в  фонде  совершенно  особое  положение.  До
определенной степени вы пользуетесь даже большей свободой, чем я сам.  Такой
свободой, что если об этом догадается Президент, мне головы не сносить.
   - Мы оба знаем, чем это вызвано.
   - Да уж, черт побери, - Директор позволил улыбке чуть растопить льды  его
лица. - Господи Иисусе, вы смогли проделать для нас ту работку, в которой мы
отчаянно нуждались, - он развел в стороны могучие ручищи, чтобы  подчеркнуть
значимость того, что собирался сказать.  -  Пока  эти  придурки  гонялись  в
Юго-Восточной Азии за своими хвостами, вы  дали  нам  досье  на  самых  ярых
коммунистических лидеров. И досье толщиной с мою руку. - Он сложил эту самую
руку в подобие пистолета. - И потом, один за другим,  -  он  прищурил  глаз,
прицеливаясь, - пах, пах, пах, они исчезли во мраке.
   Он поддернул манжеты, словно собирался приступить к какой-то работе:
   - Но дело не в этом.
   Ким уже понял, что собирался  сказать  ему  Директор,  но,  черт  побери,
облегчать ему задачу не собирался и потому стоял молча.
   - Ким, - начал Директор своим самым проникновенным голосом. -  Всю  жизнь
вы занимались тем, что уничтожали приговоренных. Вы делаете это лучше  всех.
Прекрасно. За это вам и платят.  -  На  Директора  упал  луч  солнца,  и  он
моргнул. - Я полагал, что здесь вы должны были бы отвлечься от своей работы,
подумать о чем-нибудь еще.
   - Вызнаете?..
   - Да, - прервал его Директор. - Я отлично знаю, кто такой Лон Нам.
   - Он убивал детей! - воскликнул Ким. - Мясник из лесов  Камбоджи!  Казнь,
которую я для него придумал, и то была шиком мягкой.
   - Что он заслужил или не заслужил, - ровно  произнес  Диктор,  -  это  не
вопрос. Главное: вы совершили несанкционированную экзекуцию, и вот это-то  я
терпеть не намерен. Даже от вас. Я ценю  вашу  работу,  но  ту,  что  я  вам
поручаю. Так что благодарите Бога, что вы не в штате  ЦРУ.  Тимпсон  вам  бы
такое устроил, что вы бы ползали на пузе месяца полтора.
   - Вы не должны были об этом узнать, - сказал Ким. - Это невозможно.
   - Но я ведь узнал, да? - на этот раз в улыбке  Директора  тепла  не  было
совсем. - Не позволяйте вашим горестям подчинять себе ваше я, Ким.  А  то  в
один прекрасный день вам придется поднять к солнцу незрячие глаза.
   И он резко повернулся к столу, давая понять, что разговор окончен:
   - И запомните этот урок.

***

   Три  дня  в  неделю  Киеу  работал  в  ?Пан  Пасифика?   -   неприбыльной
организации, чьей задачей  было  сближение  американцев  с  азиатами  ?путем
культурно и художественного взаимопонимания?.
   "Пан Пасифика? занимала три этажа в современном здании на  Мэдисон-авеню.
Спонсорами ее были разные корпорации  и  частные  лица,  в  немалой  степени
процветанию способствовала и все более активная торговля с Японией, Китаем и
Таиландом.
   Но широкая публика видела лишь верхушку айсберга - работу по  расселению,
устройству и обучению беженцев из Вьетнама и Камбоджи. Публика также  знала,
что  организация  способствовала  созданию   первых   храмов   камбоджийских
буддистов на территории Соединенных Штатов - в Вашингтоне,  Лос-Анджелесе  и
Нью-Йорке.
   Деятельность же Киеу не была видна широким массам. Эти три дня  в  неделю
он проводил, наблюдая за, казалось бы,  бесконечным  потоком  прибывающих  в
страну камбоджийцев с растерянными, испуганными глазами. В их лицах он видел
свое прошлое. И каждый вечер, покидая кабинет, он с благодарностью  думал  о
безопасности, которую так неожиданно - и даже чудесно, - обрел.
   В ?Пан Пасифика?, как и везде, где он появлялся,  прежде  всего  обращали
внимание на его экзотическую красоту. В организации,  в  основном,  работали
белые женщины - исполнительный директор с большой  охотой  брала  на  работу
именно их, потому что считала женщин большими идеалистками и энтузиастками.
   Со  своей  стороны  Киеу  воспринимал  чрезмерное  внимание  с   холодным
любопытством: он не понимал, что такое находили в нем  эти  женщины.  И  его
холодность только больше их распаляла.
   А потом настал день, когда кое-кто перешел от флирта к прямым действиям -
случилось это почти в то же время, когда в трехстах  милях  отсюда  Директор
вел беседу с Кимом. Киеу поднял взгляд от своего стола, и  увидел,  что  над
ним склонилась Диана Сэмсон.
   Она была молодой и, поскольку работала в  отделе  по  связям  с  прессой,
достаточно хорошенькой: это тоже было  следствием  политики  исполнительного
директора по подбору кадров - она считала  чрезвычайно  важным,  чтобы  ?Пан
Пасифика? имела привлекательное лицо.
   - Да? -  спросил  он,  но  карандаша,  которым  вычерчивал  план  второго
нью-йоркского камбоджийского храма, не положил.
   - Я бы хотела побеседовать с вами о проблемах беженцев, - объявила Диана.
Ее синие глаза сияли за стеклами больших  очков.  -  Полагаю,  пришло  время
рассказать в прессе об этой стороне нашей деятельности. Я бы  хотела  начать
с ?Нью-Йоркера?, ?Бизнес уик? и ?Форбса?, это наиболее логично, но сначала я
бы хотела обсудить с вами текст, -  она  наклонилась  еще  ниже  и  уперлась
ладонями в стол. - Вы могли бы уделить мне время?
   Киеу кивнул:
   - Хорошо.
   - Так, давайте прикинем... Завтра вас здесь  не  будет,  -  она,  как  бы
раздумывая, склонила голову набок. - Может быть, сейчас?
   Киеу редко ходил на ленч - работы было слишком  много,  кроме  того,  его
грызла совесть: ведь он работал всего три дня в неделю. Эскиз храма  еще  не
закончен, но, вероятно, это может подождать. Он встал из-за стола.
   - У вас есть какое-то место на примете? - спросил он и  заметил,  что  ее
взгляд уперся в его грудь.
   - Что, если пойти ко мне? - прошептала она.
   Она жила в пяти кварталах  по  Восточной  17-й  улице,  в  маленьком,  но
ухоженном особняке. Из окна спальни был виден огромный ветвистый вяз.
   Он позволил ей провести себя через всю квартиру в спальню, там подошел  к
окну и безучастно, пока она снимала с него галстук и  расстегивала  рубашку,
наблюдал, как играет в листве солнце.
   Он почувствовал, как рубашка соскользнула с плечей,  как  розовый  язычок
начал трогать соски его мускулистой груди.
   Соски напряглись, и он услышал, как она застонала, но сам  он  ничего  не
чувствовал.
   Он ничего не чувствовал и тогда, когда она расстегнула ему брюки и, охнув
от восторга,  увидела  как  он  напряжен  и  как  огромен.  Он  выступил  из
спустившихся к щиколоткам брюк, легко поднял ее на руки и понес к постели.
   Он снял с нее блузку и был просто поражен силой ее  эмоций,  когда  он  в
свою  очередь  взял  в  рот  ее  соски.  Совершенно  очевидно,  она   что-то
чувствовала - но это чувство, при всей  его  интенсивности,  было  для  него
чуждым.
   Он взял в руки ее груди и начал  нежно  касаться  языком  ложбинки  между
ними, пока она не двинулась, подсказав ему, что следует вернуться к  соскам.
Она стонала, а он по очереди брал их в рот, ласкал языком.
   - Я слышу, - проговорила она, закрыв глаза, - я слышу как между бедрами у
меня разливается огонь.
   Интересно, что это такое она ощущает, подумал Киеу, и поднес ее пальцы  к
своим соскам, в надежде ощутить то же самое. Она ласкала, терла его соски  -
но он ничего особенного не чувствовал.
   И все же у меня есть эрекция, подумал он, глядя вниз на свой  напрягшийся
член, в подобных ситуациях у меня всегда так бывает. Но что же  я  на  самом
деле чувствую?
   В тот миг, когда он вошел в нее, он ощутил тепло. Он ощутил ее влажность.
В ее глазах он видел, как она жаждет его, и не понимал этой жажды.
   Он знал, как сделать женщинам хорошо, и поэтому старался  проникнуть  как
можно глубже.
   Она застонала и обхватила его ногами, пятки сомкнулись у него  на  спине,
бедра сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.
   Киеу чувствовал напряжение ее мышц, она начала дрожать. Тогда он вышел из
нее, но она закричала, потребовала, чтобы он продолжал.
   Она приподняла ягодицы от постели, и лишь его  небывалая  сила  дозволяла
ему удерживать ее при помощи одного лишь  своего  инструмента.  Он  наклонил
голову и вновь начал лизать ее груди.
   - О, я не могу, я не могу... - кричала она хриплым голосом. - Еще, еще!
   И Киеу вновь прижал ее к постели и начал двигаться  быстро-быстро,  чтобы
доставить ей максимум удовольствия.
   Он услышал, как  она  взвизгнула,  словно  маленький  ребенок,  мышцы  ее
влагалища сжимались все плотнее и плотнее.
   И вдруг  словно  черная  тень  накрыла  его,  и  рука  его  непроизвольно
заколотила о постель - к  нему  пришли  воспоминания,  но  он  усилием  воли
отогнал их.
   Она дышала словно вышедший из-под контроля паровой движок и однажды  даже
выкрикнула его имя. Ее напряжение передалось ему в самый последний момент.
   Он знал, что это за момент,  улавливал  время,  когда  его  пенис  начнет
извергать семя. Он даже испытывал при этом  некоторое  удовольствие,  но  не
более того.
   Возвращаясь в офис, он вновь и вновь вспоминал искаженное  страстью  лицо
Дианы Сэмсон, ее конвульсии, и размышлял о том, какие  странные,  непонятные
чувства владели при этом ею: да, когда он кончил, он тоже почувствовал нечто
вроде обжигающего ветра, но это длилось всего мгновение, и ветер утих.
   Это-то  и  было  для  него  самое  непонятное,  самое  тайное.  Он  редко
предавался размышлениям  об  этой  тайне.  Она  напоминала  ему  о  смутном,
безымянном чувстве, которое  иногда  возникало  в  нем  по  утрам.  Пожалуй,
чувство чаще всего посещало его после ночных кошмаров, которые  случались  с
ним с завидной регулярностью каждые десять-одиннадцать дней.
   Он просыпался абсолютно мокрый от пота,  дышал  так,  словно  перед  этим
пробежал двадцатимильный кросс; он чувствовал за спиной жар напалма,  слышал
запах горящей человеческой плоти.
   После этого он всегда шел к стоявшей в  его  комнате  древней  деревянной
статуе Будды Амиды, зажигал молитвенную свечу и  становился  на  колени.  Он
молился усердно и долго, как учил его Преа Моа Пандитто. И в конце концов на
разум его вновь снисходил мир.
   Следующую ночь он неизменно спал хорошо, но просыпался на рассвете с  тем
ощущением, которое связывал с  занятиями  любовью,  с  ощутимым  напряжением
внизу живота.
   Его правая рука  чувствовала  усталость,  и  он  недоуменно  оглядывался,
словно пытался выяснить источник этого обжигающего,  уносящего  его  дыхание
ветра.

***

   На углу Мэдисон-авеню и Пятидесятой улицы под звуки лившейся  из  плейера
музыки реггей приплясывал чернокожий  с  волосами,  заплетенными  в  длинные
растафарианские косицы.  Всем  проходившим  мимо  особям  мужского  пола  он
раздавал листки-приглашения в массажный салон.
   Всего  в  квартале  отсюда  степенно  двигался  кортеж  черных  блестящих
лимузинов. Двигался он к  Собору  Св.  Патрика  на  Пятой  авеню.  Полисмены
разогнали зевак и лоточников.
   Трейси, стоявший на ступеньках собора, увидел,  как  подъехал  лимузин  с
Мэри Холмгрен, и спустился ее встретить.
   Она  была  стройной  женщиной   с   каштановыми   волосами,   решительным
подбородком и спокойным взглядом светлых глаз.  Строгий  черный  костюм,  на
голове - черная шляпка с вуалью.
   - Привет, Мэри, - мягко произнес он. - Как ты?
   Мэри Холмгрен совершенно спокойно взглянула на него - казалось  она  даже
не  замечает  репортеров  и  телевизионщиков  с  камерами,  толпившихся   за
временной оградой. Цвет лица у нее был свежий и здоровый.
   Рука ее в черной перчатке покоилась на плече девочки-подростка.
   - Ты знаком с моей дочерью, Энни?
   - Конечно.
   - Маргарет, - объявила она твердым голосом, - проведи Энни в  церковь.  Я
скоро к вам присоединюсь. - Высокое белолицее существо с маленькой  головкой
кивнуло и повело Энни по лестнице, а фотокамеры  запечатлевали  этот  момент
для истории.
   - Она просто героическая  девочка,  -  сказала  Мэри  Холмгрен,  провожая
взглядом неестественно прямую спину дочери.
   - Я могу быть чем-нибудь полезен, Мэри?
   Мэри  Холмгрен  взяла  его  под  руку.  Она  приняла  соболезнования   от
президента городского совета, кивнула представителю, которого едва знала,  и
сжала руку Трейси.
   - Она здесь?
   Трейси сразу же понял, что она имеет в виду Мойру:
   - Нет.
   Она похлопала его по руке:
   - Хорошо. Я всегда могла на тебя положиться.
   - Мэри...
   - Нет!
   Она выкрикнула  ?нет!?  полушепотом  -  разговор  не  предназначался  для
посторонних ушей. - Об этом мы говорить не будем. Ни сегодня, ни  когда-либо
я не намерена обсуждать поступки Джона. Да и зачем? Его больше с нами нет.
   Они медленно поднимались по ступенькам.
   - Хорошо, что ты меня встретил, - голос ее смягчился.  -  Ты  был  лучшим
другом Джона. Я уверена, что без тебя он не добился бы того, чего добился, и
за это буду вечно тебе признательна, - она повернулась, кивнула подходившему
к ним мэру города. - Но в конце концов она бы отняла его у меня, я это знаю,
- теперь он заметил слезинки в уголках ее глаз. Они сверкнули на  солнце.  -
Но, Боже мой, ему еще столько следовало сделать, столько сделать!
   Он сильнее сжал ее руку и помогал ей преодолевать  ступеньки  -  с  таким
трудом, будто это  были  плато  на  пути  к  горной  вершине.  Он  хотел  бы
поддержать, обнять ее за плечи, но знал ее достаточно хорошо, чтобы  понять:
она воспримет это как непростительную слабость со своей стороны. Она  всегда
была более сильной личностью, чем Джон, это Джон искал ее  поддержки,  а  не
наоборот. Возможно, подумал Трейси, Мэри потому и не  пропускала  воскресных
служб, что только в церкви она находила поддержку для самой себя.
   На верхней ступеньке они помедлили,  и  Трейси  почувствовал,  что  Мэри,
вопреки всей своей выдержке, дрожит.
   - Трейси, - прошептала она. - Я сейчас скажу тебе  то,  о  чем  никто  не
знает. Впрочем, Джон, может быть, догадывался... Я  больше  всего  на  свете
хотела стать Первой леди этой страны. Я могла  бы  сделать  так  много,  так
много! - Он заглянул в ее глаза и увидел там пустоту.
   Они прошли в прохладный гулкий полумрак, в который сквозь мозаичные  окна
лился приглушенный солнечный свет.
   - Давайте же каждый вспомянем Джона Холмгрена, - начал архиепископ и, как
бы вторя словам Мэри, сказал:
   - но будем сожалеть не о прошлом, а о том  будущем,  которое  он  готовил
всем нам. Все то доброе, что Джон Холмгрен сделал  для  этого  штата  и  для
этого города, невозможно перечислить... - после  чего  архиепископ  принялся
все же перечислять добрые деяния покойного.
   Трейси сидел позади Мэри и Энни Холмгренов и думал о Джоне, о  Мойре.  Он
почувствовал себя виноватым за то, что тайком не провел ее сюда, в собор. Но
остановило его не возможное столкновение с Мэри Холмгрен  -  этого-то  легко
можно было избежать.
   Его беспокоил  Туэйт.  Он  не  хотел,  чтобы  этот  ублюдок  мучил  Мойру
допросами, а пока она остается за пределами города, она в безопасности.
   Трейси прекрасно  разбирался  в  людях  и  подозревал,  что  официального
указания закрыть дело было для этого детектива недостаточно. Правда,  Трейси
не мог понять, происходило это от того, что он слишком умен,  или  от  того,
что слишком глуп.
   Речь архиепископа казалась бесконечной, и Трейси  подумал,  что  если  бы
Джон сейчас сидел рядом, он бы уже весь извертелся от злости и нетерпения.
   Затем раздались песнопения, после чего, слава  Богу,  заупокойная  служба
закончилась. Хорошо, что Мойра избавлена от этого фарса - все было  затеяно,
как он понимал, ради Мэри и ради прессы.
   - Мистер Ричтер?
   Трейси повернулся. В этот момент гроб медленно понесли из церкви, за  ним
шли Мэри и Энни.
   - Да? - он увидел человека среднего роста, в золотых очках на  подвижном,
умном лице. Человек был одет в темно-серый костюм и черные ботинки.
   - Меня зовут Стивен Джекс, - руки он не протянул. - Я  помощник  Атертона
Готтшалка.
   - Готтшалк в городе?
   - Конечно. Он прибыл отдать дань уважения Джону Холмгрену.
   Трейси огляделся в толпе.
   - Я его не заметил.
   - А вы и не могли, - сказал Джекс. - К сожалению, его срочно  вызвали  на
совещание по стратегическим вопросам, - Джекс состроил гримасу. - Дорога, по
которой вынужден идти кандидат в президенты, очень нелегка.
   - А вы не забегаете вперед? - спросил Трейси. -  Ваш  босс  еще  даже  не
прошел партийное выдвижение. Джекс улыбнулся:
   - Это всего лишь вопрос времени. Я уверен, что на конвенте в  августе  он
станет кандидатом от республиканцев.
   - Следовательно, Готтшалк послал вас передать его соболезнования.
   - По правде говоря, лишь формальные, - зубы Джекса сверкнули в улыбке.  -
Мы оба знаем, что он и губернатор не до такой  степени  любили  друг  друга,
чтобы лечь в постель вместе - в конце  концов,  они  оба  республиканцы.  Он
считал, и совершенно справедливо, что Джон Холмгрен начинал  обретать  силу,
которая могла бы пойти вразрез с интересами партии.
   - Вы имеете в виду  те  интересы,  которые  Готтшалк  считает  интересами
партии, - сказал Трейси. - Я  не  думаю,  что  вы  были  бы  так  уверены  в
августовской победе, если бы Джон Холмгрен был жив.
   - Вполне возможно, мистер Ричтер, но мистер Готтшалк, в отличие от  Джона
Холмгрена, жив.
   - Убирайтесь отсюда, Джекс! - Трейси охватила ярость.
   - Как только передам то, что мне поручено передать. - Он шагнул ближе.  -
Автомобиль мистера Готтшалка будет ждать вас у вашего офиса через,  -  Джекс
глянул на свой золотой хронометр, -  двадцать  пять  минут.  Он  желает  вас
видеть.
   - Мне это не интересно.
   - Не будьте идиотом, Ричтер. От таких приглашений не отказываются.
   - Вы только что услышали, как я отказался.
   На шее Джекса вздулись жилы.
   - А теперь слушай меня, ты, сукин сын. Я не из тех, кто  считает,  что  с
тобой надо обходиться ласково и с почтением, - он понизил голос, и от  этого
бурлящая в нем злоба стала еще слышнее. - Ты -  угроза  для  будущего  нашей
партии. Мы знаем, что Холмгреном ты вертел, как хотел. И я не  собираюсь  от
тебя скрывать: мы не желаем, чтобы подобное повторилось.
   - К счастью, от вас это не зависит.
   - Посмотрим! Ты затеял очень опасную игру, похоже, ты этого и сам еще  не
понимаешь, - он вплотную приблизил свое лицо к лицу Трейси. - Так что делай,
что тебе приказано. А то... О-ох! - глаза Джекса вылезли из орбит.
   Трейси, воткнул концы своих твердых, словно отлитых из стали, пальцев,  в
мягкую плоть пониже ребер Джекса.
   - Ну, продолжай,  -  сказал  он  сквозь  зубы,  -  продолжай,  мне  очень
интересно, что ты собираешься сказать. Продолжай, старик.
   - Ax! Ax! Ax! - только и  мог  выжать  из  себя  помощник  Готтшалка.  Он
побледнел, покрылся потом, тяжело задышал.
   - Что, что? - Трейси, как бы прислушиваясь, склонил голову. - Я  тебя  не
расслышал.
   - Я... я не могу, - он снова вскрикнул, потому что Трейси еще  раз  ткнул
пальцами.
   - Конечно, не можешь, ты, мерзкий паразит, -  Трейси  схватил  Джекса  за
лацканы  -  со  стороны  могло  показаться,  будто  он   помогает   случайно
оступившемуся человеку сохранить равновесие. - Потому что я сделал так,  что
ты не можешь.
   - Ax! - у Джекса вылез язык.
   - А теперь  слушай  ты,  старичок.  У  тебя  мозг  акулы,  примитивный  и
одномерный. И я знаю, как поступить так, чтобы ты запомнил этот разговор,  -
Трейси вновь сделал движение  рукой,  но  обманное,  и  Джекс  отшатнулся  -
воспоминание об ужасной боли еще затуманивало его взгляд.
   - Понял, что я имею в виду? - спросил  Трейси  и  похлопал  помощника  по
плечу. - Теперь, когда мы поняли друг друга, ты передашь своему боссу, что я
сэкономил ему пятнадцать минут. - Трейси взглянул на часы. - Я буду у своего
офиса ровно в три тридцать.
   Трейси встряхнул Джекса, и тот кивнул.
   - Прекрасно, а теперь займемся каждый своими делами, - и Трейси  отпустил
Джекса.
   Тот согнулся, хватая ртом воздух. Глаза  его  были  крепко  зажмурены.  В
толчее и сутолоке никто не обращал на него в