о же  -  туман  сплошняком,
будто молоко, проклятущий. Не он, так тут просто - валяй  по  следу,  бо  по
росе видать... Залегли наши хлопцы, изготовились...
     Слышно: топочет по лесу связник, хоть тихо идет, а слышно - хрустят под
ногами валежины, всякие сучки, шуршит палый лист  -  то  ближе,  то  дальше,
будто плутает человек, круги  пишет  неподалеку  от  секрета.  Потом  стихли
шаги, - видать, не новичок в своем деле,  значит,  притаился,  выжидает,  не
обнаружат ли себя пограничники.
     Пустельников со своими напарниками не подавал признаков жизни. Нервы  у
всех троих напряглись до крайней крайности,  горячо  стало  каждому,  ладони
взмокли. Семен лежал, готовый к прыжку, нацелив автомат в ту сторону, откуда
недавно были слышны шаги; Минахмедову велел держать  под  прицелом  развилку
троп, как раз там,  где  сработал  ППХ,  над  которым  ребята  посмеивались.
Выдержка, главное - выдержка, внушал самому себе Пустельников и почему-то не
сомневался, что выиграет.
     Калашников от нетерпения вздрагивал, и  Семен  слегка  ему  надавил  на
плечо, дескать, терпенье и еще раз терпенье, нам торопиться некуда.
     За валунами,  на  спуске  с  бугра,  чуть  внятно  зашелестели  кустики
вереска - будто зверь по ним пробежал. Потом все стихло и опять повторилось.
Послышался приглушенный вздох, еще один.
     И тут терпенье Калашникова иссякло.
     - Ползет, слышишь! - прошептал в ярости.
     И в ту же  секунду,  почти  синхронно  с  возгласом,  со  склона  бугра
повторился вздох, но уже не приглушенный, а во всю силу  легких,  в  воздухе
что-то просвистело и шмякнулось между валунов.
     - Граната! - не своим голосом вскричал  Минахмедов  и  распластался  на
земле.
     - Ложись! - приказал Семен опешившему от неожиданности Калашникову.


     - ...Только он был способный на такое  геройство,  бо  те  два  хлопца,
прямо скажем, растерялись, чего тут греха таить, не  очень  будешь  храбрым,
когда тебе под нос кинули гранату, а она, треклятая, возле тебя сычит похуже
гадюки и в момент суродует так, что мама родная не узнает и кусков с тебя не
соберут... Я ж забыл сказать,  гранаты  у  них  немецкие  были,  с  длинными
ручками. Одним словом, кинулся Семен на ту гранату, словчился и махнул ее  в
Буг...
     Река  отозвалась  грохотом  взрыва,  вспышка  огня  осветила  опадающий
водяной столб...
     Захар Константинович вышел в  смежную  комнату,  возвратился  оттуда  с
пачкой фотографий, еще сохранивших свет, резкость и глубину - свежих,  время
их пока не коснулось и следа не оставило. Семен - в фас  и  в  профиль  -  в
шапке-ушанке и в полушубке  глядел  с  высоты  пьедестала.  У  подножья,  на
насыпном холме, полукругом стояли солдаты, школьники, гражданские люди, и  в
числе их Андрей Слива и Захар Бицуля.
     - А тогда чем кончилось? - нетерпеливо спросила жена, мельком посмотрев
фотографии - она их до этого не видела. - Со связником как?
     - Разве в этом дело?.. Тех связников мы, считай, каждый день... О дряни
вспоминать неохота. Что ты, Нина, еще не наслушалась баек?
     - Да какие байки! Было же... Сам рассказывал.
     - Ну, не байки... Легендой можно назвать. Сейчас, тридцать лет  спустя,
вспоминать не хочется... Когда человеку задурят голову, он может стать  хуже
зверя, потому как зверь, он убивает для собственного пропитания,  зверь,  он
не мучает жертву, не знущается. Слышала ты, чтоб в нашем крае муж  прикончил
жену с двумя детками за то, что... ну... ну... да ладно, не хочу про  это...
пропади  оно  пропадом!..  -  В  граненом  стаканчике  оставалась   крохотка
недопитой водки. Захар Константинович выпил, похрустел огурцом  и  вроде  бы
успокоился. -  А  тогда  со  связником  -  что?..  Не  упустили,  начальство
приказало живым взять, через него нащупать подходы к Ягоде. Конечно, со мной
совет не держали, говорю свое мнение. Куренной  столько  наворотил,  столько
безвинной крови пролил, что если б ее собрать в одно место, то можно  в  ней
утопить самого Ягоду вместе с его  упырями...  Короче,  тогда  Семен  приказ
выполнил, а как потом с Ягодой сотворилось, чего из этого  вышло,  врать  не
буду, мне про то не докладывали. Наше  дело  солдатское  -  приказ  получил,
сполняй по-сурьезному. Семен так и поступал.


     ...Минуты две-три потеряли они на эту брошенную в них  и  взорванную  в
Буге немецкую гранату; не дожидаясь наступления тишины, все  трое  бросились
вниз с холма, к тому месту, откуда Калашников услышал подозрительный шорох и
определил, что это крадется пришедший из-за границы. Они  быстро  нашли  его
след, очертили место, откуда он бросил гранату, - несколько метров до  ручья
в низинке он отсюда прополз, оставляя широкую зеленую полосу в сизой от росы
высокой траве, а дальше, огибая препятствия, побежал в рост кратчайшим путем
к фольварку и тянул за собой узкую стежку.
     Ребята понимали, что на мощеной шоссейке след потеряется.  Просто  так,
за здорово живешь, попробуй потом сыскать в нависшем тумане следы  человека.
Две-три минуты - не срок, но вот как для них обернулись.


     - ...Словом, ребята рассредоточились... Местность все знали -  свой  же
участок, - договорились сойтись на хуторах за железной дорогой.
     ...За фольварком они разошлись. Семен отправился прямо по картофельному
полю к видневшемуся вдали хутору Семеряков. Домишко  и  стодола  от  времени
покривились, скособоченные, держались на честном слове, как и  сами  старики
Семеряки, к которым пограничники изредка заходили, в том числе и  Семен.  Он
шел по картофельному полю, мало надеясь, что здесь отыщется потерянный,  как
и предполагали они -  на  шоссейке,  след  связника.  Но  это  был  наиболее
вероятный путь, по-видимому,  связник  шел  знакомой,  не  единожды  хоженой
дорогой,  хотя,  конечно,  не  знал,  что  по  тылу,  от  железной   дороги,
расставлены другие наряды и за дальним леском, что  вклинился  языком  между
спиртзаводом и тремя хуторами, он может быть схвачен. Семен о нарядах знал -
при необходимости ему приказали с ними взаимодействовать.
     Туман стал редеть, разгорался погожий день, на пожухлой ботве  заиграла
роса, в воздух поднялись стрекозы и во множестве носились  над  головой.  Но
Семену было не до красот. Какое-то время он видел шагавших слева и справа от
себя Минахмедова и Калашникова. Парни притомились,  да  и  сам  он  порядком
устал, все трое давно перешли с бега на шаг.  Семену  почудилось,  будто  за
спиной у него, по  ту  сторону  насыпи,  прошмыгнул  кто-то.  Разом  слетела
усталость. Он повернул обратно, перемахнул через насыпь, но ни  за  нею,  ни
поблизости никого не увидел и  подумал,  что  после  трех  суток  в  секрете
померещится и не такое - черта с рогами увидишь средь бела дня. Но все же он
обшарил обочину насыпи и обнаружил лишь давние следы.
     - ...Следы следами, сморился - тоже да. Но покамест он  ползал  по  той
чертовой узкой колее, по нему вдарили из  ручника  или  с  автомата.  Мы  те
выстрелы слышали, бо лежали в засаде аккурат за леском. Только  обнаруживать
себя нам нельзя было.


     ...Пули взвизгнули близко над ним, но он затруднился определить, откуда
стреляли, показалось, что сзади, от хутора Семеряков, и  если  не  именно  с
чердака или стодолы, то определенно с той стороны, потому что  других  мест,
где мог укрыться стрелявший, поблизости не было. Дальше за хутором, метрах в
четырехстах,  темнели  развалины  кирпичного  дома,  но  вряд  ли  с  такого
расстояния можно вести прицельный огонь.
     Откуда бы ни стреляли, искушать судьбу он не стал -  мигом  скатился  с
бугра к краю поля, лег за смородиновым кустом, ожидая новой очереди по  тому
месту, которое скрытно покинул, и готовя ответную. Выстрелов не последовало.
Был только слышен шмелиный гуд и грело солнце,  поднявшееся  из-за  дальнего
леса.
     Семен выждал и сделал короткую  перебежку  к  середине  поля.  И  опять
обошлось. Но оставалось чувство близкой опасности, словно  кто-то  невидимый
притаился поблизости. Из бурьяна на меже, в котором укрылся Семен, он  видел
хату с торца, окошко, приникшее к стеклу  чье-то  лицо,  но  чье  -  не  мог
разобрать, его затеняла нависающая соломенная стреха. Потом он услышал,  как
звякнула клямка, ржаво проскрипели дверные петли и по двору зашаркали чьи-то
ноги. Стоило раздаться шагам, как из открытых дверей стодолы с кудахтаньем и
шумом, подняв облако пыли и роняя пух, грузно вылетели и неуклюже опустились
на землю несколько куриц, и тотчас послышался старушечий голос:
     - Тьфу на вас, проклятущие!
     Семен раздвинул бурьян и увидел старуху Семерячку. По  виду  невозможно
было понять, слышала ли она выстрелы. Из необъятных карманов фартука достала
и бросила курам две пригоршни кукурузы, постояла, глядя, как быстро и  жадно
они расправляются с кормом, и пошла  вдоль  межи  прямо  на  Семена,  трудно
переступая больными ногами в покоробленных рыжих опорках. Деться Семену было
некуда, он лишь теснее прижался к земле в  надежде,  что  Семерячка  его  не
заметит, но та, словно что-то  отыскивая,  подслеповато  смотрела  себе  под
ноги; поравнявшись с ним, в самом деле  нагнулась,  кряхтя  подняла  лопату,
ненароком оглянулась назад и по сторонам.
     - Чего  ты,  хлопче,  разлегся?  -  услышал  Семен  внятное   старухино
бормотанье. - Он на Мясоеды подался, най его шляк трафил*.  Поспешай,  храни
тебя Ису, догонишь.
     ______________
     * Непереводимое проклятие (польск.).

     Сказав это, Семерячка вонзила лопату под картофельный  куст,  вывернула
наверх и побросала в фартук несколько розовых клубней. С тем и ушла  той  же
шаркающей походкой, не оглядываясь по сторонам, словно чего-то боялась.
     Семен выждал, пока снова звякнула клямка, и бросился напрямик по жнивью
на Мясоедов хутор, поблескивавший оцинкованной крышей в стороне  от  дороги.
До  него  было  километра  два  с  половиной.  Гостеприимный  дом  директора
спиртзавода Петра Брониславовича Мясоеда хорошо  знали  в  районе.  Один  из
немногих, в ночь за полночь, днем, если надо, Петр Брониславович брал в руки
немецкий автомат и открыто отправлялся с пограничниками в  любой  поиск,  не
боясь анонимных угроз; он и сейчас, безусловно, в помощи не откажет.
     Жнивье скоро кончилось. До  хутора  оставалось  меньше  половины  пути.
Изредка  слышался  лай  собак,  наверное,  у  бездействовавшего  спиртзавода
брехали сторожевики,  выбракованные  пограничниками  и  подаренные  Мясоеду.
Семен прислушался - вроде там. И вдруг подумал с  испугом  -  связник!..  От
этой мысли его бросило в жар. За спиртзаводом простирался лесной массив.


     - ...Если тот добежит до леса, тогда канитель на всю неделю.  А  народу
сколько надо!.. Семен в момент сообразил, что к чему, наддал простяком через
сонешник, через подсолнух, значит. И тут по нему опять врезали  с  автомата.
Счастье, что очередь стороной прошла.


     Семен мгновенно послал ответную, бесприцельно, на  звуки  выстрелов,  и
устремился  вперед,  потому  что  понимал,  какой  отличной  мишенью  служат
потревоженные желтые шапки подсолнухов - более заметный ориентир не сыскать.
На этот раз он точно определил: стреляли  с  недалекого  расстояния,  слева;
возможно, из-за копен сена, которые он заметил, когда бежал по  жнивью.  Ему
было недосуг разбираться; бросился вправо, чтобы поскорее выбраться из  леса
подсолнухов, вымахавших в полтора человеческих  роста  и  ставших  для  него
западней...
     Сразу  раздвинулся  полумрак,  в  непосредственной  близости  к  хутору
открылся скошенный луг с несколькими копнами сена, тут же, на лугу,  паслись
гуси; едва Семен показался, они подняли  крик,  вынудив  его  спрятаться  за
первую же копну.
     Теперь он мог оглядеться, перевести дыхание - копна его закрывала. Гуси
еще продолжали орать, однако на хуторе не подавали  признаков  жизни.  Семен
подумал, что там, наверное, давно бодрствуют, потому что не слышать стрельбу
не могли, по-видимому, боятся,  заперлись  на  все  засовы  -  не  больно-то
расхрабришься, живя на отшибе.
     Очень  хотелось  пить,  и  саднило  растревоженное  бедро.  В  короткие
несколько десятков секунд лежания под копной передумалось о многом,  но  все
мысли концентрировались на связнике - не упустить бы, упредить, покамест  не
поздно. Невольно подчиняясь порыву, вскочил и без оглядки махнул через  весь
луг к незапертым воротам с единственной целью -  призвать  на  помощь  Петра
Брониславовича, он, местный житель, знал в округе каждую тропку, вдвоем  они
справятся.
     Бежал через луг, и какая-то смутная мысль ему не давала покоя; он  даже
оглянулся, но ничего и никого позади себя не увидел,  кроме  гусей  и  копен
сена, придавленных крест-накрест березовыми колами. Но оттого, что за спиной
не  обнаружилось  ничего,   его   не   покинуло   беспокойство,   оставалось
предчувствие близкой беды и нависшей опасности;  если  несколькими  минутами
раньше его просто мучила жажда, то теперь зашершавел  язык,  в  горле  стало
першить и так сжало гортань, что стало трудно и больно дышать.  Был  момент,
когда он подумал, что сейчас в изнеможении упадет, задохнувшись, не  повидав
Мясоеда и не дав знать о прорвавшемся связнике Ягоды. Ноги у него отяжелели,
он еле их передвигал - будто чужие. Обиднее всего, что до  хутора  оставался
пустяк, их разделяла какая-то сотня-другая шагов, кусок  пыльной  дороги  за
лугом надо преодолеть, а там хозяева заметят его, выбегут.
     Длинная автоматная очередь настигла  Пустельникова  у  ворот,  но  пули
прошли выше и градом ударили по жестяной крыше сарая. С  перепугу  во  дворе
взвыл кобель. Семен упал и сразу перекатился,  залег  под  оградой  лицом  к
дороге. Он подумал с какой-то злостью, что даже эта близкая к дому  стрельба
не вывела его обитателей из сонного состояния, что умри  он  здесь,  под  их
забором, они и пальцем не шевельнут. Почему такая мысль пришла ему в голову,
разбираться не  было  времени,  да  и  заняла  она  его  ненадолго  -  ровно
настолько, чтобы промелькнуть в разгоряченном мозгу.
     Семен  еще  отодвинулся,  чтобы  взглянуть  на  дорогу,  и  тут  увидел
отпечатавшуюся в пыли торопливую цепочку  следов,  точно  таких,  какие  они
обнаружили с Минахмедовым и Калашниковым в самом начало. Следы вели  в  одну
сторону - к дому и были отчетливо видны на еще не  съеденной  солнцем  росе,
немного пробившей густую пыль. Стоило утвердиться догадке, как разом  обрели
новый  смысл  слова  Семерячки,  сместилось  представление  о   случившемся,
собственные подозрения  показались  смешными  и  оскорбительными  для  Петра
Брониславовича, который, возможно, в эту минуту прощается с жизнью  по  его,
Семена Пустельникова, недосмотру и безответственности.


     - ...Кто знает, бросился бы я один, как палец, прямо  до  хаты?  Честно
говоря, не уверенный. После трех свиданок со смертью  четвертый  раз  судьбу
пытать не каждый станет. А он раздумывать не стал. Там же  беда,  в  хате!..
Когда Семен в подробностях рассказывал мне про ту катавасию, не  похвалил  я
его. - Захар Константинович оглянулся на закрытую  дверь,  будто  ждал,  что
сейчас по ней  загрохают  Семеновы  кулаки,  как  тогда  по  запертой  двери
Мясоедов. - Запросто могли срезать. Иди потом разбирайся,  кто  правый,  кто
виноватый. Петро Брониславович мужик башковитый. Что да, то да,  мозгов  ему
не занимать, сам кого хочешь наставит.


     Семен пробовал достучаться, но изнутри молчали, хотел заглянуть в окно,
но ничего не увидел через плотную шторку, вернулся к  двери,  постучал  раз,
второй - ни звука. Тогда решился на  крайность:  ударил  с  разбегу  плечом,
дверь распахнулась, с грохотом покатилось пустое  ведро,  из-под  ног  пулей
вылетел на улицу кот.
     - Ты, Петро? - спросила из кухни тетка Мария, жена Мясоеда.
     Семен обрадовался живому голосу. Задохнувшийся, вбежал в  кухню.  И  не
поверил глазам. Как ни в чем не бывало хозяйка в  одиночестве  восседала  за
большим  кухонным  столом,  на  котором  навалом  лежала  еда,  все   стояло
нетронутым,  и  сама  она,  бледная,  с  дергающейся  щекой,   неестественно
улыбаясь, принялась наливать в белую чашку спирт из четырехгранного штофа.


     - ...Не то Семена угостить собиралась, не то сама выпить хотела. Только
рука у нее ходуном ходит, спирт разливается...  Тут  и  дурак  поймет:  дело
нечисто. Семен с ходу спросить хотел про дядьку Петра, мол, где  он,  что  с
ним и все такое, но смикитил: тетка в камушки пробует играть,  ну,  попросту
говоря, голову дурит. Разве ж нормальный человек сядет набивать себе  брюхо,
когда кругом черт-те что творится - под самым хутором  стрельба,  кобель  на
цепи от бешенства аж хрипит, давится злостью, в дверь сто чертей  ломится?..
Какие тут завтраки? Какие могут быть разговоры, спрашивается!.. И  опять  же
след до самого крыльца, точь-в-точь как в лесу.  В  такой  ситуации  родного
батьку заподозришь в чем хочешь...


     То, что произошло с Семеном в эти огненные секунды, не было  озарением.
Без каких бы то ни было усилий мысль мгновенно совершила крутой поворот - от
полного доверия  к  всеобъемлющему  неверию,  и  тут  оказались  бессильными
гипнотический взгляд тетки Марии, прошлые симпатии,  наигранное  радушие  и,
наконец, откровенное противодействие, когда она попыталась загородить  своим
крупным кормленым телом дверь в соседнюю  комнату,  а  он,  стремительный  в
гневном натиске, опередил ее, проскочил туда первым.
     - Стась, ратуйся! - ударил в уши неистовый, душераздирающий крик  тетки
Марии.
     Не столько вопль этот, сколько качнувшееся у стены  большое  зеркало  в
деревянной оправе заставило Семена отпрыгнуть в сторону от  двери,  ближе  к
окну, передвинуть предохранитель своего ППШ.
     Из-за зеркала раз за разом дважды ударило.


     - ...Пальнуть третий раз Стась  не  успел,  бо  в  спину  ему  уперлось
автоматное дуло... Потом Семен отнял револьвер. В горячке даже не посмотрел,
какой он из себя, этот Стась, взял на мушку и  погнал  впереди,  с  хаты  на
улицу, бо там назревала новая обстановка.


     - Петро-о-о!.. Петро-о-о!.. - резал утреннюю тишину крик  тетки  Марии.
Простоволосая, неслась к воротам, неумолчно зовя мужа, будто знала,  что  он
где-то рядом. На цепи бесновался  осатаневший  кобель,  и  за  изгородью,  у
спиртзавода, заливались лаем сторожевики.
     Гоня  впереди  себя  упиравшегося   Стася,   Семен   начал   о   многом
догадываться, например, о том, кто стрелял по нему у насыпи, в  подсолнухах,
у ворот хутора, почему в эту раннюю пору не было дома Петра  Брониславовича,
и о многом другом догадывался  и  не  хотел  верить,  потому  что  подобного
двоедушия даже в мыслях не мог допустить, это было  выше  его  понимания;  в
душе он продолжал надеяться на ошибку, хотя разумом понимал, что  ошибки  не
может быть, все обстоит именно  так,  как  подсказывает  ему  интуиция,  как
убедительно  свидетельствуют  факты,  громоздящиеся   один   на   другой   в
калейдоскопической круговерти. Вопреки разуму  он  еще  мысленно  боролся  с
собой, вытолкав Стася на залитый солнцем двор, где в пыли у  ворот  греблись
куры и на цепи захлебывался обезумевший от ярости пес,  хотел  надеяться  на
хороший исход даже тогда, когда за воротами послышалось тяжелое  топанье,  и
лишь в последний момент, подчиняясь  инстинкту,  рванул  за  собой  Стася  и
отпрянул за угол дома.
     - Москаль, скурвей сын! - вбежав на пустой двор,  прохрипел  Мясоед.  -
Живой не уйдешь, твою... Вперед ногами выволокут. Как собаку. - С прижатым к
животу черным немецким автоматом он кидался с одного конца двора  в  другой,
на ходу пнул сапогом кобеля, не найдя Семена, бросился в дом. -  Под  землей
найду... - Внутри захлопали двери, что-то  сильно  ударилось  об  пол  и  со
звоном разбилось.
     Семен лихорадочно соображал, что бы сейчас предпринять, именно  сейчас,
не откладывая, пока Мясоед рыщет в хате и, наверное, подастся еще на чердак;
надо вырвать у времени десяток секун