вствовав, как холодок  пробежал  по  спине.
Впервые я отчетливо представил себе, что  могу  стать  мишенью,  поскольку
вокруг проекта бушевали неподдельные страсти.



7

   Здание центра теле- и радиовещания возвышалось над городом -  оно  было
возведено на горе. В роскошном автомобиле мы поднимались вверх по  дороге,
минуя многочисленные повороты. За рулем  сидела  девушка  в  темно-зеленом
костюме.
   Вечерний Сьюдад-де-Вадос расстилался внизу,  словно  расшитый  алмазами
ковер.
   - Самая прекрасная городская панорама, какую мне когда-либо  доводилось
видеть, - сказал я сеньоре Кортес.
   - Да, наш город очень красив, - подтвердила она, улыбнувшись. -  И  мне
хочется верить, сеньор, что вы поможете нам сохранить его красоту.
   Риоко, сидевший  рядом  с  девушкой-водителем,  раскатисто  рассмеялся,
хотелось думать собственным мыслям, а не словам сеньоры Кортес.
   Как и многое в Вадосе, здание телестудии впечатляло  своими  размерами.
Мы остановились у  ярко  освещенного  центрального  входа.  Погода  стояла
теплая, и двери были широко раскрыты.
   Дежурный в форме такого же цвета, что и  у  нашей  девушки-водителя,  с
поспешной готовностью распахнул дверцу машины и помог нам выйти.
   В вестибюле с деловым видом сновало множество людей. Некоторые  из  них
кланялись сеньоре  Кортес.  Со  скучающим  видом  прогуливались  актеры  и
комментаторы, грим отличал  их  от  остальных  сотрудников  и  технических
служащих.
   Какой-то мужчина вел перед собой трех аккуратно подстриженных пуделей с
голубыми бантами. Выделялась фигура небритого юноши, бережно  прижимавшего
к себе трубу. Пронеслась стайка высоких, стройных девушек. Судя по осанке,
они были из балетной труппы.
   В общем, атмосфера не отличалась от любой из телестудий мира.
   Миновав вестибюль, мы прошли прямо к лифтам.
   Сеньора Кортес нажала на кнопку  и,  притопывая  ногой  от  нетерпения,
наблюдала за световым табло: "три", "два" и  наконец  "один".  Как  только
лифт остановился, она тут же ринулась в кабину и  с  изумлением  отпрянула
назад. Из лифта вышел епископ в парадном одеянии. По-отечески кивнув  нам,
он с достоинством двинулся к выходу, сопровождаемый многочисленной  свитой
духовных лиц более низкого сана. В вестибюле сразу стало значительно тише.
Прежде чем войти в лифт, я  еще  раз  оглянулся  и  увидел,  как  один  из
танцоров приблизился  к  епископу  и,  опустившись  на  колени,  поцеловал
перстень на его руке.
   Риоко заметил мое удивление и тихо хихикнул.
   - Наш высокочтимый епископ Крус.  Каждую  неделю  он  приходит  сюда  и
читает... читает, как это у вас говорят? Лекцию?
   - Проповедь, - поправил я.
   Он кивнул.
   - Да, точно. Проповедь. Но в таком пышном  одеянии  я  вижу  его  здесь
впервые.
   Он снова захихикал.
   - В первый  момент  мне  показалось,  что  перед  нами  какой-то  герой
театрализованного представления.
   Мы поднялись на последний этаж. В коридоре коренастый лысеющий мужчина,
заметив моих сопровождающих, строгим голосом окликнул их по-испански.
   - Где вы были, Изабелла? Вы ведь знаете, что в вечерней программе мы не
можем  допустить  никаких  ляпсусов.  Какое  право  вы  имели   исчезнуть,
прихватив с собой еще и Риоко?
   Он театрально воздел руки к небу и воскликнул:
   - Невообразимый хаос, невообразимый!
   Слегка побледнев, сеньора Кортес объяснила ему, где она была и с  какой
целью.
   - Сходи в студию к Энрико, - добавила она,  обращаясь  к  Риоко.  -  Не
думаю, что там могло произойти что-то особенное. Но спокойствия ради будет
лучше, если ты проверишь, все ли там в порядке.
   Риоко кивнул и скрылся за дверью.
   Объяснения  сеньоры  Кортес,  вероятно,  успокоили  мужчину,  и  он   с
отсутствующим взглядом почти машинально пожал мне руку.
   - Думаю, мне самому следовало  бы  позаботиться  о  всех  деталях  этой
передачи,  -  сказал  он  каким-то  подавленным   голосом.   -   Изабелла,
проследите, пожалуйста, чтобы все прошло, как можно лучше.
   Он повернулся и пошел дальше по коридору. С явным  облегчением  сеньора
Кортес вновь обратилась ко мне.
   - Прошу вас, следуйте за мной. Я покажу вам студию, из которой мы будем
вести нашу передачу. Многое, конечно, уже сделано в записи, но интервью  с
вами пойдет прямо в эфир. Сюда, пожалуйста!
   Мы вошли в  помещение,  осторожно  переступая  через  кабели  на  полу.
Техники и операторы  настраивали  камеры.  Наконец  мы  нашли  пристанище,
укрывшись в нише рядом со стеклянной кабиной ответственного за передачу.
   Как только Риоко оказался  в  студии,  его  облик  и  манера  держаться
мгновенно изменились. Это уже был собранный мужчина, решительно и деловито
отдававший распоряжения.
   -  Франсиско,  -  обратилась  сеньора  Кортес  к  молодому  человеку  с
приветливым выражением лица, проходившему мимо.
   Он обернулся и подошел к нам. Сеньора Кортес представила его:
   - Франсиско Кордобан - постоянный ведущий нашей передачи.
   - Рад познакомиться с вами, мистер Хаклют, - сказал Кордобан, энергично
пожимая мне руку. - К сожалению, мы обратились к  вам  прямо  перед  самым
началом... И очень благодарны, что вы согласились прийти.  Интервью  будет
коротким - максимум семь-девять минут в  самом  конце  передачи.  Как  ваш
испанский? Я могу вести передачу и по-английски и по-испански. Но в первом
случае мы потеряем больше времени из-за перевода.
   Я пожал плечами.
   - Я слабо знаю испанский. Но если хотите, я попробую.
   - Отлично. Давайте на несколько минут заглянем в режиссерскую.  Энрико,
думаю, понадобится еще несколько минут, прежде чем все будет готово.  А  я
тем временем познакомлю вас с вопросами, которые хотелось бы вам задать. А
заодно мы выясним, сможете ли вы ответить на них по-испански.
   Он приоткрыл стеклянную дверь и пропустил меня вперед.  Как  только  он
закрыл за нами дверь, воцарилась мертвая тишина.
   Кордобан предложил мне стул, а сам прислонился к световому табло.
   - Начну я с вашей биографии, расскажу о работе, которой вы занимаетесь.
Вы ведь специалист по транспорту. Правильно? И имеете опыт работы почти во
всех странах мира? Может быть, следует перечислить какие-либо страны?
   - Э... Э... Индия, Египет, США и, конечно, моя родная Австралия.
   - Хорошо. В начале передачи вы участия не  принимаете.  Потом  я  делаю
небольшое вступление и сразу же начинаю задавать вам  вопросы.  Сначала  -
простые: например, как вы находите Вадос? Давайте прорепетируем.
   Вопросы в основном были  самые  общие,  и  эта  часть  интервью  прошла
довольно хорошо. Затем Кордобан спросил, принял ли я решение  относительно
предполагаемой перестройки города.
   Я ответил, что нахожусь здесь всего несколько  дней,  а  для  серьезных
рекомендаций этого недостаточно.
   - Отлично, - кивнул он. - У нас все прекрасно получится, мистер Хаклют.
До передачи остается еще двадцать минут. Мы можем заглянуть  в  бар,  если
желаете...
   Он посмотрел на съемочную площадку.
   - Энрико сейчас занят пробным прогоном. Оставим его на несколько минут.
Хотите сигарету?
   Я не отказался.
   - Вы выступали когда-нибудь по телевидению? Я совсем забыл спросить вас
об этом. Может быть, вам интересно остаться в студии и посмотреть, как все
происходит?
   - Я довольно часто  выступал  по  телевидению.  В  США,  к  примеру,  я
осуществлял  техническое  руководство  двумя,  нет,  даже  тремя  крупными
проектами. Как только дело принимало конкретные, осязаемые формы,  тут  же
появлялись репортеры.
   - Да-да, - кивнул Кордобан. - Понимаю. Думаю, мы  тоже  подробно  будем
освещать в наших передачах начало работ по новому проекту.
   - Независимо от того, какое развитие он получит?
   Я не мог удержаться от колкого замечания. Но оно не достигло цели.
   Кордобан с удивлением взглянул на меня.
   - Да причем здесь детали? В любом случае - это интересная информация.
   Я нашел его замечание легковесным.
   - Любопытно, - сменил я тему разговора. - У  вас  прекрасный  комплекс,
намного крупнее,  чем  я  предполагал.  Скажите,  объем  вещания,  видимо,
довольно велик?
   - Практически наша аудитория  самая  большая  в  Латинской  Америке,  -
сказал он с гордостью. - За последние двадцать лет мы многого добились.  Я
не знаю  последних  сравнительных  данных,  но,  согласно  проведенному  в
прошлом году  опросу,  нас  постоянно  смотрят  около  двух  третей  всего
населения, ну за исключением таких праздников, как пасха, например.  Но  и
по  этим  дням  в  барах  и  других  развлекательных  заведениях  работают
телевизоры. Даже в самых маленьких деревушках и селениях имеется  хотя  бы
по одному телевизору. Конечно, мы ведем трансляцию и на другие страны.  Но
там так мало аппаратов, что в расчет их можно не принимать.
   Сказанное не могло не произвести на меня впечатления.
   - А каково положение с радиовещанием? - спросил я.  -  Наверно,  вы  не
уделяете  ему  особого  внимания,  если  у   вас   такое   большое   число
телезрителей.
   -   О,   совсем   наоборот!   За   исключением    ежедневной    часовой
общеобразовательной  программы,  наши  телепередачи  обычно  начинаются  с
восемнадцати часов тридцати минут. В дневное время  зрителей  немного,  не
считая воскресенья, когда  трансляция  начинается  с  двух  часов  дня.  А
радиопередачи ведутся с шести часов утра до полуночи. Нас слушают  рабочие
на заводах, водители в автомашинах, домохозяйки. Даже  крестьяне  берут  с
собой транзисторы в поле. Почему же мы должны оставлять без внимания наших
потенциальных слушателей?
   Последние его слова несколько удивили меня, но я ничего  не  сказал,  а
только кивнул.
   Вытянув шею, Франсиско Кордобан рассматривал  что-то  через  стеклянную
перегородку.
   - У Энрико, по-моему, какие-то неполадки, - заметил он.  -  Думаю,  нам
лучше пока ему не мешать.
   Мой взгляд продолжал скользить по режиссерской. Еще во время  разговора
с Кордобаном я разглядел рядом с пультом стопку книг. В большинстве  своем
это были бульварные романы. Вероятно, телемеханики и режиссеры коротали за
ними выдавшиеся свободные  часы.  Однако  мое  внимание  привлекла  книга,
которая, казалось, попала сюда случайно: пухлая, зачитанная, со следами от
сигарет на красной суперобложке, она внешне походила на учебник. Я  решил,
что это какое-то пособие для специалистов и взял ее в руки. Фамилия автора
была мне хорошо знакома: Алехандро Майор.
   Мне вспомнились университетские годы и горячие дискуссии  на  семинарах
вокруг одной из самых спорных книг тех  лет.  Она  называлась  "Управление
государством двадцатого века". Ее автором был Алехандро Майор.
   С интересом  раскрыл  я  новую  книгу  Майора  "Человек  в  современном
городе".
   "Интересно, сохранил ли автор ту же свежесть мысли,  что  и  прежде,  -
подумал я. - Вряд ли".
   В мои студенческие годы  Майор  был  знаменит.  Он  выступал  пламенным
поборником новых идей, с юношеским энтузиазмом защищавшим свои  убеждения.
О курсе лекций, который он читал в Институте общественных наук в Мехико, с
возмущением говорили в научных кругах. С годами он, наверное,  превратился
в умеренного конформиста. Такая судьба постигает многих  реформаторов.  Их
идеи утрачивают свою революционность.
   Кордобан ухмылялся, наблюдая за неслышимыми трудностями Риоко.  Наконец
он повернулся ко мне и заметил, чем я занят.
   - Вы, вероятно, читали эту книгу?
   Я покачал головой.
   - Нет. Но с первой работой Майора я знаком  еще  со  студенческих  пор.
Довольно необычная книга для телестудии, -  сказал  я.  -  Интересно,  что
стало с этим человеком? Я не слышал о нем уже много лет.
   Кордобан с некоторым удивлением взглянул на меня.
   - Серьезно?
   Он посмотрел через стеклянную перегородку, разыскивая кого-то  глазами,
и невольно подтянулся, когда дверь в студию отворилась.
   - Вот он собственной персоной.
   Я увидел коренастого человека, которого мы встретили,  когда  появились
здесь с сеньорой Кортес.
   - Неужели? - поразился я.
   - Конечно. Доктор  Майор  почти  восемнадцать  лет  является  министром
информации и связи Агуасуля.
   - Значит, он стал им еще до основания Сьюдад-де-Вадоса?
   Кордобан кивнул.
   - Совершенно верно. Меня, признаться, поразило ваше замечание, что  вам
кажется странным видеть его работы в студии. Мы же, наоборот,  считаем  их
своими настольными книгами.
   - Действительно,  я  припоминаю,  он  всегда  утверждал,  что  средства
массовой   информации   являются   важнейшим   инструментом   современного
управления.
   Но мне вспомнилось и многое другое.
   - Вы говорите, он уже восемнадцать лет находится  здесь?  Я  тогда  еще
учился в университете. Но мне казалось, что Майор в  то  время  возглавлял
кафедру общественных наук в Мехико.
   - Видимо, так оно и было, - равнодушно сказал Кордобан.  -  Разумеется,
он и теперь преподает в здешних университетах.
   Риоко наконец закончил прогон и, казалось, остался доволен собой.
   - У нас есть еще время заскочить в бар, - сказал Кордобан.
   Я кивнул, и мы перешли в маленький, но  уютный  бар  в  противоположном
конце коридора. У стойки я вернулся к нашему разговору.
   - Доктор Майор говорит по-английски? - спросил я.
   - Думаю, да. Вы хотели бы познакомиться с ним поближе?
   - Да, я был бы вам признателен, -  ответил  я.  -  Возможно,  ему  тоже
небезынтересно будет узнать, что он оказал на  меня  большое  влияние  при
формировании моего собственного стиля работы.
   - Специалисты по транспорту имеют свой  собственный  стиль?  -  не  без
иронии заметил Кордобан.
   - А почему бы и нет? Подобно тому как есть свой  стиль  у  архитектора,
так  есть  свой  стиль  и  у  человека,  разрабатывающего  схемы  движения
транспортных потоков. Сейчас уже имеется полдюжины таких  специалистов  со
своим индивидуальным почерком.
   Кордобан внимательно рассматривал что-то в стакане.
   - Плохо себе это представляю, - сказал он. - Но был рад  узнать  что-то
новое. Вы с вашей профессией принадлежите  к  элите?  Простите  за  глупый
вопрос. Конечно, вы из числа избранных,  иначе  бы  вас  не  пригласили  в
Сьюдад-де-Вадос.
   Он засмеялся.
   - Мы всегда говорим, что для Сьюдад-де-Вадоса все  делается  на  высшем
уровне, и тешим себя этим.
   Он взглянул на настенные часы и отставил в сторону напиток.
   - Пора! Прошу вас.


   За две минуты до начала передачи мы  снова  вошли  в  студию.  Кордобан
указал мне на кресло за камерой, сказав, что, как только  наступит  время,
он подаст мне знак, чтобы я занял место рядом с ним. Затем он сел напротив
первой камеры и кивнул Риоко, что можно начинать.
   Зажглась красная лампочка.  Технический  уровень  передачи  был  весьма
профессиональным,  но  ее  содержание  показалось  мне  довольно  наивным.
Программа длилась  примерно  тридцать  пять  минут,  и  большая  ее  часть
состояла из заранее отснятого  материала.  Я  следил  за  изображением  по
монитору.
   Вначале   дали   хронику:   планирование   и   строительство    Вадоса;
торжественная закладка первых домов с участием самого президента; движение
транспорта по широким улицам. Я без труда понимал  комментарий  Кордобана.
Говорил он четко и ясно. В течение всей передачи мой интерес не ослабевал.
   "Действительно, великолепный город, - думал я,  -  в  самом  деле,  его
можно назвать одним из достижений двадцатого века".
   Сначала Кордобан говорил высокопарно, затем, пустив  слезу,  перешел  к
новым, недавно возникшим проблемам Вадоса и  его  окрестностей.  Появились
кадры, изображающие жалкие, убогие кварталы  бедноты;  хилые,  болезненные
дети, вынужденные жить в лачугах под одной крышей со  свиньями  и  ослами;
недостаток жилья и высокая рождаемость.
   Контраст с чистым, привлекательным  городом  был  разителен.  Вероятно,
оператору все же удалось проникнуть  в  трущобы  Сигейраса.  Вид  светлых,
залитых  солнцем  платформ  станции  особенно  подчеркивал   мрачность   и
запущенность закутков под ними.
   Затем следовало короткое интервью с Колдуэллом, молодым специалистом из
городского отдела здравоохранения, с которым  я  познакомился  в  кабинете
Энжерса. Он привел тревожные цифры  о  количестве  заболеваний  и  случаев
дистрофии в трущобах.
   Затем последовало более  продолжительное  интервью  с  Энжерсом  в  его
кабинете на фоне огромной карты города. Он говорил о сложившейся  ситуации
с серьезной озабоченностью. Энжерс  был  впечатляюще  мрачен  и  несколько
повеселел, лишь когда возвестил  телезрителям,  что  их  мудрый  президент
лично предпринял ряд конкретных мер, чтобы улучшить положение.
   Энжерс упомянул мое имя, и Кордобан подал мне знак. Я подошел к нему  и
сел так, чтобы преждевременно не попасть в камеру. Кордобан бодрым голосом
сообщил зрителям, что имеет честь представить им человека, который  должен
помочь городу в устранении трудностей.
   - Сеньор Хаклют присутствует у нас в студии,  -  сказал  он,  и  камера
повернулась в мою сторону.
   Просмотрев отснятый материал, я вложил в  свои  ответы  гораздо  больше
страсти, чем на  предшествовавшей  репетиции.  Мой  испанский  не  подвел.
Кордобан каждый раз, когда был за кадром, одобрительно кивал,  подбадривая
меня. Мне действительно казалось, что трущобы позорят Сьюдад-де-Вадос, и я
заверил телезрителей, что постараюсь найти оптимальное  решение  возникших
проблем.
   Передача закончилась. Кордобан встал и, улыбнувшись, поздравил  меня  с
успешно выдержанным экзаменом по  испанскому.  Подошли  сеньора  Кортес  и
Риоко, чтобы еще раз поблагодарить за выступление.
   В студию заглянул Майор и похвалил сеньору Кортес за хорошую передачу.
   Суматоха и шум постепенно стихали. Кордобан сделал мне знак, чтобы я не
уходил. Сам он стоял рядом с Майором, ожидая, пока тот закончит  беседу  с
сеньорой Кортес. Я почувствовал на себе проницательный  взгляд  его  карих
глаз. Он внимательно выслушал Кордобана, на какое-то мгновение  замер,  но
не от нерешительности - что-то в его манере  держаться  подсказывало  мне,
что он не колеблясь принимал решения, - затем кивнул и улыбнулся. Улыбка у
него была деланной, как  маска,  которую  при  необходимости  можно  легко
надеть и снять.
   Я подошел к нему со смешанным  чувством.  Долгое  время  имя  Алехандро
Майора ассоциировалось у меня не с реально  существующим  человеком,  а  с
рядом концепций.
   Он быстро пожал мне руку.
   - Я думал, мне известно о вас все, - сказал он на хорошем английском, -
однако, оказывается, это не так. Мне приятно было узнать, что вы  считаете
себя в какой-то степени моим учеником.
   Он склонил голову набок, словно ожидая ответа.
   - В самом деле, доктор Майор, - сказал  я,  -  ваша  книга  "Управление
государством двадцатого века" оказала на меня сильное влияние.
   Он слегка поморщился.
   - Ах, эта, - отмахнулся он. - О, в ней масса неправильных  обобщений  и
пустых догадок. Я отрекся от нее. Фейерверк, поток острословия и не более.
   - Ну почему же?
   Майор широко развел руками.
   - Когда я  писал  ее,  у  меня  почти  не  было  опыта  государственной
деятельности. Я допустил тысячу, тысячи мелких ошибок,  которые  выявились
на практике. Книгу эту я  могу  оправдать  лишь  тем,  что  она  пробудила
интерес президента к моей персоне.
   Кто-то  из  служащих  отвлек  его  внимание.  Майор  извинился,   а   я
воспользовался паузой, чтобы восстановить в памяти, что же  в  той  книге,
которую он объявлял теперь своим заблуждением, произвело на  меня  в  свое
время особое впечатление.
   "Фейерверк". Пожалуй, довольно метко сказано.
   Книга была полна парадоксов: противоречивые аргументы преподносились  в
такой форме, что опровергнуть их было не просто.
   Так, он утверждал, что демократическое  государство  является  вершиной
общественного развития. Затем начинал скрупулезно  разъяснять,  что  такое
государство слишком нестабильно, чтобы выжить, и неизбежно обрекает  своих
граждан на нищету и гибель.
   Тоталитарную систему он представлял как  стабильную,  долг