хмыкнул. И Никита  увидел,  что  он  уже
сильно навеселе. Где-то успел заправиться до  "Пчелы".  -  А  если  еще  эта
канитель с поисками продлится, может, к осени и тачку себе поменяю.  У  меня
гниль, батин еще "жигуль"  -  железка  ржавая.  -  Он  пил  пиво,  следя  за
танцующими. - Быстро утешилась феминистка наша, - сказал он чуть погодя. - А
ты на меня  еще  тогда  собак  спустил,  помнишь?  Я  ж  говорил:  бабье.  А
фантазий-то, спеси... Интересно, на кой Альке этот олух милицейский  сдался?
Явно для чего-то потребовался. Она ведь такая, ничего просто так не  делает.
Мужиков не любит. А уж если обаянием брать начинает, то... Ко мне  она  тоже
вот так сначала шары начала подкатывать. Я потом только смекнул, что  ей  от
меня нужно. Чтоб я с Ларсеном ее свел. Спел  такой  есть  известный,  крутой
мужик и с деньгами. Швед Мы с ним... - Швед  усмехнулся.  -  Откуда  у  меня
прозвище-то, сечешь? Так вот мы с ним в Каповой пещере  работали,  я  у  них
проводником по контракту служил. Эти шведы от нашего Урала просто  тащились.
Ну и Алька хотела... О чем это я? А, так вот  И  от  мента  ей  тоже  что-то
наверняка нужно. Просто так не стала бы,  нет,  уж  я  ее  знаю...  Так  что
намекни коллеге, пусть уши-то под Алькину лапшу не подставляет.
   - Сам намекни, - сказал Никита. - Рискни. - А сам подумал, какой занятный
выходит разговор у него с человеком, которого они только  трое  суток  назад
хотели посадить за потерянный нож.
   - Да мне вообще плевать. Пусть. Ты в бильярд играешь? - Швед улыбнулся. -
Аида соорудим пирамидку. Я плачу.
   - На тачку же хотел копить, - сказал Колосов.
   Но в бильярд они со Шведом играть все же пошли. В третий  зал,  где  тоже
было многолюдно, накурено и где красовались  четыре  стола  зеленого  сукна.
Швед играл очень даже средне. А горячился сверх всякой меры. Скинул  куртку,
забросив ее на вешалку-пилот. Никита засмотрелся  на  черную,  блестящую  от
дождя кожу.  Черная  куртка,  черный  плащ...  Швед,  кажется,  был  соседом
Мальцевых...
   - Не отвлекайся. - Швед тер мелом кий. - Паука, что ли, рассматриваешь?
   Паук над стойкой бара и правда был страхолюдный.  Никита  удивился:  кому
пришла героиновая мысль украсить бар такой дрянью?
   Они  начали  уже  третью  партию.   Оплаченный   час   истекал.   Подошли
разгоряченно-сплоченные танцами Лизунов и  Гордеева.  Колосов  отметил,  что
Алина словно и не заметила Шведа.
   - Явился, не запылился, - шепнул на ухо Никите Лизунов. Он был уже слегка
под градусом. Глаза у него возбужденно блестели.  -  Явился  пай-мальчик  из
банка. Второй  столик  справа.  Новосельский  и  девчушка  с  ним,  кажется,
несовершеннолетка. Пьяненькая в дым. Здесь побеседуем или в  отдел  возьмем,
испортим пай-мальчику вечер?
   - Ты с Алиной оставайся. Я сам с ним. - Никита  загнал  последний  шар  в
лузу. - Ты потом куда думаешь?
   Лизунов улыбнулся. Улыбка означала: не волнуйся, чтобы у меня да места не
оказалось, где можно с любимой женщиной красиво отдохнуть?
   - Пожестче с ним, - напутствовал он Никиту. - Я, правда, так и не  въехал
- чего ты его вдруг передопрашивать решил, но за то, что он по  повестке  не
явился, когда его розыск вызывает, уши щенку оборвать мало.
   Никита вернулся к стойке и заказал еще пива Второй крайний столик  справа
был  занят  парочкой  Стриженная  под  мальчишку  молоденькая   девчушка   в
мешковатых брюках и прозрачной кофточке курила сигарету и,  захлебываясь  от
пьяного смеха, рассказывала что-то своему спутнику - очень молодому и  очень
красивому блондину. Парень был  яркий,  как  мухомор.  Никита  заметил,  как
пялилась на Новосельского женская половина тусовки "Пчелы".
   Он вразвалку приблизился к их столику:
   - Куколка, отдохни, погуляй, тут мужской разговор.
   - Вы кто такой? - Новосельский привстал. Щеки его вспыхнули,  и  он  стал
похож на хорошенькую рассерженную женщину. - Что вам нужно?
   - Ты почему по повестке не приходишь, когда я тебя вызываю? На пятнадцать
суток захотел?
   - Да я... да вы кто?!
   - На пятнадцать суток захотел? Мигом устрою. - Никита достал  из  кармана
мобильник.
   - Подожди, оставь ты меня в покое! - Новосельский отодрал  от  себя  свою
спутницу, которая пьяно к нему прильнула. - Отвали! Не твое дело, кто это...
Э, подождите, как вас, какие сутки, за что?!
   - Ну-ка пойдем. - Никита сгреб  его  за  модный  белый  свитер.  -  Давай
выйдем, быстро поймешь.
   Сквозь толпу танцующих к ним по знаку бармена уже пробирались охранники.
   - Что тут у вас? - спросил один, кладя на плечо Колосова тяжелую длань. -
Ты чего выступаешь? Ну-ка отпусти его. Ты откуда взялся?
   Колосов молча отпихнул его от себя и поволок упирающегося Новосельского к
выходу.
   - Ребята, да что он вытворяет! Совсем оборзел! Пусти меня! - завопил тот.
- Ты чего ко мне привязался?
   Отстраненный охранник, недолго думая, въехал Колосову кулаком по спине  и
тут же получил в ответ весьма увесистую затрещину. И неизвестно, чем бы  все
это закончилось, если бы, энергично расталкивая танцующих  и  любопытных,  к
столику не пробился Аркадий Лизунов.
   -  Тихо!  Тихо,  я  сказал!  Руки  укороти,  -   бросил   он   охраннику,
воспламененному схваткой, и оттеснил его от Никиты. - Не  узнаешь,  что  ли?
Смотри мне.
   Тем временем Колосов, ни слова не произнося, с каменным  лицом  (видел  в
каком-то французском фильме, как делал его обожаемый  Лино  Вентура  в  роли
вечного комиссара полиции) тащил барахтающегося Новосельского к дверям.
   - Все нормально. Все тихо, культурно.  Они  просто  поговорят,  -  бросил
охранникам Лизунов и вернулся к Алине Гордеевой.
   Снова заиграла музыка. Бармен, чтобы сгладить недоразумение,  поставил  в
систему новый компакт-диск. В суматохе Лизунов не заметил, что его  спутница
не спускала с Новосельского взгляда до тех  пор,  пока  он  с  Колосовым  не
скрылся в дверях. Так обычно женщины провожают взглядом  либо  внешне  очень
привлекательных, либо знакомых мужчин, с которыми  по  какой-то  причине  не
желают здороваться при своем новом приятеле.
   Но, честно говоря, в эту ночь Аркадий Лизунов  вообще  ни  о  чем  больше
думать не мог. Мысли умерли,  воскресли  чувства.  Алина  снова  повела  его
танцевать. На танцполе одна за другой гасли  лампы,  мерцала  лишь  радужная
подсветка цветомузыки. Они танцевали, все теснее и теснее прижимаясь друг  к
другу. Голова Лизунова кружилась. Близко-близко он видел ее глаза -  нежные,
сияющие, смеющиеся, дразнящие. Чувствовал аромат ее кожи,  волос,  упругость
ее груди, наслаждался гибкостью, силой и одновременно податливостью ее тела.
Наклонился, отыскал губами ее губы... Как  он  хотел  эту  женщину  Ее  рука
скользнула по его бедру, коснулась пояса, опустилась ниже, нежно  погладила,
сжала...
   - Все, не могу. Взорвусь, - прошептал он в ее губы.
   Она тихонько засмеялась, отстранилась, разомкнула руки и  пошла,  лавируя
среди танцующих, к выходу. Лизунов шел за ней как во сне.  Кругом  в  ритмах
блюза парили, обнимались парочки. Бабочки ночи, бесшабашный народ.
   Они вышли из бара под дождь. Алина раскрыла зонт.  Лизунов  обнял  ее.  И
сердце сразу рухнуло куда-то вниз, вниз и со звоном, как  стеклянный  шарик,
разбилось о мостовую. Ее руки скользнули под его толстовку,  пальцы  ласкали
его плечи, спину, блуждали, шарили по коже. Он приподнял ее, впиваясь в губы
поцелуем.
   - С ума сошел... Здесь... - Она снова тихо засмеялась. И смех был низкий,
мягкий, как масло. И голос тоже был  мягкий,  шелковый.  -  С  ума  сошел...
Совсем... ну совсем...
   - Поедем ко мне, - сказал Лизунов.
   Он уже знал, что повезет ее в "Маяк". Это был старый дом отдыха  на  реке
за городом, там сдавали номера заезжим из Москвы парочкам на ночь.
   - Нет, ко мне, в лес, - шепнула она. - Пожалуйста, там так хорошо.
   Лизунову уже было все равно, где ее любить  На  скрипучей  ли  кровати  в
номере "Маяка" или в ее палатке, слыша лишь  стук  дождя  по  брезенту,  шум
ветра в кронах сосен, ее вздохи, ее стоны, ее шелковый смех.
   Он поймал частника: они по ночам дежурили у "Пчелы". Не обратил  внимания
на то, что у бара уже нет ни  Колосова,  ни  Новосельского,  ни  колосовской
"девятки", ни "БМВ". Не обратил внимания на то, что водитель узнал его и всю
дорогу до лагеря пялился на них в зеркальце с любопытством и лукавством.
   Был  уже  второй  час  ночи,  когда  они  приехали   в   "лес".   Лагерь,
спасательницы спали, дождь залил костер. Было темно и тихо. Гордеева привела
его в свою палатку. Лизунов даже не успел сказать ей: "Я  тебя  люблю"  -  а
ведь всю дорогу твердил про  себя,  репетируя,  как  произнесет  вслух.  Она
выскользнула из его объятий, сбросила куртку, быстро расстегнула кофточку, и
он увидел ее  грудь  -  смуглую  от  загара,  полную,  упруго-округлую.  Она
опустилась на колени, вжимаясь лицом в его бедра, потянула  на  себя  пряжку
ремня, расстегнула молнию...
   Потом они разделись и легли и любили друг друга. И ночь была  короткой  и
длинной. И Лизунов уже знал, что такой женщины, такой горячей, сладкой,  как
халва, нежной женщины у него не было еще никогда. Ни  в  зеленой  юности  до
армии, ни в увольнительных в Омской школе милиции, ни здесь в городке, среди
всех его прежних - учительниц начальных классов, молодых  скучающих  дачниц,
заезжих пляжных москвичек.  Ни  когда  он  восстанавливался  в  госпитале  в
Ростове после ранения и крутил военно-полевые романы с  женщиной  -  военным
хирургом, двумя контрактницами и одной радиокорреспонденткой из  Краснодара,
радуясь в душе, что остался жив, выкарабкался...
   Это было как длящийся волшебный сон - ее умелые нежные руки, ее губы,  ее
грудь - он зарывался в ее тело лицом, словно на вкус пробуя эту  шелковистую
прохладную кожу. Она обвила его ногами и  руками,  крепко  прижимаясь.  Этот
аромат - он чувствовал его у себя на губах. Прежде  чем  лечь,  она  достала
из-под  спального  мешка  тот  ящичек,  что  достался  ей  в  наследство  от
Железновой, - ящичек с маслами. И натерла себя  и  его  каким-то  снадобьем,
шепча, что это иланг, что он чудо,  превращает  обычный  секс  в  нечто.  Он
спросил: "Во что же?" Она ответила: "В пламя".
   Да она и сама была как пламя, когда обнимала ногами и руками,  вскрикивая
при каждом его поцелуе, каждом толчке, впиваясь жарким  жадным  ртом  в  его
тело. Она была как пламя свечки, которую сама зажгла в палатке. И  он  видел
их сплетенные тени на потолке, наслаждался сладкими  содроганиями  ее  тела,
когда она кончила, тонул в ее глазах - темных, бездонных,  грозных,  нежных,
испуская свой последний вздох, погружаясь в ее тело, как в молочное облако.
   Когда она задремала, он в полусне думал, что эта женщина -  его,  что  он
такую искал всю жизнь и уже  никогда  больше  ее  от  себя  не  отпустит.  И
наплевать, что у нее там было с этими... Он не мог сейчас даже вспомнить имя
той мертвой девушки...  Что  вообще  женщины  -  это  такая  материя,  такая
загадка, что никогда не поймешь, какой стороной с ними все обернется.  Какой
стороной... луны... - Последнее, что он  видел,  перед  тем  как  уснуть,  -
мерцающий лунный свет. Он проникал в палатку, освещая ее спокойное лицо,  ее
глаза, ее темные ресницы.
   Когда Лизунов проснулся, через откинутый  полог  в  палатку  уже  сочился
сырой утренний туман. Лизунов был в палатке один.  На  спальном  мешке  были
разбросаны его вещи. Он нашарил часы -  вчера  снял  ночью.  Они  показывали
только половину пятого утра. В палатке все еще витал  тот  знакомый  аромат.
Лизунов приподнялся. Он почти физически ощущал, как его переполняет счастье.
Он не подозревал, что пройдет всего три часа, и от его счастья не  останется
и следа.

***

   Никита вытолкнул Новосельского за дверь.
   - Ну, все еще не понял, кто с тобой говорит?
   - П-понял, уже понял, отпустите. - На улице Новосельский мигом  прекратил
сопротивление. - Послушайте, я не мог прийти. Не мог к  вам  явиться.  Хотел
позвонить и не успел. Но я не понимаю, почему  меня  опять  вызвали.  Вы  же
поймали убийцу, дело закончено. В городе ведь только об этом и говорят.
   Никита... Притворная  его  злость  разом  улетучилась.  Что-то  в  голосе
Новосельского заставило его насторожиться и сразу переменить тон.
   - Ну ладно. Ладно, я погорячился... А ты тоже хорош гусь. - Он хмыкнул. -
Раз уголовный розыск тебя вызывает, значит, вопросы к тебе возникли.
   - Какие вопросы? - Новосельский выжидательно уставился. - Вы  же  поймали
убийцу!
   - Мы поймали, - Никита самодовольно кивнул. - Но тел пока  не  нашли.  Ни
девушек, ни Славина.
   - Мне очень жаль. Но я-то какое к этому имею отношение?
   - Но ты же ходил с ними в Съяны!
   - Я? Ах, ну да... Ну и что? Это же бог знает когда было!
   - Слушай... как там тебя, Антон? Антон, неужели не понимаешь, нам  сейчас
любые показания могут помочь. - Колосов теперь говорил вроде даже  смущенно,
словно стыдясь своей прежней вспышки. - Подозреваемый-то нем  как  рыба,  да
еще и с мозгами у него швах. Нет мозгов-то, слышал уже, наверное. Сам ничего
не расскажет. Ну, я, когда вызывал тебя, надеялся, что ты  -  друг  Славина,
знакомый девушек - можешь помочь нам, рассказать о них.
   - Да я все уже рассказал, что  знал!  Меня  сразу  после  того,  как  они
пропали, допрашивали!
   - А про Съяны ты тогда умолчал.
   - Я просто не думал, что это важно.
   - Важно, Антон, очень  даже  важно.  -  Колосов  по-отечески  оправил  на
Новосельском задравшийся свитер,  даже  пылинку  стряхнул.  -  Ты  на  меня,
парень, зла не держи. Погорячился я. Ну и  расслабился  немножко  -  пятница
ж... А тут тебя за столиком увидел, ну и  закипело  все  -  такой-сякой,  не
явился, проигнорировал. Ну, хочешь, я извинение по полной форме принесу?
   - Да ладно, чего там, - Новосельский пожал плечами. - И я тоже  хорош.  А
про Съяны... Да меня тогда никто и не спрашивал толком про них!
   Если  бы  при  этой  беседе  присутствовала  Катя,   она   бы   напомнила
Новосельскому, что это не совсем так, но Катя не присутствовала, а посему...
   - Куда они, по-твоему, могли ходить в этом подземелье? - спросил Колосов.
- Вы вот в Большой провал ходили  с  проводником.  А  что  девушек  там  еще
интересовало, не помнишь?
   Новосельский  молчал.   Тогда   Никите   казалось:   обдумывает   вопрос,
вспоминает.
   - Вера от этих пещер тащилась просто. Она  вообще  все  такое  необычное,
чудное любила, - сказал наконец Новосельский. - Это она  нас  завела  с  тем
спуском. Узнала, что у Мэри парень какой-то там диггер, что ли... Он  нас  и
повел в Большой провал, хотели  там  посидеть,  так,  небольшой  пикничок...
Вера, правда, не туда сначала рвалась, но этот тип наотрез отказался.
   - А куда она рвалась? Новосельский насмешливо фыркнул:
   - Конечно, в пещеру Луноликой. Есть там  один  грот  легендарный.  Камера
Царицы называется. Но проводник нас туда не повел, а повел в Большой провал,
там, сказал, лучше.
   - Слыхал я про грот. - Никита вспомнил подземелье с камнями и крестами на
стенах. - А что же Веру Островских там так привлекало? Часом, не  встреча  с
привидением?
   Новосельский снова усмехнулся:
   - Ну, это у них с Машкой была вроде такая игра. Исполнение  желаний.  Она
мне рассказывала: якобы, если там в пещере сказать вслух свое самое заветное
желание и окропить своей кровью жертвенник, все  непременно  сбудется.  Вера
нам про Тунис рассказывала - отдыхала там с отцом. И там  вроде  есть  такие
пещеры, она их называла - заговоренные, зачарованные.
   - А ее желание... заветные желания насчет чего были, часом, не в курсе? У
тебя с ней, Антон, как вообще было - любовь или так,  неформальное  общение?
Слухи ходят, что ты ее другом был?
   - Да,  мы  дружили.  А  потом...  -  Новосельский  запнулся.  -  А  потом
поссорились.
   - Перед самыми майскими праздниками? - вкрадчиво спросил Колосов. - Из-за
этого ты и уехал тридцатого числа?
   - Да, я решил, что нам стоит побыть врозь. Я хотел... Но я  же  не  знал,
что все так получится! Что их убьют!
   Колосов смотрел на собеседника. Снова в тоне Новосельского ему почудилось
что-то... Что? Он решил выяснить.
   - Значит,  ты  с  самого  начала  подозревал,  что  это  убийство,  а  не
несчастный случай?
   Новосельский словно спохватился, что сболтнул лишнее:
   - Я? Что вы! Почему я должен был это подозревать? Я  ничего  не  знал.  Я
думал... Но к чему эти вопросы, я не пойму никак. Вы же уже поймали  убийцу,
его же будут за это судить!
   - Угу, будут, а потом в дурдом сплавят. - Никита пока решил не давить  на
него, не спугивать преждевременно. - Так мы  говорили  насчет  желаний...  А
что, по-твоему,  Маша  Коровина  могла  для  себя  попросить  у  этой  вашей
Луноликой? Ну, если предположить, что они действительно отправились к ней  в
пещеру в Вальпургиеву ночь?
   Новосельский  хмыкнул,  пожал  плечами.  Он  сразу  успокоился  от  столь
абсурдного вопроса, даже бледно улыбнулся.
   - Ну, не знаю, трудно сказать. Только не то, чтобы Андрюха Славин ей руку
и сердце предложил. Он и  так  совсем  ручной  был,  как  собачонка  за  ней
таскался. Я ему сорок раз говорил: так нельзя, надо заставить себя  уважать.
Пусть она за тобой бегает, не ты.
   - Выходит, ты со своей Верой так себя поставил, что она за тобой  бегала?
- простодушно спросил Никита. А про себя мысленно сравнил  Веру  Островских,
виденную на фото в ОРД, и этого провинциального Ди Каприо. - А что,  девочка
славная была, перспективная. Невеста богатая. Папа-то у нее  какой,  а?  Как
говорится, весьма повезло бы тому, кто...  Тебе  могло  повезти,  парень.  И
крупно. Ну ладно, что теперь толковать... С твоих слов  примерно  ясно,  что
твой  друг  Андрей  мог  для  себя  попросить  в  качестве   своего   самого
заветного... Ну а Вера? Что она могла желать?
   - Чтоб отец ее с Ларисой-мачехой развелся, - быстро ответил Новосельский.
- Больше всего на свете она этого хотела. Она его за это возненавидела.
   - Отца? За что?
   - За то, что женился.
   - А все говорят, вроде она была любящая дочь?
   - От любви до ненависти... - Новосельский философски  усмехнулся.  -  Она
сама мне как-то призналась, что видеть его рядом с ней не  может.  Говорила:
лучше бы он умер.
   - Даже так? Ну а с мачехой тогда какие же у нее были отношения?
   - Да никакие. Она и ее, наверное, ненавидела. Но отца  сильнее.  Простить
ему не могла. Кстати, насколько я в курсе, двадцать девятое апреля  как  раз
годовщина их свадьбы. Вера, по-моему, потому и дома-то не осталась,  сбежала
сюда к нашим.
   - Слушай, Антон... Я вот чего спросить еще у тебя хотел. А ты сам  их  не
пробовал искать?
   - То есть? Я не понимаю.
   Никита смотрел на его лицо. Они стояли на ступеньках "Пчелы" под  кованым
козырьком, спасаясь от  моросящего  дождя.  В  свете  уличных  фонарей  лицо
Новосельского снова было похоже на лицо встревоженной женщины.
   - Ты сюда на своей машине приехал? - спросил  Никита,  чуть  помедлив.  -
Говорят, крутая у тебя тачка. Не покажешь?
   Под дождем они пошли к стоящему  недалеко  от  бара  "БМВ".  Новосельский
отключил сигнализацию.
   - Да, ничего. Какого года? - Никита осматривал машину.
   - Девяностого. Я его сам из Германии пригнал, один хозяин  был,  так  что
почти как новый. - Новосельский открыл переднюю дверь,  демонстрируя  мягкий
кожаный салон.
   Колосов сел за руль.
   - А чего ты в лагерь спелеологов приезжал на днях? - спросил  он  как  бы
между прочим.
   - Я? Когда? - Новосельский отвернулся - вроде протирал ветровое стекло. -
Это какая-то путаница. Я там не был.  Зачем  мне?  И  искать  я  их  сам  не
пытался. Там же специалисты работают.  А  я  что,  ненормальный,  туда  один
соваться?
   Никита хотел было сказать: зря отпираешься, я своими  глазами  эту  тачку
видел возле лагеря на шоссе. Но, встретившись с  Новосельским  взглядом,  он
решил опять-таки пока не нажимать, не торопиться с этим интересным вопросом.
Лицо Новосельского, еще м