ая  беда  приключилась,
пусть пошевелит извилинами да применит умения с  навыками...  А  мы  тем
временем в вонючем здешнем прудке такую муть разведем, что  весь  хищный
рыб сдохнет! И кверху брюхом поплывет, нам на гадость и загляденье!
   - Ситуация такая, что Гончаров по  прибытии  может  сразу  схлопотать
пулю.
   Как только начнет что-то выяснять.
   - Шальную?
   - Можно назвать и так.
   -  Глостер,  душа  моя!  И  чего  это  я  тебя  герцогом  нарек?  Все
стариковская слабость к классике! Тянешь ты на  какого-то  Митрофанушку,
не более! Запомни, зазубри, заруби на обеих ягодицах: ни  с  того  ни  с
сего ни шальной кирпич с неба не падает, ни шальная  пуля  в  голову  не
влетает! Классика! - Лир замолчал, склонился к листу бумаги,  быстренько
начертал какой-то каракуль,  полюбовался.  -  Гончаров  -  последний  из
команды Барса, ты понял? Могиканин! Сейчас таких не производят  уже!  Ни
государство, ни малые частные кооперативы, вроде Роминого или  Батиного!
Ты империю краем застал, а Гончий ей служил, понял? И  готовила  империя
своих избранных легионеров так, что... Да что я тебе объясняю?  Помнишь,
как ты за Маэстро гонялся? И техника у тебя была, и люди... А нагнал его
Гончий - сам, один, без сотоварищей! А ты говоришь, шальная пуля...
   При имени Маэстро Глостера передернуло; он мельком взглянул на  Лира:
нет, кажется, не заметил. А вообще-то... В чем-то Дик, безусловно, прав:
старик постепенно едет крышей... Империя почила давно, да и  приванивала
с конца семидесятых уже порядком, словно  одряхлевший  лежачий  больной,
забытый  в  дальней  палате  и  оставленный  без  смены  белья  да   без
сестринской помощи... А Лир все бредит этим давним трупом, словно это  и
есть сущее. Нет, как бы Глостер ни желал, а непрошеные мысли так и лезли
ему в голову: Дик прав, Лир  постепенно  выживает  из  ума...  Его  пора
менять. А на кого в нынешней ситуации можно  поменять  Лира?  Только  на
него, Глостера. Именно но ему подчиняются все  силовые  подразделения  и
службы, именно он...
   - Так и есть! - прервал его размышления Лир. - Повешенный!
   Глостер содрогнулся внутренне, но  лицо  его  оставалось  спокойно  и
непроницаемо, словно маска, разве только побледнело.
   - Повешенный! - радостно повторил  старик.  На  пустом  черном  столе
рубашкой вверх лежала колода карт Таро; Лир выхватил одну,  наугад;  она
изображала  юношу,  висящего  между  двумя  деревьями,  но   впечатления
страдающего он не производил: руки заложены за спину, одна нога согнута,
как у молодого человека, беспечно  стоящего  где-то  в  дворцовой  зале,
небрежно рассматривающего прибывающих к балу дам и девиц и готового  как
к танцу, так и к флирту. Подвешенный за одну ногу юноша словно испытывал
свое мужество, умение, обаяние, сноровку и ум.
   - Вот так, милый мой Глостер. Карты не лгут. Меня ждет  испытание.  С
сильным и равным противником. - Лир лукаво прищурился:
   - Уж не ты ли это, беззаконный герцог? Ну-ну, не нужно так  бледнеть;
никогда я не держал тебя за равного, так что не обижайся.  И  не  бойся.
Все  твои  честолюбивые  мыслишки   не   стоят   одного   кивка   такого
великолепного пройдохи, каким был  Маэстро.  -  Лир  помолчал,  вздохнул
горько:
   - Совсем не с кем стало работать. К тому  же...  К  тому  же  он  был
единственный из всех, кто любил Шекспира. Но важно даже не это:
   Маэстро не просто  любил,  он  понимал  этого  яростного  британского
гения.  Жаль,  мастера,   истинные   мастера   уходят,   остаются   лишь
подмастерья.  Наши  новенькие,  как  только  .что  отчеканенные   рубли,
олигархи тем и слабы, что их окружают или авантюристы, или  подмастерья.
Только это давало мне возможность вести свою игру.
   А сейчас...  Кстати,  ты  знаешь,  что  для  ортодоксальных  христиан
"испытание" и "искушение" есть одно понятие?
   Глостер только пожал плечами.
   - Жаль... Жаль, мне даже не с кем поговорить. Понимаешь,  Глостер,  с
Маэстро я всегда общался только по спецсвязи... Спросишь почему? Отвечу:
он был для меня опасен. Умен, безжалостен, отважен,  образован  и  горд:
убийственное сочетание. Таких нужно  избегать.  Но  стоит  использовать.
Если  можешь.  -  Старик  вздохнул.  -  Вот  и  приходится  общаться   с
посредственностями. Что делать, Глостер?
   Власть не переносит ни дружбы, ни преданности, ибо трон единичен и не
терпит обязательств ни перед кем. Наш бывший главный Папа знал это лучше
других, но он был глуп: сидя на императорском  троне,  нельзя  следовать
Макиавелли, ведь тебе досталась не Верона и не Флоренция, и одни  только
интриги не спасутии твой  трон,  ни  твоих  временщиков...  Что  делать,
Глостер: нынешнее поколение тех, кого в России пышно  именуют  "элитой",
суть - недалекие интриганы и безродные, безграмотные  нувориши.  Они  не
правят, шустрят. И уж подавно - не царствуют.
 
Глава 25 
 
   - А где та девчонка? - бросив взгляд на Глостера, неожиданно  спросил
ЛирТа, что стреляла в Ландврса?
   - Ирэн?
   - Да.
   - На нашей базе.
   - Под Южногорском?
   - Нет, здесь, под Москвой.
   - Обошлось без истерик и соплей?
   - Абсолютно.  Ирэн  вела  себя  так,  словно  комара  прибила,  а  не
человека.
   - Чертова девка. Все бы ничего, но зла, как фурия.
   - Такую отобрали.
   - Да. По сути, девочка она одноразовая, слишком зла. Ты  не  боишься,
что она и вам с Диком влепит по "маслине"  между  глаз?  А  то  -  концы
отстрелит? С нее станется...
   Глостер только пожал плечами.
   - Ну-ну. Поскольку вышла из операции чисто, "стирать" ее  повременим.
А, Глостер?
   - Так точно.
   - В нашем черепашьем хозяйстве и сухарь - бублик, и стакан - за  два.
И гвоздик пригодится. Который в чужой заднице. - Старик хмыкнул. - А  уж
девка,  отстреливающая  авторитетов  с  невозмутимостью  бультерьера   и
точностью самонаводящейся ракеты, - и подавно. Да и потом,  сам  знаешь,
Глостер, какую гору человеческого дерьма приходится перелопатить, прежде
чем  удается  найти  что-то  стоящее.  Пусть  поломанное,   одноразовое,
дисгармоничное, но стоящее. Мир полон полуфабрикатов, которые так  и  не
стали людьми. И никогда не станут. - Лир вздохнул:
   - Егорова не такая. Гармония во всем. Гены.
   - Похоже, вы питаете к ней слабость...
   - Зря иронизируешь, Глостер! Да,  питаю.  Но  только  это  называется
по-другому, не слабостью. И я тебе  сказал  почему:  барсы  в-этом  мире
рождаются слишком редко. Их надо ценить.  По  меньшей  мере  постараться
уважать. В той шакальей стае, что работает с нами,  кого  только  нет...
Когда-то... когда-то, Глостер, было время, и меня окружали  одни  барсы.
Теперь, увы, волки и гиены.
   Есть отчего впасть в отчаяние, а? То-то. А ты, дурашка, полагал,  что
я тоскую по Бровастому Лене да по спецпайкам? - Лир вздохнул тяжко:
   - По людям. Я всегда тосковал по людям... Но кто это поймет? Никто.
   Лир снова бессмысленно уставился в  листочек  перед  собой,  начертал
несколько каракулей, напевая пискляво и фальшиво: "Что день грядущий мне
готовит...";  замер  на  миг,  одним  движением  вынул  из  колоды  Таро
следующую карту, повернул рубашкой вниз и застыл, глядя на изображение.
   Карта изображала башню, увенчанную  короной;  корона  покосилась,  из
башни вырывалось пламя, незадачливые строители или господа  падали  ниц,
осыпаемые звездным дождем.
   Лир поднял на Глостера блеклые, выцветшие глаза:
   -  А  выпал  нам,  брат  ты  мой  Глостер,  шестнадцатый  ключ  Таро,
называемый Разрушение. А суть его в том...  суть  в  том,  Глостер,  что
человечек в гордыне может  воздвигнуть  себе  храм  на  трупах  рабов  и
воинов, но как только  он  дерзнет  примерить  на  себя  мантию  Бога  и
своевольно и глупо вмешаться в естественный ход событий, небо разразится
молнией, храм гордыни обрушится, погребая под обломками  возомнившего  "
себе строителя в грязь, мрак и погибель. - Лир помолчал,  снова  оскалил
белоснежный фарфор зубов:
   - Тебе, я вижу, неприятно это слышать?
   Ну-ну... Рассмотри карту как следует. Четыре зубца на башне-короне  -
символ  нашего  материального  мира  и   власти   над   ним;   некоторые
предсказатели  толкуют  этот   ключ   как   разрушение   недальновидной,
поверхностной, замкнутой  лишь  на  жалкие  ценности  власти,  а  следом
пророчат весну новых начинаний и невиданных миров. Ты готов к невиданным
мирам, Глостер? А к новым начинаниям?
   Лир, оскалившись, уставил мутные  роговицы  в  глаза  Глостера;  тому
стало не по себе от этого блеклого, слезящегося, но неотвязного взгляда;
наверное, так смотрела бы медуза, если бы имела глаза... Или...  Ну  да:
глаза Лира были похожи на пустые бельма слепого; его все забавляло,  все
сложило предметом насмешки, издевки, вивисекции,  но  ничто  не  трогало
души, если... если у Лира вообще когда-нибудь была душа!
   А Лир неожиданно откинулся на спинку кресла - и захохотал! Вернее...
   Хохотом это назвать было сложно: он  просто  булькал  смехом,  словно
большой котел с газировкой.
   - А ты суеверен, Глостер! Ты и не представляешь себе, как  забавно  в
такие минуты тебя наблюдать! Нет, лицом ты владеешь  безукоризненно,  но
сцепленность челюстных мышц еще не означает  невозмутимость!  Микромышцы
лица у тебя реагируют так, что можно читать по нему, как по  ученической
тетради! Причем тетради не двоечника - хорошиста.  Кстати,  Глостер,  ты
никогда  не  задумывался,  нет,  не  над  смыслом,  над  созвучием,  над
подсознательным восприятием слова "хорошист"?
   Представил? Этакое полненькое, но  в  меру,  умненькое,  но  в  меру,
тщеславненькое,  но  в  меру  созданьице?  Прыщ  пред  лицом  Господа  и
Господина? Тля болотная на человечьей помойке! Ну-ну, Глостер, не  строй
опять из собственного  лица  посмертную  маску,  это  не  о  тебе,  так,
пустячок, старческие философии и миазмы!
   Ты  никогда  не  задумывался,  что  стариковское  злословие   еще   и
зловонно?
   Лир откинулся в кресле, замер, полуприкрыв веки.  В  полном  молчании
прошла  минута,  пошла  другая...  Глостер  чувствовал  себя  не  просто
скверно: ему казалось, он стоит у этого стола уже целую вечность,  и  не
только все его поступки, но и все его мысли  давно  взвешены  на  тайных
весах, и решение принято, и жизнь оборвется скоро с  яростным  всполохом
боли... А потом - пришло отупение, похожее на  покорность:  окружающему,
судьбе, Лиру... И тут старик снова заговорил, яростно и скоро:
   - Ну а теперь я расскажу тебе,  Глостер,  что  ты  себе  надумал!  Ты
решил, старик выжил из ума. Или - выживает  постепенно.  Что  Лира  пора
менять. Что власть, его власть, остается ничейной  и  бесхозной,  а  нет
ничего слаще этого плода, особенно если  он  запретный  для  тебя,  пока
запретный! Ну, Глостер? Бегают мыслишки под черепушкой? Скорые мыслишки,
гнусные, грешные, душегубские...
   Может, ты сам их и не вполне формулируешь, так, мысли-тени, всполохи,
призраки... Вот они, поганушки, и омрачают, язвят светлое  твое  чело...
Только не говори "нет", Глостер,  не  говори  "нет",  это  оскорбит  мой
интеллект,  я  перестану  тебе  доверять...  Молчишь?  Молчание  -  знак
согласия? Или - золото?
   Лир посерьезнел так же неожиданно, как и впал в разнузданное веселье.
Он застыл за  столом  официальным  бронзовым  изваянием,  этаким  бюстом
самому себе, значимым и помпезным.
   - Итак, я слушаю тебя, Глостер. Теперь я  готов  к  неприятностям.  К
любым неприятностям. Вполне. Судя по тому. как ты заблеял,  неприятности
у нас в окрестностях  Южногорска  крупные.  Как  ты  там  сформулировал?
"Операция по Батенкову озадачилась рядом непредвиденных осложнений". Эко
кучеряво сверстано!
   "Озадачилась рядом..." Ну, Глостер, я слушаю. Выкладывай свой  "ряд".
Как тебе удобнее: step by step, как говорят американцы,  или  обухом  по
корыту, как у нас принято, валяй на всю  катушку,  Глостер,  умереть  от
инфаркта мне не грозит!
   Глостер сделал над собой усилие. Голова шла кругом: все эти  переходы
от почти сумасшедших  выкриков  и  кликушеских  камланий  -  к  жесткому
нажиму, прессингу, когда Лир упирал жала черных зрачков  ему  в  лицо  и
уйти из-под взгляда Глостер не мог никак... А в душе  его  уже  начинало
клубиться смятение, паника, хаос, и тут - Лир  вдруг  ослаблял  нажим  и
снова ничинал бесшабашно дурачиться...
   У Глостера было такое чувство, словно он мышонок, С которым  играется
ласковый и мирный кот, до поры убрав когти в  мягкие  лапки,  но  прищур
блеклых глаз не сулил никакого будущего... Только  смерть.  "Поиграет  и
придушит", - само собою промелькнуло в голове Глостера, и  он  мгновенно
устыдился своей совсем ребяческой реакции. Напридумывал сам себе черт-те
чего, и теперь... Да и Лир был вовсе не похож  на  кота;  он  вообще  не
походил  ни  на  какое  известное  животное,  скорее   -   на   аморфную
колеблющуюся массу, по своему желанию, игре  или  произволу  принимающую
облик того, кого в данный момент боится больше всего собеседник, ведомый
детскими давними страхами,  бабкиными  сказками,  страшилками,  что  так
любили пересказывать в пионерлагерях тогдашнего  детства...  Дьявол  его
разберет, этого старика!
   - Я жду, Глостер, - напомнил Лир. Голос его был жестким и неприятным,
будто скрежет штыком лопаты по ржавому кровельному железу.
   Глостер едва смог сосредоточиться, так  велико  было  его  внутреннее
смятение; сглотнул слюну и произнес:
   - Маэстро.
   - Что - маэстро? Мы не на концерте, мой милый.
   - Маэстро жив.
   - Что?!
   - Маэстро жив.
   - Вот как? - Лир склонил голову чуть набок, словно прислушивающаяся к
кваканию тропических лягушек и бульканию головастиков птица-секретарь. -
Вот  как?  Прямо  как  в   старой   американской   мелодрамке-страшилке:
"Кинг-Конг жив!" - Лир пожевал  тонкими  губами,  будто  примериваясь  к
куску, спросил:
   - Это достоверно?
   - Теперь да. Мои люди навели справки. Их рапорт я получил  за  десять
минут до аудиенции с вами.
   - Рапорт у тебя с собой?
   - Да.
   Лир с видимым усилием сдержал любопытство, чтобы сразу же не взять  у
Глостера папку и не углубиться в изучение собранного досье. Но это  было
бы  непрофессионально:  во-первых,  первичный  анализ   операции   нужно
проводить "по мере действия", на события сначала необходимо взглянуть  в
том порядке и той последовательности, в которой они  происходили,  иначе
картинка исказите" незаметно для аналитика... А  так,  схватив  "картину
битвы"   целиком,   потом   можно   "уточнять",   "обращать   внимание",
"возвращаться к вопросу"... Азбука. А во-вторых... Что, если  Глостер  и
его люди все-таки ошибаются  и  бесплотный  дух  Маэстро  привиделся  им
вживе? Почему нет! Если кто-то из умных и хитрых решил сыграть свою игру
с  ним,  Лиром,  и  наживил  славного  живчика  под  старым  оперативным
псевдонимом  Маэстро?  Понятно,  о  Маэстро  в  свое  время  знал  очень
ограниченный круг лиц, но... "лица" эти не  счетоводами  в  бухгалтериях
припухали, и даже те, что вышли на честный  государственный  пенсион  по
выслуге  или  полной  преклонности  годков,  могут   очно   или   заочно
консультировать других, молодых, борзых, жадных...
   Как только стали валиться стены гранитного Комитета, поползли  слухи.
И если факты - вещь упрямая, то слухи - упрямая  втройне.  Кто  и  зачем
обратил в легенду - в самом примитивном, житейском смысле этого слова  -
имя Маэстро, Лир не знал, а с гибелью последнего  не  стал  и  выяснять.
Впрочем, слухи он тоже не  пресекал.  В  свое  время,  пока  Маэстро  не
свихнулся окончательно и  добросовестно  работал  на  него,  Лира,  один
только слух, что руководить акцией устранения будет сам  Маэстро...  Это
имя вселяло ужас в противников; к тому же Маэстро никогда  не  ошибался.
До того, последнего раза... Хотя... Если он жив, то не ошибся?
   Выходит, так!
   Лир закрыл глаза, помассировал разом набрякшие веки,  произнес  тихо,
голосом смертельно уставшего человека:
   - Ну что ж... Примем пока воскресение нашего  давнего  доброго  друга
как  данность.  Излагай  события  по  порядку.  Степень  их  важности  и
значимости я определю сам.
 
Глава 26 
 
   Постепенно  Глостер  успокоился,  события  излагал   точно,   связно,
безэмоционально.  Лир  слушал  внимательно,   вычерчивая   на   листочке
геометрические фигурки, которые затем снабжал очеловеченными  признаками
киношных  или  мультяшных  роботов-монстров,  придавая   каждому   некую
схожесть со стоящим перед столом Глостером.
   - Итак, - подвел итог Лир, - живым  Маэстро  никто  не  видел.  Кроме
Киви. И весь рассказ ты передаешь мне с ее слов.
   - Она не врала. Мы прокачали  девку  на  простеньком  полиграфе,  без
наркотиков.  Все  достоверно.  Кроме  одного:  что-то  фонит  с   другой
девчонкой...
   - С какой?
   - С подружкой Батенкова. Она  попросту  сбежала,  и  Киви,  возможно,
помогла ей.
   - Как настоящее имя Киви?
   - Ольга.
   - Оля-Ляля. Ты привез ее в Москву?
   - Да. Она, как и Ирэн, -  на  нашей  подмосковной  базе.  В  связи  с
грядущей заварушкой девочек еще можно использовать.
   -  Не  слишком  ли  роскошно  для  всяких  отморозков  -  убирать  их
куколками?
   -  Понятие  "роскошно"  совсем   не   смотрится   рядом   со   словом
"результативно".
   - Ну да, ну да...
   - Ваша идея,  Лир...  -  начал  было  Глостер,  но  старик  досадливо
поморщился:
   - Только не пой мне дифирамбы. А  идея...  идея  Квентина  Тарантино.
Помнишь, пилотный выпуск? "Force-Fox-Five"?
   - Смутно.
   - Ну и ляд с ним. А еще... Я как-то смотрел  документальный  фильм  о
наших, еще советских  гимнастках-чемпионках.  Задумался,  почему  именно
двенадцати-тринадца-тилетние пацанки выигрывают все медали, и все  стало
ясно.
   - Да их натаскивали на эти самые медали, как доберманов!
   - Не все так просто, Глостер. Вернее, все не так просто. Эти  девочки
поступали в школу гимнастики в пять-шесть лет. К одиннадцати  годам  для
них это больше чем вся жизнь! И жизнь сия должна свершиться, состояться,
и она может  состояться  только  тогда,  когда  шея  украсится  красивой
лентой, на которой будет болтаться та самая побрякушка  из  бутафорского
золота... Но  и  это  еще  не  все:  подростки,  а  девочки-подростки  в
особенности, еще не способны спланировать свою  будущую  жизнь,  как  не
способны оценить реальность смерти! Своей и чужой! Ты вспомни,  Глостер,
какой-нибудь чемпионат по спортивной гимнастике. Ведь ни  одна  из  этих
рекордсменок, выполняя жуткие  упражнения,  к  примеру  на  брусьях,  не
представляет себе реальные последствия  неудачи:  как  можно  сорваться,
поломать позвоночник и стать калекой-бревном на  всю  жизнь!  Погибнуть!
Ну, оценивать летальность последствий для "жертв" и "целей" при стрельбе
очередями  или  одиночными  выстрелами  наших   куколок-крошек   обучили
довольно быстро, а вот что до их собственной смертности... Знаешь, в чем
главный  парадокс  человека  как  вида  и  человечества  в  целом,   как
популяции?
   - Прожорливость?
   - Нет. Исступленная, самоуверенная  вера  в  собственное  бессмертие!
Есть ли еще на земле вид животных, который истреблял  бы  себе  подобных
миллионами и при этом выдумал идею, согласно которой каждый  волен  жить
вечно?! И назвал следование этой  глупой  надуманной  идее  -  верой,  и
выдумал Единого Сущего, и ничтоже сумняшеся присовокопил себя, червя,  к
этому Сущему... И это притом, что каждый ежедневно  наблюдает,  с  каким
сладострастным остервенением сжирают людишки себе  подобных!  -  Лир  на
секунду прикрыл глаза, помассировал сомкнутые веки подушечками  пальцев.
- О чем я, Глостер?
   - О девочках.
   - В смысле?.. Ах да! - Лир  хохотнул,  стараясь  изобразить  из  себя
дедка-склеротика,   желающего   выглядеть   бодрячком.    Но...    этому
представлению  Глостер  не  верил.  Совсем.  Как  не  верил  никакой  из
постановок Лира: финал их был всегда фатален.
   -  О  девочках...  -  повторил  Лир,  закатил  глазки,   теперь   как
неагрессивный  старец-сластолюбец,  на