ользните пальцами под эти длинные, удобные волосы, под  воротник  -  и  вы
опять вооружены. Бывают положения, при которых даже пять дюймов  не  слишком
острой стали могут сверкнуть в воздухе и спасти вам жизнь.
   На сей раз не получилось. Я медленно разогнулся и отправился  мыть  руки.
Мое мнение о Барбаре Эррере претерпевало значительные изменения.
   - Приношу извинения, девочка, - сказал я, оборачиваясь. - Выходит, ты  не
пустая фишка?
   Вытирая руки, я задумчиво глядел на нее. Затем обыскал досконально. Кроме
ножа, у Барбары имелась маленькая кобура, пристегнутая над  коленом,  -  вот
почему девушка облачилась в пышное индейское платье!
   Кобура была пуста. Я смотрел на мертвое хорошенькое лицо.
   - Прости, детка. Ты бы  спросила,  я  объяснил  бы  тебе,  что  из  этого
получится. Ты не с теми связалась. Ты  умница  и  красавица,  но  с  первого
взгляда любому ясно, что тигриной закваски тебе не  хватало.  И  все  же  ты
надула меня, признаю.
   В дверь студии чуть слышно постучали. Я взял дробовик и пошел открывать.

Глава 9

   Она стояла на пороге -  тонкая,  похожая  на  флейту,  благодаря  узкому,
длинному черному платью, сшитому по последней моде. Быстро вошла и, протянув
руку в черной перчатке, осторожно прикрыла дверь. Наряд был тот же, что и на
вечеринке, - норка  и  все  прочее.  Я  шагнул  назад,  оставив  между  нами
стратегическое пространство.
   Тина посмотрела на мое лицо, потом на  руки,  державшие  дробовик.  Я  не
целился в нее - когда в человека целишься, нужно спускать курок, однако дуло
глядело вперед. Тина медленно сняла  норковую  пелерину,  свернула  пополам,
перебросила через руку - ту самую, в которой была маленькая черная сумка  на
золотой цепочке.
   - Почему ты не выключил свои дурацкие прожекторы?
   - Чтобы вам не было слишком удобно. Она медленно улыбнулась.
   - Хорошо встречаешь старого друга. Мы же друзья, - правда,  cheri  ?"
   У  Даррелов  Тина   говорила   без   акцента,   да   и   француженкой   в
действительности она не была. Я не знал ее национальности. В те  времена  об
этих вещах не спрашивали.
   - Сомневаюсь. Мы перебывали  кем  угодно  за  очень  короткое  время,  но
друзьями, кажется, не числились.
   Она снова улыбнулась, изящно повела  плечами,  взглянула  на  дробовик  и
замерла, ожидая моего очередного хода. Ходить  надлежало  с  умом.  Угрожать
ружьем и не стрелять можно лишь известное время: затем положение  становится
смешным; и положение, и ты сам.
   Нельзя было становиться  смешным.  Нельзя  было  признавать  себя  старой
верховой лошадью, которую чуть ли не  из  милости  забирают  с  пастбища  на
короткую прогулку рысью - перед последней прогулкой на бойню Я  еще  годился
не только на собачьи  консервы.  Так  я  надеялся.  Во  время  войны  я  сам
командовал парадами - чуть ли не с первого  дня.  Даже  той  операцией,  где
повстречался с Тиной: сам разрабатывал планы, сам отдавал приказы.
   Мак или не Мак, но если меня втягивали в новое дело, - а мертвая  девушка
в ванной большого выбора не оставляла, - я намеревался командовать.  Однако,
глядя на Тину, я понимал, что потребуются усилия. Она здорово изменилась  за
годы, прошедшие после того дождливого дня, когда мы  впервые  встретились  в
баре, пабе, бирштубе или бистро - выбирайте сообразно своей  национальности,
-  в  Кронгейме,  крохотном  городке,  французском,  невзирая   на   звучное
тевтонское название.
   Тогда она выглядела одной из множества потасканных девиц, отъедавшихся на
немецких офицерских харчах, покуда их соотечественники подыхали с голоду.  Я
вспомнил тонкое тельце в облегающем сатиновом платье, тонкие прямые  ноги  в
черных шелковых чулках и несуразно высокие каблуки. Вспомнил большой красный
рот, бледную кожу, тонкие крепкие скулы; живее всего  вспоминались  огромные
фиолетовые глаза, такие же мертвые и пустые, как те, которыми Барбара Эррера
смотрела на хромированные краны. Вспомнил, как эти казавшиеся  безжизненными
глаза дико и яростно сверкнули, заметив мой  сигнал  в  темной,  прокуренной
комнате, сотрясавшейся от немецких голосов,  немецкого  хохота  -  громкого,
наглого хохота победителей.
   Пятнадцать лет назад... Мы были парой диких, коварных  юнцов,  я  -  лишь
немногим старше. Теперь, на фоне грубо оштукатуренной стены, в  моей  студии
вырисовывался элегантный силуэт взрослой  женщины.  Она  оформилась,  у  нее
появился прекрасный цвет лица. Она стала старше, здоровее,  привлекательнее,
а вместе с тем гораздо опытнее и опаснее.
   Тина глядела на дробовик.
   - Ну, Эрик?
   Беспомощно махнув  рукой,  я  прислонил  ружье  к  стене.  Первая  стадия
окончилась. Интересно, что вышло бы, окажись я безоружным.
   Она улыбнулась.
   - Эрик, liebchen , я так рада  тебя  видеть.  -  Ласковые
словечки зазвучали теперь по-немецки.
   - Не могу сказать того же.
   Она шагнула вперед, взяла мое лицо  в  ладони,  обтянутые  перчатками,  и
поцеловала прямо в губы. От нее пахло куда лучше, нежели в Кронгейме и  даже
в Лондоне, когда мыло и  горячая  вода  были  дорогостоящей  редкостью.  Что
намечалось после поцелуя, не знаю, ибо Тина отступила, а я поймал ее кисть и
мгновение спустя добрым старомодным приемом вывернул правую руку к лопаткам.
И при этом не церемонился.
   - Отлично, - сказал я. - Пелеринку на  пол,  querida  .  -
Языками владела не она одна. - Бросай сумочку,  малышка.  Nerunten  mit  der
Nerz!"
   Тина лягнула каблуком-шпилькой, но я  ожидал  этого,  а  новейший  покрой
вечернего платья особо лягаться не позволяет. Я  взял  руку  в  замок,  Тина
застонала сквозь зубы,  согнувшись  от  боли.  Позиция  вышла  великолепная.
Сотрясая все дамские позвонки, я сильно двинул коленом по затянутому в  шелк
заду.
   - Сломаю руку, милочка, - предупредил я. - И вобью задницу  в  темя.  Это
Эрик, моя голубка, и Эрику не нравится выуживать из ванны  мертвых  девушек.
Впрочем, идея недурная, а ванна - довольно просторная. Брось меха!
   Тина безмолвствовала, но пелеринка шлепнулась на пол  -  и  не  с  мягким
шорохом, а с отчетливым, хотя и  приглушенным,  ударом.  В  этом  скорняжном
шедевре, видимо, таился кармашек, который не пустовал. Удивляться не стоило.
   - Теперь сумочку,  дорогая.  Тихонько,  тихонько.  Кости  срастаются  так
долго, а гипс так уродлив.
   Черная сумочка упала на пелеринку, и даже меховая подушка  едва  смягчила
удар.
   - Это два, - сказал я. - Надо  полагать,  Эрреры  и  мой.  Теперь  покажи
старому товарищу собственную пушку. - Тина быстро помотала головой. - Неужто
не носишь? Ни очаровательного бельгийского браунинга,  ни  чудной  маленькой
"беретты"? Ее так рекламируют! - Тина  снова  помотала  головой.  Я  схватил
пальцами левой руки высокий воротник платья и скрутил - как  раз  настолько,
чтобы слегка придушить. Где-то лопнул шов.
   - Меня не  смущают  обнаженные  женщины,  chiquita  .  Не
вынуждай себя раздевать.
   - Ладно, будь ты проклят, - прохрипела Тина. - Не сжимай горло!
   Я отпустил платье, однако не кисть.  На  платье  спереди  был  кокетливый
разрез - показывать соблазнительную полоску белой кожи. Тина  засунула  туда
свободную руку, вынула крохотный автоматический пистолет и швырнула  его  на
пол, поверх всего остального. Я оттолкнул ее от оружейного склада  и  разжал
пальцы. Она яростно повернулась,  массируя  запястье,  потом  обеими  руками
растерла пострадавший зад - и внезапно рассмеялась.
   - Ах, Эрик, Эрик, - выдохнула она, - я ужасно испугалась, когда увидела.
   - Чего испугалась?
   -  Ты  так  изменился!  Твидовый  пиджак,  хорошенькая  жена,   упитанное
брюшко... Следи за собой. При твоем  росте  можно  стать  горой  мяса,  если
разжиреть. И глаза, как у вола в загоне, в ожидании мясника...  Я  подумала:
он даже не признает меня, этот человек. Но признал. Вспомнил.
   Она говорила и надевала шляпку с вуалью, приглаживала волосы,  одергивала
платье: пригнулась, полуотвернувшись, как делают женщины, когда  подтягивают
чулок, - и резко выпрямилась. В  руке  сверкнуло  лезвие.  Я  шагнул  назад,
выдернул  собственную  руку  из   кармана   и,   тряхнув   кистью,   раскрыл
золингеновский нож. Не самый удобный  способ  приводить  режущий  инструмент
подобного типа в боевую готовность, если  обе  руки  свободны.  Зато  весьма
впечатляющий.
   Мы глядели друг на друга с ножами наготове.  Тина  держала  свой,  словно
собиралась колоть  лед  и  готовить  коктейль.  Я  вспомнил,  что  ножом  ей
разрешалось пользоваться только в  крайнем  случае.  А  ваш  покорный  слуга
сызмальства  обучался  владеть  разнообразным  оружием,  особенно  холодным.
Наверное, из-за того, что в роду были викинги. Ружья? Прекрасно. А все же  в
глубине души я приверженец меча и кинжала. И при такой разнице в  росте  мог
бы выпотрошить противницу,  как  рождественскую  индюшку,  даже  не  обладая
нужными навыками. Шансов у Тины не было, и она это понимала.
   - Да, я вспомнил. Она расслабилась и засмеялась.
   - Проверка, милый. Можно ли все еще полагаться на тебя.
   - Такие проверки часто кончаются перерезанным горлом. Убери-ка перышко, и
хватит валять дурака. - Я проследил, как она спрятала лезвие десантного ножа
и сунула оружие за подвязку. - Ну  и  достается  бедной  резинке!  А  теперь
выкладывай все про  малышку  с  хорошеньким  метательным  ножиком  и  хитрой
кобурой у коленки.
   Тина  опустила   подол   и   стояла,   глядя   оценивающе,   взвешивающе.
Вступительный экзамен прошел успешно, однако она до сих пор не уверилась  во
мне, после стольких лет мирной беззаботной жизни.
   Я уже выдерживал такой взгляд. Отчетливо помню собеседование,  устроенное
Маком при первой же встрече. Дотошным расспросам подвергали каждого  рекрута
- и немедленно. Я так полагаю, но говорить наверняка могу лишь о себе самом:
до известного дня каждого кандидата учили и тренировали  отдельно,  чтобы  в
случае непригодности парень вернулся в часть, не  унося  в  голове  чересчур
много любопытных сведений.
   Помню маленький невзрачный кабинет, похожий на все последующие  маленькие
невзрачные кабинеты, где мне приходилось  докладывать  и  получать  приказы;
помню маленького седовласого человека с холодными серыми глазами и о чем  он
говорил, покуда я стоял по стойке смирно. Он был в штатском  и  не  требовал
никаких военных ритуалов, я понятия не имел, есть ли  у  него  чин,  и  если
есть, то какой, - но счел за благо не рисковать.
   Каким-то образом я уже чуял: эта служба как раз для меня - если примут  -
и не преминул извлечь наибольшую возможную  выгоду  из  хорошо  выпрямленной
спины и частого обращения "сэр". Я пробыл в армии достаточно и понимал,  что
возьмут, в сущности, любого, кто умеет стрелять, отдавать честь  и  говорить
"сэр". Впрочем, когда у вас рост шесть футов четыре дюйма,  пускай  вы  даже
худой и костлявый, слово "сэр" звучит не  заискивающе  -  просто  скромно  и
вежливо.
   - Да, сэр. Хотелось  бы  узнать,  зачем  я  сюда  направлен,  сэр.  Очень
хотелось бы.
   - У вас хороший послужной список, Хелм. И с  оружием  обращаться  умеете.
Уроженец Запада?
   - Да, сэр.
   - Охотник?
   - Да, сэр.
   - Горная дичь?
   - Да, сэр.
   - Водоплавающая?
   - Да, сэр.
   - Крупная дичь?
   - Да, сэр.
   - Олень?
   - Да, сэр.
   - Лось?
   - Да, сэр.
   - Медведь?
   - Да, сэр.
   - Свежуете сами?
   - Да, сэр, если нет помощников.
   - Отлично, - сказал он. - В  нашей  работе  нужен  человек,  не  боящийся
испачкать руки.
   Он продолжал разговор, глядя на меня  оценивающим  взглядом.  Эту  службу
отличает целенаправленность,  пояснил  Мак.  Вы  -  военный,  и  когда  враг
нападает на вашу часть, будете отстреливаться, правда? А прикажут  атаковать
- выскочите и от души постараетесь уложить еще  нескольких.  Приметесь,  так
сказать, произвольно выбивать  солдат  из  массы  противника.  Вы  славитесь
меткостью и, невзирая на офицерский  чин,  в  один  прекрасный  день  вполне
можете сощуриться сквозь оптический прицел, карауля бедного одиночного олуха
на расстоянии четырехсот-пятисот ярдов. И снова жертвы  окажутся  совершенно
случайными. Что, если мы предложим повоевать и послужить более разборчиво?
   Мак сделал паузу - достаточно долгую, предполагающую ответ. Я сказал:
   - Вы подразумеваете, скрадывать дичь прямо в среде обитания, сэр?

Глава 10

   Не постигаю, как вообще он умудрился продать свой  замысел  командованию.
Должно  быть,   пришлось   потрудиться:   Америка   чертовски   праведна   и
сентиментальна, даже на войне. Все армии, не исключая нашей, воюют по  неким
писаным правилам, - а в правилах такого, разумеется, не писано.
   Понятия не имею, где и от кого получал он приказы.  Интересно  воображать
эту  сцену.  Не  представляю  подтянутого  выпускника  Вест-Пойнта  отдающим
подобный приказ на простом и внятном  английском  языке.  Эти  распоряжения,
безусловно, не записывались, вы не обнаружите никаких  архивных  сведений  в
Министерстве Обороны - кажется, так именуют нынче  сию  могучую,  сплоченную
организацию.
   Обычно я рисую  себе  комнату  для  совещаний:  у  двери  стоит  часовой,
глубокая секретность, высший генералитет - и Мак, безмолвный, одетый в серый
костюм, сидит и слушает.
   - Этот сволочной фон Шмидт, - говорит Первый генерал.
   - Да, фон Шмидт, командующий  истребительным  полком"  -  говорит  Второй
генерал. - Их база возле Сен-Мари.
   - Умный джентльмен, - говорит Третий генерал. Все  происходит  в  Лондоне
или где-то неподалеку, и каждый успел нахвататься чисто британских словечек.
- Он уже сменил бы Геринга, если бы научился сгибать  свою  гордую  прусскую
шею. И если бы его привычки не были такими отвратительными, хотя  у  Геринга
не лучше. Насколько я понимаю, в  радиусе  ста  километров  от  Сен-Мари  не
сыщется женщины с полным комплексом конечностей и органов, не  удостоившейся
генеральского внимания. А знаки внимания у него чертовски причудливые. Такие
причуды и у Крафт-Эббинга не описаны.
   Мак ерзает  на  стуле,  совсем  легонько.  Рассказы  о  зверствах  всегда
нагоняли на него скуку. Мы убиваем людей, говорил он, вовсе не  за  то,  что
эти  люди  -  сучьи  дети,  -  тогда  пришлось  бы   перестрелять   половину
человечества. Мы не ангелы-мстители, мы  -  солдаты,  ведущие  войну  особым
способом.
   - К дьяволу его половую жизнь, -  говорит  Первый  генерал.  Он,  похоже,
разделяет точку зрения Мака. - Пускай изнасилует всех девочек во Франции.  И
в придачу - всех  мальчиков.  Лучше  скажите,  как  мимо  него  лететь  моим
бомбардировщикам? Даже под прикрытием истребителей каждый  раз  получаем  по
морде в зоне действия этих аэродромов. Учимся возражать на одну тактику - он
изобретает другую. Профессионально говоря, генерал -  гений.  Нам  достались
цели, расположенные в этом районе, и я рекомендую  предварительную  ковровую
бомбежку базы фон Шмидта,  -  по  крайней  мере,  задержим  истребители.  Но
предупреждаю: все равно придется плохо.
   -  Хорошо  бы,  -  говорит  Второй  генерал  мечтательным  голосом  после
короткого обсуждения,  -  хорошо  бы  с  генералом  фон  Шмидтом  что-нибудь
стряслось во время налета или даже чуть раньше. Это могло  бы  спасти  жизнь
многим парням. Стало бы генералу скверно, а потом полежал бы с месяцок...
   На Мака никто не смотрит. Первый  генерал  двигает  губами  с  брезгливой
миной:
   -  Вы  мечтатель.  Такие  люди  живут  вечно.  И  вообще,  это  коварное,
недостойное пожелание. Однако если  с  генералом  что-нибудь  стрясется,  то
семнадцатое апреля, часа в  четыре  утра  -  очень  удобное  время.  Сделаем
перерыв, господа?
   Не отвечаю за манеру выражаться и профессиональную терминологию. Повторю:
я понятия не имею, как это происходило: я никогда  не  был  генералом  и  не
заканчивал Вест-Пойнт;  что  касается  авиации,  то  я,  с  грехом  пополам,
способен отличить "спитфайр" от "мессершмитта". Ваш  покорный  слуга  просто
забирался в самолеты, некоторое время летел и  выскакивал  после  посадки  в
темноте на  незнакомое  кочковатое  поле,  -  или  выпрыгивал  с  парашютом,
неизменно пугаясь до полусмерти. А  если  предоставлялся  выбор,  то  всегда
предпочитал высаживаться с корабля. Наверное, и здесь сказывалась кровь моих
предков-викингов; для человека, появившегося на свет в  самой  середке  того
места, которое звалось Великой Американской Пустыней,  я  оказался  довольно
хорошим моряком. К сожалению, большая часть Европы кораблям недоступна.
   Генерала на самом деле звали не фон  Шмидт,  а  фон  Лауше,  и  база  его
располагалась не возле Сен-Мари - ежели подобный  городок  и  существует,  а
возле
   Кронгейма, и был генерал, как уже  сказано,  военным  гением  и  сволочью
девяносто шестой пробы. Его штаб, с вооруженным часовым при  входе,  отстоял
на несколько дверей от упомянутой выше таверны. Установив контакт с Тиной, я
наблюдал за домом издали. Приказ этого не предусматривал. Напротив, до  поры
до времени следить за штабом воспрещалось. Я и сам не знал, зачем стерегу, -
Тина уже представила исчерпывающий доклад о привычках фон Лауше и размещении
часовых; но я впервые работал в  паре  с  женщиной,  да  еще  молоденькой  и
привлекательной* сознательно пошедшей на такое, - и поэтому решил находиться
неподалеку.
   Неделю спустя решение  оправдало  себя.  Был  серый  вечер,  на  Кронгейм
ложился мокрый запоздалый снег - чтобы жилось еще веселее. Тина выскочила на
улицу полураздетая: маленькая белая фигурка в моем инфракрасном бинокле. Она
проковыляла мимо часовых прямо в слякоть, неся  в  руках  нечто  похожее  на
дешевую темную юбку и жакет, в которых часом ранее вошла в дом.
   Я поторопился перехватить ее за ближайшим углом.  Я  не  знал,  куда  она
идет; пожалуй, не знала этого и  она  сама.  Это  было  вопиющим  нарушением
инструкций, чистым безумием - встречаться открыто, почти рядом с объектом; а
приводить ее к себе выглядело прямым преступлением.  Я  ставил  под  удар  и
операцию, и  прятавшую  меня  французскую  семью.  Но  положение  откровенно
становилось чрезвычайным, следовало спасать его любой ценой.
   Помогла удача - удача и мерзкая погода. Я незаметно втащил  Тину  в  дом,
задвинул засов, опустил занавеску, зажег свечу,  -  поселиться  пришлось  на
чердаке, без электричества. Тина продолжала прижимать  скомканную  одежду  к
груди. Ни слова не говоря, повернулась и  показала  спину.  Хлыст  измочалил
дешевое белье и основательно смочил его кровью.
   - Прикончу свинью, - прошептала Тина. - Я прикончу его!
   - Да, - ответил я. - Семнадцатого, через два дня, в четыре  утра  ты  его
прикончишь.
   Меня прислали именно за этим: проследить, чтобы Тина не сорвалась  -  она
впервые вышла на задание, обеспечить ликвидацию, а  потом,  по  возможности,
вызволить напарницу. Мог  подвернуться  часовой,  он  также  поручался  моим
заботам. Я считался специалистом по бесшумному снятию часовых. К Тине  я  не
прикасался, даже не намекал на подобное - в первую неделю. Я был командиром,
и подрывать дисциплину не годилось. , я подумала бы трижды. И не
стала бы сходить с ума из-за ревнивого, злобного дурака. - Она махнула рукой
в сторону ванной:
   - Об этом тоже не забывай.
   Я медленно убрал пистолет за пояс.
   - Полагаю, самое время рассказать обо всем подробно.  Кто  такая  Барбара
Эррера, что она позабыла в Санта-Фе, почему Мак  велел  ее  убрать?  Как  он
оправдывается,  убивая  людей  в  мирное  время?  -  Я  скривился.  -  Когда
разберемся с этим, изволь объяснить, зачем девушку нужно было приканчивать в
моей студии, из моего пистолета...
   Я запнулся. Тина смеялась.
   - Что тебя смешит, черт возьми?
   - Ты, liebchen, - сказала она и  потрепала  меня  по  щеке.  -  Ты  очень
забавно извиваешься - прямо червяк на крючке.
   - Продолжай.
   Она улыбнулась прямо мне в лицо.
   - Это действительно твоя студия, милый. И  твой  пистолет.  А  Лорис  уже
сказал: вещи мертвой девицы, все до единой, лежат в твоем  фургоне.  Если  я
сейчас выйд