВОЛЫНИНА
   Обслуживание с исключительным вниманием и достоинством,
   столь необходимыми в этих случаях
   123, Ист 7-я улица, Нью-Йорк. 3, Н.-Й. Тел. ГР 5-1437.

   Однако он решил обратиться к другому бюро:
   ПОХОРОННОЕ БЮРО (АНДЕРТЭЙКЕР)
   ПЕТР ЯРЕМА
   Русский погребальщик.
   Лучшие похороны и за самую дешевую цену
   в Манхэттене, Бронксе и Бруклине
   129, Ист 7-я улица, Нью-Йорк-сити. Телефон ОРчард 4-2568.
   Решил он так потому, что вспомнил, как совсем недавно, читая за завтраком
газеты, отец скользнул взглядом по объявлению Яремы и пошутил:
   - Этот русский погребальщик Петр Ярема,  наверное,  отправил  к  праотцам
больше офицеров белой гвардии, чем вся Красная Армия!
   И еще потому Джин выбрал Петра Ярему, что хотел, чтобы отец был похоронен
по первому разряду.
   Ярема вместе со своим похоронным директором слаженно и ловко  взялись  за
привычное дело. Благодаря их опыту и  стараниям  Павел  Николаевич  выглядел
весьма эффектно в гробу. С 17-го  года  впервые  красовались  на  его  груди
ордена Святого Владимира, Святой Анны и офицерский Георгиевский крест.
   Кое в чем Ярема и его погребальных дел мастера даже перестарались. Джину,
например, не понравилось, что отец выглядел в гробу на двадцать лет  моложе.
Он буквально расцвел после смерти. Щеки его  пылали  румянцем.  Лицо  дышало
безмятежным  покоем.  В  углах  рта  таилась  лукавая,  непристойно  озорная
усмешка, будто все это не взаправду и похороны не всамделишные.
   А потом  произошло  нечто  непредвиденное.  Отец  Пафнутий,  приглашенный
похоронным бюро из манхэттенского храма Христа-Спасителя, затянул  отходную.
Дождь капал на его лысину, седую  патриаршую  бороду  и  потертую  ризу,  на
черные зонты  горстки  ближайших  товарищей  Павла  Николаевича,  на  черную
Наташину вуаль, а отец Пафнутий все бубнил и бубнил похмельным басом. И Джин
вдруг с ужасом  увидел,  что  румяна  на  лице  отца  потекли,  обозначились
морщины, и от движения капель и ручейков стало казаться, что лицо  покойника
ожило  и  стало  гротескно  кривляться,  подмигивая   и   тряся   обмякшими,
нашприцованными щеками.
   - Со святыми упокой!.. - гнусавил  отец  Пафнутий.  В  это  время  чей-то
вкрадчивый сладенький голос - не то похоронного директора,  не  то  русского
погребальщика Петра Яремы - прошептал Джину в ухо:
   - Евгений Палыч! Я могу предложить для вашего батюшки роскошный мавзолей.
Металлический. Переживет вечность! Сейчас это  ультрамодно!  Всего  полсотни
тысяч долларов. Точно такой же я поставил  для  старого  князя  Курбатова...
Индивидуализированный   ландшафт,   скульптурные    фризы,    круглосуточное
художественное многоцветное освещение дорогих для вас останков, под сурдинку
органная музыка по вашему заказу - религиозная, классическая или легкая...
   - Поговорим потом! - с  раздражением  пробормотал  Джин,  отмахиваясь  от
приторно-скорбной физиономии.
   - Не угодно? Хозяин -  барин,  как  изволите.  Имеется  и  железобетонный
склеп. Переживет нас всех. Только десять тысяч долларов!..
   - Отстаньте от меня! - закипая, злым шепотом бросил ему Джин.
   - Можно и за пять тысяч долларов!..
   Вспоминая путь отца, Евгений с грустью глядел на могильные  памятники  на
чужой для его отца американской земле. Доживают свой век последние  ветераны
белой гвардии. Самых первых  скосил  пулеметный  огонь  с  тачанок  Чапаева,
порубали в бешеных атаках конники Котовского  и  Буденного.  Ледовый  поход,
звон колоколов  в  занятом  Деникиным  Орле,  психические  атаки  офицерских
батальонов. От стен Петрограда до уссурийской тайги реяли белые  хоругви,  а
потом пали простреленные знамена белой армии, и безымянные могилы обозначили
пути горьких отступлений. И  вот  гаснут  вдали  береговые  огни,  отгремели
прощальные салюты - начинается великая эмиграция старой  России.  Начинается
жизнь на чужбине. Проходят годы слез и напрасных надежд  на  возвращение  на
родину. А та таинственная новая Россия, ненавидимая и желанная, все  крепнет
и крепнет, и тают надежды, и  тает,  как  снег  на  солнце,  белая  гвардия.
Русские могилы в Харбине и Шанхае, русские  могилы  в  Стамбуле,  неласковой
турецкой земле, почти рядом с могилами "басурман", русские могилы в  Париже.
И здесь, в Нью-Йорке, на другом конце света.
   - Да святится имя твое, да  приидет  царствие  твое!  Отец  Пафнутий  все
бубнит и бубнит. Кто-то - тоже в  черной  рясе  -  держит  над  его  головой
старомодный зонт, чтобы дождь не накапал на старую, дореволюционного издания
библию.
   Наташа  рыдает  молча,  только  хрупкие   плечи   трясутся.   Она   часто
приподнимает черную вуаль, чтобы вытереть скомканным белым платочком  мокрое
лицо. Старики - товарищи отца - утирают слезы. Вот  добрый  Папий  Папиевич.
Вот князь Мещерский, поручик лейб-гвардии, родственник  Гриневых  по  первой
жене Павла Николаевича. Вот дядя Серж -  он  служил  с  Павлом  Николаевичем
корнетом в кавалергардском полку,  а  потом  в  штабе  2-й  армии  в  начале
"Великой войны4". Рядом с ним - журналист Савва Загорский. Вместе с Гриневым
он приехал из Парижа в Америку. Никто из них не нашел счастья в Новом Свете.
Князь  Мещерский  торговал  чужими  холодильниками,  дядя  Серж,  родом   из
светлейших  князей,  Рюрикович,   стал   совладельцем   русского   ресторана
"Елки-палки", а Савва Загорский, в прошлом блестящий  одесский  фельетонист,
играл в этом ресторане на балалайке.
   Все товарищи Павла Николаевича пришли на кладбище с  жалкими  букетиками,
стоимостью в десять долларов, не больше. Самый большой и изысканный букет  -
из свежих белых гвоздик - принес Лот. В семье Гриневых все знали, что  белые
гвоздики - люби