к"  и  уравновесила  свое  бытие.  Машина
выглядела олицетворением солидности. Бет бросила  на  меня  быстрый  взгляд,
когда мы проскочили поворот на собственную улицу и ринулись дальше.
   - Пускай заснут, - сказал я. - Ты иногда заправляешь бак этого автобуса?
   - Бензина полно, - сонно ответила Бет, прижимаясь ко мне.  -  А  куда  мы
едем?
   Я пожал плечами. Я понятия не имел. Просто не хотелось ехать домой. Я все
еще чувствовал прикосновение Тининой руки в черной перчатке, подающей старый
условный знак. Приехать домой означало сделаться доступным - обходя ли  двор
в поисках кота, бросаясь ли к студии в полуночном  порыве  вдохновения.  Они
ждали, покуда я останусь один, а я не хотел этого. Не хотел быть доступным.
   Мы промчали через весь город, ночное движение было редким; потом я бросил
рычащего хромированного зверя вверх по дороге, ведущей  на  Таос  -  поселок
милях в шестидесяти к северу. Я искал облегчения, отпуская на  волю  столько
лошадиных сил, но добился лишь одного: припомнил большой черный  "мерседес",
угнанный мною близ Левенштадта, - с Тиной мы уже распрощались, и  ни  слуху,
ни духу о ней не было, -  машину  с  шестицилиндровой  бомбой  под  капотом,
четырехступенчатой передачей и подвеской, гладкой, как  шелк,  эластичной  и
тугой, словно лапы крадущегося тигра. Когда я посмотрел на  спидометр  -  на
проселке, заметьте! - стрелка плясала у ста восьмидесяти километров в час, -
это  составляет  сто  миль  с  мелочью.  А  я-то  полагал"  колымага  только
разгоняется!
   Я перепугался до полусмерти, но зато в течение всей операции носил кличку
"Гонщик", и любое вождение беспрекословно доверяли мне. А  прекословить  эта
банда примадонн стремилась по всякому поводу... Впрочем,  никого  из  них  я
больше не видал. Некоторые ненавидели меня люто, а я не жаловал их в  ответ,
- но снайпера доставили на место, на связь вышли  по  расписанию,  и,  стало
быть, группа проявляла себя совсем неплохо - пока не распалась. Мак не любил
создавать постоянных отрядов. Два-три задания  -  и  группу  дробили,  людей
перетасовывали, иногда отправляли поработать волками-одиночками. Люди - даже
такие, как мы, - имеют порядочную  склонность  обзаводиться  друзьями,  если
работают вместе достаточно долго; а  кому  нужно  рисковать  всей  операцией
только потому,  что,  приказам  вопреки,  сентиментальный  дурак  не  желает
бросить другого дурака, схлопотавшего пулю или сломавшего ногу?
   Однажды подобное случилось в моей собственной группе, и  я  решил  вопрос
самым жестким образом. Никто не останется на  вражеской  территории  стеречь
покойника, даже если очень любил парня при жизни. До конца задания  пришлось
остерегаться выстрела в спину; впрочем, я делал это всегда и всюду.
   - Мэтт, - негромко сказала жена, - что случилось, Мэтт?
   Я помотал головой и вывернул руль. Мы оказались на  проселке,  ведущем  к
вершине холма, к  шоссе.  Лимузин,  разумеется,  не  был  "мерседесом".  Нас
понесло в сторону по гравию, автомобиль не слушался. Гидравлические тормоза,
гидравлическое управление! Мы едва не слетели с дороги.  Наконец-то  было  с
чем бороться, я бешено вертел баранку  и  удержал  машину.  Гравий  фонтаном
летел из-под задних колес. Я выбрался на гребень ската;  амортизаторы,  явно
взятые с детской коляски,  давали  днищу  колотить  по  каждому  бугорку.  Я
остановился в редком сосняке и выключил  мотор.  Бет  легонько  вздохнула  и
откинула волосы назад.
   - Извини, - сказал я. - Вождение вшивое. Это, наверное, мартини. Кажется,
ничего не поломалось. Внизу горели огни  Санта-Фе;  дальше  -  темнел  изгиб
долины Рио-Гранде; еще дальше мерцали огоньки Лос-Аламоса,  где  был  сокрыт
источник научных восторгов доктора Даррела и немалого  беспокойства  простых
смертных. Там  уже,  правда,  не  было  слыхать  раздражающего  грохота,  но
местечко выглядело куда лучше, будучи просто частной школой  для  мальчиков,
расположенной в сосновом бору. Что бы ни сотворил у себя в лаборатории Амос,
о чем бы ни собирался он докладывать  в  Вашингтоне,  -  крепко  подозреваю:
украшению нашей с вами жизни эта штука не послужит.
   Глядя в другую сторону, можно было различить на фоне  темного  неба  пики
Сангре де Кристо. Осень уже осыпала их снегом, они высились во тьме, подобно
призракам.
   - Милый, что случилось? - тихонько спросила Бет.
   Приезжать сюда было ошибкой. Ответить я не мог ничего, а  Бет  отнюдь  не
принадлежала к супружеской школе хватай-без-правил.  На  записном  листке  у
моей жены помечалось и место, и время для всего - даже для  любви.  Переднее
сиденье машины, стоявшей в нескольких  футах  от  магистрального  шоссе,  не
значилось подходящим местом.
   Я не мог разговаривать, а мягко и бесцельно целоваться  мне  не  хотелось
вовсе: оставалось только запустить двигатель, развернуться и покатить домой.
Глава 7

   Миссис Гарсиа была славной  пухленькой  женщиной,  жившей  на  расстоянии
всего нескольких кварталов, так что отвозить ее домой требовалось  только  в
плохую погоду либо поздно ночью. Я расплатился, поблагодарил  и  постоял  на
пороге, покуда она  шла  по  бетонной  дорожке  к  воротам.  Многие  дома  в
Санта-Фе, и в том числе наш, ограждены от  вторжений  шестифутовой  адобовой
стенкой толщиною в десять дюймов. Миссис Гарсиа  вышла,  закрыла  ворота,  и
стало очень спокойно и тихо.
   Я слышал звук  удаляющихся  шагов,  потом  за  стеной  проехала  одинокая
машина. Рядом не раздавалось  ни  звука,  только  наш  огромный  серый  кот,
которого дети окрестили Тигром,  несмотря  на  полнейшее  отсутствие  полос,
быстро метнулся к двери, надеясь  проскользнуть  незамеченным.  Я  закрыл  и
запер дверь прямо перед его физиономией и потянулся выключить  освещение  во
дворе. Свет можно было зажигать и гасить с порога, из кухни, студии, гаража.
Это влетело в немалые деньги.  Бет  не  понимала,  зачем  я  потратился.  Не
доводилось ей жить в условиях, когда все готов отдать за возможность  нажать
выключатель и убедиться, что во дворе никого нет.
   Я задержал и опустил  руку.  Зачем  облегчать  существование  Тине  и  ее
приятелю? Я повернулся. Бет стояла на пороге сводчатого коридора, уводившего
к детским спальням.
   Она выждала мгновение и сказала, будто не замечая света снаружи:
   - Личному составу сыграли отбой. Отлучившихся нет. А где кот?
   Не будучи заблаговременно выставленным, зверюга  скрывался  под  мебелью,
ждал, пока мы уйдем, а потом прыгал в постель к одному из детей. Они  совсем
не возражали, даже малышка, но, кажется, это негигиенично.
   - Все в порядке. Тигр остался во дворе, - ответил я.
   Я двинулся к Бет, а она смотрела, не улыбаясь, не говоря ни  слова.  Свет
мягко падал на ее запрокинутое лицо. Что-то есть обворожительное  в  женщине
после вечеринки, когда она, так сказать, уже обкатана, уже не выглядит и  не
пахнет, как  новенький  автомобиль  в  витрине.  Нос  немного  поблескивает,
рассыпавшиеся волосы можно  погладить,  а  накрашенные  губы  -  поцеловать;
платье начинает соответствовать очертаниям тела, а  не  горячечному  замыслу
портнихи. И, можно полагать, женщина снова чувствует  себя  женщиной,  а  не
смущающимся произведением искусства.
   Внезапно я притянул ее к себе и крепко поцеловал, пытаясь позабыть  Тину,
пытаясь не думать, что Маку потребовалось от меня столько лет  спустя.  Едва
ли что-нибудь хорошее.  Хорошего  никогда  не  требовалось.  Бет  ахнула  от
подобной грубости; потом засмеялась, обхватила руками  мою  шею  и  ответила
таким же  крепким  поцелуем,  игриво  и  беззастенчиво  прижимаясь  ко  мне,
уничтожая остатки помады. Мы иногда разыгрывали  этот  спектакль,  воображая
себя по-настоящему шаловливыми, раскованными людьми.
   - Уже лучше, - прошептала она. - А то весь вечер был мрачнее тучи. Теперь
я выйду и... Мэтт!
   Игра есть игра, полагалось понимать, что настает  время  отпустить  ее  в
спальню, дабы можно было скользнуть в хорошенькую ночную сорочку,  только  я
не мог сейчас играть по правилам. Она вскрикнула от удивления и негодования,
а я развернул ее и опрокинул на ближайшую  тахту,  повалившись  рядом.  Губы
жены стали вялыми и безжизненными. Грудь застыла под слоями одежды.
   - Пожалуйста, милый,  -  прошептала  она,  отворачиваясь.  -  Пожалуйста,
Мэтт... Мое платье!
   Иногда мужу просто невозможно  не  вспомнить,  что  он  довольно  крупный
мужчина,  а  жена  -  сравнительно  маленькая  девочка,  и   если   захотеть
по-настоящему... Я отверг эту  мысль.  Черт  возьми,  нельзя  же  насиловать
людей, которых любишь и уважаешь. Я медленно поднялся, вынул носовой  платок
и обтер губы. Дошел до парадной двери и стоял, глядя сквозь стекло и слушая,
как Бет поднимается и проворно выходит из комнаты.
   Вскоре закрылась дверь ванной. Я двинулся в  пустую  спальню  и  принялся
было развязывать галстук, но передумал. Упакованный чемодан стоял в  изножье
кровати. Как и  большинство  домов  Юго-Запада,  наш  выстроили  без  единой
кладовой; это уже неисправимо, приходится  складывать  походное  снаряжение,
одежду и прочую всячину в студии либо гараже. Часть необходимых вещей  давно
погружена в пикап, остальные ждут наготове. Утром я буду  уже  в  Техасе.  Я
питаю здоровое новомексиканское омерзение к этому  крикливому  штату  и  его
жителям, но сейчас он казался превосходным местом.
   Я отнес чемодан к кухонной двери,  поставил  его  и  пошел  взглянуть  на
малышку. Мэтт-младший, одиннадцати лет, и Уоррен, девяти, уже вышли из  того
возраста, когда родители приходят умиляться по ночам, но к виду собственного
младенца, думаю, привыкнуть невозможно. Он выглядит помесью дурацкой шутки с
небесным чудом. У Бетси, нашей сладко спавшей дочки, были  пушистые  льняные
волосы и круглая хорошенькая мордашка, уже удлинявшаяся с появлением  первых
зубов. Бетси еще не сравнялось два года. Голова  казалась  чересчур  большой
для такого тельца, а ножки - слишком крохотными для человеческого  существа.
Я укрыл ее, услышал звук, обернулся и увидел Бет.
   Я спросил:
   - Может, натянуть ей пижамку? Если вам нечего сказать жене  как  женщине,
можно изобразить заботливого родителя.
   - Нет пижамки, она промочила последнюю, - ответила Бет. -  Миссис  Гарсиа
выстирала, но пижамка еще сохнет.
   - Наверное, брошу вещи  в  фургон  и  поеду.  Утром  буду  на  полпути  к
Сан-Антонио. Она колебалась.
   - Нужно ли? После такой выпивки? Вероятно, Бет хотела сказать  не  совсем
то, но сказала, что получилось.
   - А я потихоньку. Захочу спать - остановлюсь на обочине и лягу в фургоне.
- Я тоже хотел сказать не совсем то, что сказал: мы оба,  кажется,  утратили
способность выражаться точно.
   Мы обменялись взглядами. На Бет было что-то прозрачное, бледно-голубое, с
глубоким  вырезом;  она  походила  на  ангела,  однако  минута  уже  ушла  и
нейлоновые ангелы перестали привлекать меня даже при легком поцелуе в губы.
   - Пока. Если сумею, позвоню завтра вечером, а не  сумею  -  не  волнуйся.
Значит, расположился на природе.
   - Мэтт... - сказала она и быстро продолжила:
   - Нет, ничего. Езжай осторожно. Пришли мальчикам несколько открыток,  они
обожают, когда ты пишешь.
   Я пересек залитый светом двор  и  отомкнул  ворота,  выходящие  в  аллею,
которая протянулась вдоль нашего участка.  Санта-Фе  изобилует  аллеями.  До
того,  как  мы  приобрели  дон,  студия  сдавалась  отдельно,  и  предыдущий
владелец, не имея гаража, держал в аллее машину. Я притащил чемодан в  гараж
и бросил в кузов пикапа - металлический фургон с окошками по бокам и  задней
дверцей. На дверце, к сведению настигающих  фургон  водителей,  старший  сын
приклеил плакатик: НЕ СМЕЙТЕСЬ, ЭТА МАШИНА СТОИЛА ДЕНЕГ.
   Распахнув двери гаража, я  выехал  в  аллею,  закрыл  гараж,  вернулся  к
фургону и подал назад через большие ворота, прямо к дверям студии. Я оставил
мотор включенным, чтобы он прогрелся, и вошел в студию, Г-образное  строение
на задворках участка, возведенное, как и большой  дом,  из  толстых  адобов.
Одно крыло этого Г служит гостиной и библиотекой с диванчиком,  который  при
необходимости превращается в кровать. В другом крыле размещаются картотеки и
пишущая  машинка.  Каморка  возле  ванной,  бывшая  некогда  кухней,   стала
фотолабораторией.
   Я облачился в  джинсы,  шерстяную  рубашку,  шерстяные  носки  и  светлые
ботинки из выворотной кожи, часто именуемые в Санта-фа "педиками", поскольку
это  излюбленная  обувь  джентльменов,  чья  мужественность  находится   под
вопросом.  Такое  название,  разумеется,  несправедливо  по   отношению   ко
множеству чрезвычайно  мужественных  инженеров,  а  также,  надеюсь,  одному
писателю-фотографу. Одевшись, я отнес  в  фургон  свою  постель,  заряженные
кассеты к "Лейке", маленькие штативы и большую треногу для панорамной камеры
5х 7. Она пригодится, быть может, раз на тысячу миль, однако будет  полезна,
а места в фургоне предостаточно.
   Довоенный опыт фоторепортера дает приятную возможность работать сразу  на
два фронта. Я собирался для начала обратить эту поездку  в  иллюстрированную
статью, а затем вложить  использованный  материал  в  новую  приключенческую
повесть.
   Я сосредоточенно занимался приготовлениями к отъезду, но внезапно  что-то
меня остановило. Я огляделся - ничего ли не позабыто. Подошел к  письменному
столу,  потянулся  за  ключами  от  ящика,  где  покоился   короткоствольный
"кольт-вудсмэн"  двадцать  второго  калибра.   Хотя   наш   покорный   слуга
давным-давно превратился  в  мирного  гражданина,  маленький  автоматический
пистолет слишком долго был верным дорожным спутником,  и  оставлять  его  не
годилось. Засовывая ключ в  скважину,  я  увидел,  что  ящик  уже  открыт  и
выдвинут на четверть дюйма.
   С минуту я стоял, глядя на него. Затем спрятал ключ и  выдвинул  ящик  до
конца. Пистолета, конечно же, не было.
   Я медленно повернулся на месте, обшаривая комнату взглядом. Иных  внешних
изменений не наблюдалось. Ружья, конечно же, безмятежно  стояли  в  запертом
шкафу. Я шагнул в сторону, осмотрел гостиную. Все было на месте. Как обычно,
листы копирки  усеивали  мебель:  до  вечеринки  я  целый  день  жонглировал
замыслами, подходящими для грядущих техасских впечатлений.  На  подлокотнике
большого  кресла  валялась  картонная  папка.  Папок  у  меня  тоже   полно,
разбросаны они повсюду, но именно этой видеть не приходилось.
   Ярлыков и надписей не было. Я вынул ее содержимое. Скрепленная  рукопись,
примерно  двадцать  пять  страниц.  Вверху  первой,  аккуратно  отпечатанной
страницы стояли имя автора и заглавие: Барбара Эррера, "Горный цветок".
   Я положил рукопись, двинулся к фотолаборатории, включил свет  и  заглянул
внутрь. Никого. Но за соседней дверью автор обнаружился.  Барбара  сидела  в
ванне, заполненной вместо воды пышными кружевными юбками. На кафельной стене
сверкали хромированные краны. Не  мигая,  Барбара  глядела  на  них  карими,
распахнутыми, странно пустыми глазами. И была совершенно мертва.

Глава 8

   Каюсь, я почувствовал  своего  рода  облегчение.  Не  хотел  бы  казаться
черствым, но я ожидал чего-то недоброго  с  той  самой  минуты,  когда  Тина
провела рукой по волосам, стоя на пороге  у  Даррелов.  Теперь,  по  крайней
мере, игра началась и можно было разглядывать карты. Девушке пришлось туго -
надеялась подсунуть мне свой окаянный рассказ, проскользнула сюда и помешала
кому-то, кому не следовало мешать, - но я видал мертвецов,  которых  и  знал
дольше, и любил больше. Хотела остаться в живых - надо было оставаться дома.
   Я уже пришел в себя. Слишком быстро все  стряслось.  Три  часа  назад  я,
мирный гражданин и счастливый муж, застегивал "молнию"  на  вечернем  платье
жены,  которую  похлопывал  по  задней  части,   давая   понять,   что   она
привлекательна и радует меня своим наличием. На тот момент  гибель  девушки,
хорошенькой собеседницы, явилась бы ужасным  несчастьем.  Теперь  это  стало
досадной мелочью. Девушка оказалась пустой фишкой в  игре  без  правил.  Она
была мертва, а мы никогда особо не заботились о мертвых.  Живые,  шатавшиеся
поблизости, заботили куда больше.
   Мак, подумалось мне,  действительно  играет  на  огромную  ставку,  ежели
получил  разрешение  отправлять  на  тот  свет  любого,   каким-то   образом
помешавшего беднягу. При необходимости мы и сами такое проделывали, но  -  в
Европе и на войне. И бедняги эти были тогда подданными вражеской страны. А в
мирное время, своих же людей!.. Немного чересчур - даже для Мака.
   Еще секунду я смотрел на мертвую девушку, испытывая, невзирая ни на  что,
странное чувство утраты. Она была славной девочкой; да и не так уж много  на
свете хорошеньких девиц, чтобы почем зря пускать их в расход.
   Я вздохнул, отвернулся,  вышел  из  ванной,  пересек  гостиную,  отомкнул
оружейный шкаф  и  вынул  двенадцатикалиберный  дробовик.  Пыль  долгих  лет
покрывала его. Я смахнул ее, заглянул в ствол, наклонился, вынул из ящика  с
патронами три заряда картечи и вогнал их в магазин  и  камеру.  У  дробовика
было дульное приспособление, переменный чок, позволяющие пользоваться  одним
и тем же ружьем и по куропатке с двадцати ярдов, и по гусю - с  шестидесяти.
Я перевел чок на максимальное рассеивание - впрочем, не  настолько  большое,
чтобы не всадить каждую  из  девяти  картечин  в  человеческую  -  возможно,
женскую - грудь при выстреле внутри гостиной.
   Мы с Маком не виделись очень долго, а люди  его,  сдавалось,  по-прежнему
играли наверняка. Я, разумеется, числился посторонним, несмотря на  условные
знаки. Мертвое тело в моей ванне вряд ли могло считаться  выражением  залога
дружелюбия. Судя по всем обстоятельствам, вскоре надлежало ждать визита, и я
надеялся, что старую любовь  и  дружбу  прежних  дней  будет  еще  радостнее
вспоминать, если в руках у меня окажется что-нибудь смертоносное.
   Я возвратился в ванную, прислонил дробовик к двери, засучил рукава рубахи
и склонился над Барбарой Эррерой. Самое время - избавляться от  брезгливости
и деликатности, нажитых после  войны.  Следовало  точно  выяснить,  как  она
умерла. Спереди следов насилия не было видно. Но я сразу же обнаружил  шишку
на голове и пулевое отверстие в спине: длинные волосы и тыльная часть платья
пропитались кровью. Следопыта можно было не звать.  Ее  захватили  врасплох,
оглушили, отнесли в ванну, чтобы сразу смыть кровь, а  затем  прикончили  из
маленького пистолета, звук  выстрела  которого  заглушили  толстые  адобовые
стены.
   Я предполагал, чьим  пистолетом  орудовали,  и  догадку  мою  подтвердила
закатившаяся под умывальник двадцатидвухкалиберная гильза.  Наверняка  моим.
Тина предпочитала европейские карманные револьверы с миллиметровым калибром,
а Фрэнк Лорис метким стрелком не  выглядел.  Его  револьвер,  ежели  таковой
имелся вообще, палил бы разрывными пулями и оставил бы  от  человека  мокрое
место. Что-нибудь наподобие "магнума-45" или 357... Они,  похоже,  измыслили
хитрую затею, -  во  всяком  случае,  решили  заручиться  моим  содействием.
Выглядело это именно так. Я осторожно опустил  мертвую  девушку  и  внезапно
почувствовал что-то между ее лопаток. Твердое, продолговатое, несуразное под
окровавленной тканью пышного платья.
   Ошеломленный, я поспешил удостовериться. Очертания были несомненны,  хотя
подобную штуку мне довелось  видеть  лишь  однажды.  Я  даже  не  потрудился
стянуть с Барбары одежду, ибо уже знал, что увижу плоские маленькие ножны  с
маленьким плоским ножом.  Симметричное  вытянутое  лезвие  и  грубая  ручка,
склепанная из двух фанерных полосок. Острие и  кромки  отточены,  однако  не
слишком: никто не делает метательные ножи из хорошо закаленной стали,  если,
конечно, не желает расколотить их при попадании.
   Не ахти какое оружие - ловкий человек успеет увернуться,  толстое  пальто
остановит подобный нож, и все же он окажется кстати, когда  на  вас  нацелят
дуло и прикажут поднять  руки,  а  еще  лучше  -  сомкнуть  их  на  затылке.
Ск